Федор Гладков - Цемент Страница 15

Почему нужен теперь завком, когда раньше его совсем не было, а завод потрясал целый мир? Какие могут быть дела у рабочих, обреченных на безделье среди обломков минувшего, величаво организованного труда? Зачем эта заботливая торопливость, если завтрашний день — такой же, как вчера, и за ним — нить таких же бестолковых дней, как в зеркалах повторного отражения?

Курьер Якоб заходил в комнату ровно в час с маленьким латунным подносом. Он появлялся молча и строго, чуть-чуть сутулясь. Седые усы и щетина на красном его черепе — странно прозрачны, как стекло. Он ставил на стол стакан с чаем, крошечные таблетки сахарина в бумажке. Потом отступал назад на два шага, наклонялся, щепотью бережно подбирал соринки с пола и заботливо клал в проволочную корзину под столом. Стены комнаты были опрятно белы, и архитектурные чертежи так же строго чеканились в дубовых рамах, как в прошлые дни.

— Уже час, Якоб?

— Ровно час, Герман Германович.

— Очень хорошо. Можешь идти. Ко мне никого не впускать.

— Слушаю-с!

— С окна только стирать пыль, Якоб… но рам не открывать.

— Слушаю-с!

Клейст стоял у окна, спиною к Якобу. Серебряный ершик сердито хрусталился, и старый пиджак оттопыривался хвостиком от низу до лопаток.

Где-то очень далеко за коридором пустые комнаты конторы пели одинокими голосами и цыплятами цыкали счеты. Там были уже новые люди, присланные сюда совнархозом. Кто они и что они там делают — инженер Клейст не знал и не хотел знать. У него оставалась забытая всеми рабочая комната, охраняемая Якобом, где есть только одно прошлое. А настоящее мчалось по шоссе автомобилями, телегами и людьми, толкалось артелями рабочих, которые сорвались с цепи и научились бестолково кричать и ругаться (раньше это строжайше воспрещалось дирекцией).

Он смотрел на крутой горный сброс, иссеченный каменными пластами, в кудрях можжевельника. Высоко, на ребре горы, массивными глыбами, в арках и башнях, вздымался замок из дикого камня.

— Что там теперь у них, Якоб?

— Рабочий клуб и комячейка, Герман Германович.

— Они принесли с собой новый, непонятный язык. Пожалуйста, не впускать в эту комнату никого и ни в коем случае не открывать окна. Можешь идти.

Он как будто впервые видел дом директора (комячейка!), любовался его колоссальной мощностью и вздыбленным величием. Этот дом строил он, Клейст.

Налево за горой, в пятнах зелени и камней, прозрачно взлетали ввысь железобетонные трубы завода, канатная дорога, а под трубами за канатной дорогой — купола и аркады заводских корпусов. Их тоже строил он, инженер Клейст. Он не мог эмигрировать за границу, не разрушив своих сооружений. Его создания стояли на его пути неприступнее гор, неотвратимее времени: он был их пленником.

Эта комната с глянцевым полом дышала ароматом прежней деловой лаборатории: чертежи висели на стенах, чертежи лежали на массивном дубовом бюро, сохранялась благородная важность резной тяжелой мебели. Здесь остановилось время, и минувшая жизнь сгустилась до телесной осязаемости.

2. Враги

Была ли допущена ошибка в логических построениях Клейста или с некоторого момента жизнь перестала подчиняться законам человеческого разума, но замкнутая орбита обособленного его мира непоправимо лопнула и рассыпалась, как проржавленная проволока.

Еще час назад, когда Якоб своим обычным приходом утверждал неизменность обычного течения времени, все представление его о жизни четко выражалось строгой графической схемой — кругом и касательной. В минуты блаженного покоя, безопасно скрытый за множеством стен, он сидел за письменным столом над старыми проектами заводских построек и, охраняя традиционную чинность своего рабочего кабинета, бессознательно рисовал карандашом в английском блокноте один и тот же чертеж: крут и касательную — аксиому, верную при всех обстоятельствах.

И вот сразу все разлетелось вдребезги. Аксиома вдруг оказалась нелепостью: касательная превратилась в камень, раздробивший раковину. И оттого, что это случилось просто и тихо, душу инженера Клейста смял смертельный ужас.

Он ходил в уборную и немного задержался там: от недоброкачественной пищи у него часто болел кишечник. И когда возвращался, издали увидел, что дверь в его комнату открыта. Этого никогда не допускал ни он, ни Якоб.

Рабочие стояли на площадке, смотрели на каменоломни и на его окно. Это было сейчас же после ухода Якоба. Тогда он почувствовал внутри легкий электрический разряд. Была тревога, но она была мгновенна — и забывалась. Теперь — открытая настежь дверь и — тоже электрический разряд и тошнотное беспокойство.

