Фазлиддин Мухаммадиев - Домик на окраине. Зайнаб-биби Страница 14

Убийцы Зайнаб-биби и Бекмухаммадова бежали из кишлака. Сан'ат и Умар получили приказ принять участие в поимке преступников. Этого можно было им не приказывать. Если есть на свете справедливость, пусть убийцы скрылись на небе, они все равно будут изловлены. Это было так ясно и неизбежно, что отдавать специальный приказ об этом казалось Сан'ату излишним.

Ишанкула и его сообщников поймали в Сарай-Камаре. На их поиски и суд ушел почти месяц. А сейчас арба с осужденными, сопровождаемая конвоирами, тряслась по пыльной дороге…

В углу помещения Военно-революционного комитета были свалены дрова, и Сан'ат, стоя на корточках, собирал сухую траву и щепочки для растопки. Только что приехавшая Зайнаб, вынув пачку смятых бумаг из внутреннего кармана куртки, положила их на колченогое подобие стола и принялась разглаживать ладонью, задумчиво глядя на парня. Потом она спрятала бумаги в небольшой сундук, стоявший возле стола, и показала на новенькую семилинейную керосиновую лампу со стеклом.

— Посмотри, что нам привезли из Душанбе!

Во всем районе это была вторая лампа со стеклом, которая не чадила. Первая была у начальника гарнизона Караваева. Сан'ат обрадовался.

— А как поступим со старой? — спросила Зайнаб, указав на черный, весь в саже чарок.

— Дайте его мне.

Аккуратно, чтобы не запачкаться зигирным маслом, Сан'ат поставил чугунный светильник на ладонь, вышел во двор и швырнул коптилку через дувал в соседний двор, оставшийся без хозяев.

— Ииии! Что ты сделал?!

— Выбросил, и все.

— Ай да молодец! Зачем?! Разве не лучше было отдать кому-нибудь?

— Кому нужно, сам подберет, но революционный комитет не будет дарить людям закопченные чароки.

Зайнаб рассмеялась. С каждым днем в душе у нее росло нежное материнское чувство к этому малоразговорчивому, бесстрашному и доброму парню.

Под вечер Сан'ат готовил площадку для Зайнаб: к западу от гарнизонной крепости, за заброшенными окопами, поросшими верблюжьей колючкой и лебедой, находилась небольшая площадка, пригодная для конных упражнений. Ничьи взоры не могли проникнуть туда. «Найди такое место, где бы меня не видели», — просила его Зайнаб.

Сан'ат принес охапку ивовой лозы и принялся укреплять на крестовинах, врытых им в землю. Из оврага привел стреноженного коня и оседлал. До прихода Зайнаб нужно было погреть Холдора, поездить на нем.

У каждого коня свой характер. Бывают такие, что едва вденешь ногу в стремя, как он сразу начинает горячиться и берет с места в карьер. Но есть более спокойные, которые требуют разминки и только после этого бесстрашно рвутся вперед, послушные воле наездника. Любо-дорого было посмотреть, как, фыркая и раздувая ноздри, словно ветер мчался Холдор.

Из-за казарменного дувала появилась Зайнаб. Она была высокого роста, приятна лицом и хорошо сложена, только походка у нее была далеко не женственна, не похожая на ту, которую поэты сравнивали с походкой изящной куропатки. Где могла приобрести такую походку женщина, вся жизнь которой прошла в тяжелом труде?!

Вот и сегодня с утра и до полудня она была в ревкоме, потом забежала домой, наскоро перестирала белье, развесила, разожгла очаг и настряпала еду для троих своих детей. А теперь пришла учиться владеть саблей.

— Сан'ат-джон, сыровато здесь больно…

— Что поделаешь, дождь прошел… Если хотите, перенесем на другой раз.

— Нет, нет, ни за что!

Она, словно чалмой, обернула голову платком, спрятав свои длинные косы. Поверх ситцевого платья надела ношеный мужской халат, подпоясалась старым ремнем Сан'ата. На ногах у нее были желтые сыромятные сапоги.

— Ну как, похожа я на красного бойца?

— Скорее на добровольца.

— Ну и это пока ладно. Говори, что мне делать?

— Вот конь. Вот сабля. Вот эти лозы — ваши враги. Вы должны галопом прискакать сюда из той низины…

Зайнаб согласно кивнула и, взяв за повод Холдора, повела коня к бугорку.

— Уже целый месяц прошу завскладом, чтобы из старья выбрал мне какую-нибудь разнесчастную гимнастерку! Только обещает, скряга, чтоб ему подавиться своими обещаниями! — ворчала она, и, встав на кочку, ловко вскочила в седло, и подобрала под себя полы халата.

Рассмеявшись, Сан'ат протянул ей саблю:

— Получилось шиворот-навыворот. Обычно сперва опояшутся саблей, а уж потом садятся в седло. Хорошо, что сейчас не настоящий бой.

— Не беспокойся, сынок, до настоящего боя чему-нибудь научимся.

С первого захода Зайнаб смогла срубить только одну лозу.

— Ну и место подыскал… — сетовала она, остановив коня рядом с Сан'атом. — Всего каких-то двести метров расстояния, а надо преодолеть арык да еще два бугра.

— Вы же сами не захотели учебного плаца эскадрона!

— Обожди, немного пообвыкну, доберусь и до эскадронного плаца.

На втором и третьем заходе дело пошло лучше. Редкий мужчина так свободно и легко сидел в седле и так ловко управлял конем. Будто природа ошиблась, создав Зайнаб женщиной. Уже теперь было видно, что сабля станет в руках Зайнаб так же послушна, как обыкновенный ухват. И теперь уже в лучах заходящего солнца клинок сверкал, как алмаз, молниеносно опускаясь над лозами и со свистом разрубая их.

Сан'ат от удовольствия потирал руки и издавал радостные возгласы. Всякий раз, когда Зайнаб взмахивала саблей, он тоже невольно повторял ее движения и вскрикивал, выдыхая: «Хух! Xух!»

С вечера выпал снег и одел в белый саван весь кишлак, всю степь, все холмы и лощины.

Сан'ат вернулся из Душанбе. По пути он заехал в ревком. Предревкома Низомиддин Каримов горячо спорил с одним из ревкомовцев, который подкладывал дрова в огонь, разведенный на земляном полу.

— А где Зайнаб-апа? — спросил Сан'ат.

— Пошла домой. Скоро придет.

Сан'ат отправился в гарнизон доложить о выполнении поручения и через час снова вернулся в ревком. Зайнаб все еще не было.

Утром в ревком заходил сосед Зайнаб и принес известие, что из своего кишлака пришла ее старшая дочь. Зайнаб поспешила домой. Ее дочь лежала на циновке и стонала от нестерпимой боли. Волосы молодой женщины были растрепаны. Платье изодрано. Один глаз заплыл, и из-под сомкнутых век изредка скатывалась слеза, смешанная с кровью.

Зайнаб прогнала на двор младших детей, которые, стоя возле сестры, плакали навзрыд, и принялась снимать с дочери платье и белье. Все тело шестнадцатилетней женщины было в ссадинах и кровоподтеках. Левая грудь и живот кровоточили, и Зайнаб увидела следы ногтей и укусов.

— Кто это сделал?

— Старшая жена, — едва слышно ответила дочь.

— А муж где был?

Дочь молчала.

Спустя некоторое время Зайнаб, волоча по снегу увесистую сучковатую дубину, спешила в кишлак, где жил ее зять. К счастью, ее встретил комиссар гарнизона, иначе она по-свойски отомстила бы старшей жене и своему одряхлевшему зятю, который обманным путем женился на ее девочке.

Комиссар пригасил пламя ее гнева, убедил, что она, как представитель Советской власти, должна в любых случаях показывать пример уважения к новым законам и порядкам.

Сан'ат нашел Зайнаб на окраине кишлака. Она сидела на снегу, опустив подбородок на колени. При виде Сан'ата несчастная мать не могла больше сдерживаться и разрыдалась. Она плакала о своей черной судьбине, она плакала потому, что жизнь дочери повторяла ее участь.

Зайнаб выдали замуж всего восьми лет от роду.

Восьмилетняя замужняя женщина… Это не укладывалось в голове у Сан'ата. Когда он представлял себе маленькую девочку рядом со взрослым, бородатым мужчиной, ярость охватывала все его существо.

Первого мужа Зайнаб звали Худойберды Хакназар. Она прожила с ним двенадцать лет. Единственное и самое яркое, что оставили эти двенадцать лет в сознании Зайнаб, была ненависть, горячая, невыразимая словами, безграничная, глубокая ненависть к мужчине, который гораздо сильнее тебя и пользуется своими правами мужа и хозяина.

Худойберды был человек пожилой и умер своей смертью. Потом Зайнаб по воле рода стала женой Курбана Ишмухаммада. Хотя новый муж меньше первого бил и истязал ее, тринадцать лет семейной жизни с ним запечатлелись в ее памяти как бесконечно длинная темная ночь, полная трудов без благодарности, полуголодного прозябания и нескончаемых оскорблений и унижений.

Не прошло и года со дня смерти Курбана, еще не кончился срок траура, как по велению рода Зайнаб стала женой старшего брата последнего мужа. Точно так же, как после смерти человека его кибитка или осел переходят по наследству самому близкому родственнику умершего, так и она перешла во владение брата своего покойного мужа.

Таков был закон рода, и шариат был стражем и оплотом этого закона.

Семейная жизнь с третьим мужем началась с того, что уже на следующий день после свадьбы он жестоко избил Зайнаб. Тем же и закончилась эта жизнь. Хотя отчим ее четверых детей был им не чужим человеком, а родным дядей, ни один из них не видел ни единого светлого дня. Этот невежественный человек для «воспитания семьи» постоянно грозил камчой[10] беззащитной женщине, ее дочке и трем младшим сыновьям.