Сохраняя холодную важность и привычную уравновешенность, Клейст ровным шагом вошел в комнату. Он остановился у порога и не сразу понял, что случилось. Окно было открыто, и дымилась пыль над столом и подоконником. В воздушном провале окна огромно поднимались склоны гор в пятнах весенней зелени и каменных отвалов. Очень далеко, на верхней террасе разработок, четко выступал маленький домик с двумя окнами. Табачный дым и обрывки паутин прозрачно сплетались в общем полете.

У окна стоял с трубкой во рту бритый человек в гимнастерке и синих обмотках. У него были крепкие квадратные челюсти, а щеки проваливались черными ямками.

— А, сколько лет!.. — с веселой развязностью приветствовал он Клейста. — Мое почтение!.. Вы так надежно здесь забаррикадировались, что к вам трудно пробраться…

И шлемом сбивал с косяков и рам паутину и бил ползающих очумелых пауков.

— Ну, и нора же у вас, товарищ технорук, — тупик какой-то! И все — под защитный цвет. Придумано неплохо…

Разбитым шагом Клейст прошел к столу. Был час, когда этот человек, истерзанный побоями, обречен был на смерть и кровавой маской гримасничал ему в лицо. А теперь он неожиданно здесь и так странно и жутко спокоен.

— Да… я совсем не открываю окна…

— Правильно, товарищ технорук: сквозняк у нас ядовитый… Большевики к чертовой матери искромсали все на преисподний манер. Окаянные люди!.. Есть от чего прийти в панику… я понимаю вас!

— Почему же о вас не предупредил меня Якоб?

— Вашего Якоба мы отправим на резку дров в бондарный цех: холуи — не к чести нашей жизни. Вы меня должны помнить, товарищ технорук…

— Да, я вас помню… Пусть так, но что же из этого следует?

— Да как сказать… брожу вот по заводу, по всем углам и закоулкам. Обследую былое величие. И вижу только одно — развалины и мерзость запустения. Бремсберги разбиты, провода порваны, всюду — разгром… А спецруки крысами забились в норы. Почему везде — паутина? И вы и завод — в паутине? Вот вопрос.

— Предположим, что я уже поставил и разрешил этот вопрос. Что же вам от меня угодно?

— А вот… наткнулся на вашу баррикаду… Дай, думаю, ковырну эту кубышку… Чертова привычка, товарищ технорук…

— Я никогда не веду праздных разговоров. И то, что вы говорите, я не понимаю и не хочу понимать, Будьте любезны оставить меня в покое.

Глеб шагнул к столу и ухмыльнулся. Потом вынул изо рта трубку и пристально поглядел на Клейста. Отразились ли пауки в его глазах или жуткие призраки задымились около Глеба, — лицо Клейста покрылось густым пыльным налетом.

— Гражданин Клейст, помните тот прекрасный вечер, когда вы меня отличили незабываемо? Здорово тогда отшлифовали мои кости, да и кишки старательно промыли кровью. Ваша баня была не легкого пару… Ну, такая баня, если черти не запарят, — впрок… Так вот… пришел к вам в гости — лясы поточить о старине… Люблю повстречаться со старыми друзьями, товарищ технорук!

Он ткнул трубку в угол рта и засмеялся.

— Разрешите повеселить вас загадкой, товарищ технорук. Не бойтесь: загадка плевая, но очень забавная. Было четыре дружка по весне. Накрыли окаянные белые этих дураков и приволокли в эту самую комнату. А хари у них — не хари, а рваные калоши. Так вот: зачем сюда приволокли рваные калоши и как четыре мертвых дурака обратились одним живым? Ну? Разве не смешно? Что же вы так угрюмы?

И опять засмеялся веселым забавником.

— Давненько не видались мы с вами, товарищ технорук. Дай, думаю, проведаю старого друга. А встретили вы меня без всякого пыла. Как меняются люди! Ходили вы раньше героем, а теперь пали духом. Нехорошо это, товарищ технорук. Надо встряхнуться!

За окном непривычно громко и близко рокотали артельные голоса рабочих. Глеб пристально, с ухмылкой, смотрел на Клейста, точно ждал его голоса. Но Клейст был нем и неподвижен, как труп.

— Извините за  шутку, товарищ технорук. Не бойтесь, хуже бывает. Уж такой у меня веселый характер… Что со мной сделаешь! До свидания, товарищ технорук!..

И повернувшись на каблуках, он стремительно вышел из комнаты Изнуренный этой встречей, Клейст долго сидел с застывшим взглядом потрясенного человека. Опять вошел Якоб с почтительной важностью и остановился посреди комнаты. Он был растерян, у него дергалась голова. Клейст перевел на него лихорадочные глаза и спросил очень тихо и строго: