Георгий Мдивани - Солдат Иван Бровкин Страница 15

Задумались сидящие за столом.

Вдруг послышались разливистые соловьиные трели.

— Соловей-то как поёт! — с какой-то грустью говорит Елизавета Никитична.

— Что с соловья спросишь? — философствует Самохвалов. — Птичка она неразумная, хотя и певчая. — Обращаясь к Любаше, спрашивает: — Может, в домино сыграем?

— Спасибо. Мне спать хочется, — отвечает Любаша и медленно идёт к себе.

Как только Любаша входит в комнату и прикрывает за собой дверь, она распахивает окно и выпрыгивает во двор. За голубым забором, притаившись, стоит Ваня.

Любаша бросается к нему навстречу, влезает на забор, но неожиданно забор с грохотом валится на птичник. Любаша падает на землю.

Из птичника по двору разлетается птица; кудахчут куры, гогочут гуси. Неистово лает собака.

К Любаше подбегает Ваня, помогает ей подняться. Они убегают. На месте происшествия остается забытая Любашей косынка.

Во двор выбегают Коротеев и Самохвалов. Лает собака, кудахчут куры, гогочут гуси.

Мычит в хлеву перепуганная корова.

— Воры! Воры! — неистово кричит Самохвалов.

У дома правления колхоза старик сторож стреляет из охотничьей двухстволки.

У поваленного забора привлеченные шумом собираются колхозники. Слышны голоса:

— Что случилось?

— Какие воры? Откуда?

На скамейке в палисаднике знакомый нам парень целуется с веснушчатой девушкой. Неожиданно она отрывается от парня:

— Слышь, воры!

— Какие там воры! Это Ваня с Любашей мирятся, — флегматично отзывается парень, снова обнимает и целует девушку.

Любаша и Ваня бегут по залитому лунным светом полю.

Все больше и больше колхозников сбегаются к поваленному забору.

Коротеев нагибается, поднимает оброненную Любашей косынку и протягивает её Самохвалову.

— Забери ты, брат, своего голубя. Здесь, видать, дело миром не кончится. Солдат приехал.

Удрученный Самохвалов забирает косынку.

Смеются колхозники.

Елизавета Никитична подходит к Самохвалову и молча передаёт ему корзинку, наполненную флаконами духов, одеколона и разными «сюрпризными» коробками, подаренными ей Самохваловым.

Все расходятся по домам.

Перед поваленным забором остается только Самохвалов; в одной руке у него косынка, в другой — корзинка.

Самохвалов с корзинкой в руках, наполненной флаконами духов и одеколона, входит в буфет, где за стойкой сидит Полина.

— Здравствуйте, Полина Кузьминична! — обращается он к буфетчице.

— Здравствуйте Аполлинарий Петрович! — вставая с места, отвечает Полина. Увидев в его руках корзинку, она с улыбкой спрашивает: — Что у вас такое? Торговлей занялись, что ли? Или, может, призы какие-нибудь получили?

— Получил… действительно, призы… — со вздохом отвечает Самохвалов. — Такие призы получил, что на душе кошки скребут. Налейте-ка мне по этому поводу, пожалуйста, что-нибудь выпить.

— Лимонаду или боржому? — кокетливо предлагает Полина.

— Водки, Полина Кузьминична! — сдавленным голосом просит Самохвалов. — Водки, пожалуйста! Ох, и напьюсь я сегодня…

— Вы же непьющий? — недоумевает Полина.

— Каждому, наверное, когда-нибудь придётся пить, — начинает философствовать Самохвалов. — Такова жизнь. Сегодня человек на вершине воли, Полина Кузьминична, а завтра — на дне… Налейте, пожалуйста, пятьдесят граммов.

Самохвалов осушает рюмку. С непривычки у него занялся дух, выкатились глаза и, если бы не Полина, которая с удивительной ловкостью всунула ему в рот кусок колбасы, Самохвалов, наверное, задохнулся бы.

Он долго стоит, прикрыв рот ладонью, и, когда наконец отводит руку и поднимает голову, лицо его становится неузнаваемым.

— Понимаю… понимаю, почему человек пьёт, — хриплым голосом говорит Самохвалов. — От недовольства действительностью! Вот отчего пьёт человек!

— Может, вам воды? — сочувственно спрашивает Полина.

— Зачем вода? Дайте лучше водки! Ещё пятьдесят граммов.

— От такой большой дозы вы умрёте, Аполлинарий Петрович! — иронизирует Полина.

— А зачем человеку жизнь, если он недоволен действительностью, дей-стви-тель-ностью… — раздельно, но уже заплетающимся языком, повторяет Самохвалов. — Налейте, пожалуйста, Полина Кузь-ми-нич-нична…

Полина снова наливает рюмку.

Самохвалов глядит на Полину и вдруг, словно что-то вспомнив, спрашивает:

— Вы голубей любите?

— Голубей? — удивляется Полина. — Люблю.

Самохвалов вытаскивает из кармана косынку с голубями и повязывает её вокруг шеи девушки со словами:

— Жаль мне вас, Полина… Кузь-ми-нич-нична…

— Мне самой себя жаль! — со вздохом отвечает Полина, разглядывая в зеркало косынку.

Самохвалов, не открывая глаз от пышных плеч и румяных щек девушки, вытаскивает из корзинки «сюрпризную» коробку «Фиалка» и, показывая её Полине, спрашивает:

— Значит, вы одинокая? Вроде меня…

Полина, сразу догадавшись, в чём дело, холодно отвечает:

— И совсем я не одинокая! От Захара Силыча каждый день письма получаю. А скоро он и сам приедет.

Самохвалов быстро прячет обратно в корзинку свой подарок и снова залпом выпивает водку. Опять он чуть не задохнулся, но обиженная Полина уже не предлагает ему закуски. Она с гордым видом снимает с шеи косынку и отдаёт её Самохвалову.

Самохвалов с корзинкой в руках выходит из буфета и нетвердыми шагами идёт по освещённой лунным светом деревенской улице. Размахивая косынкой, он орёт пьяным голосом:

Шумел камыш,Деревья гнулись,А ночка тёмная была…

— Что это с нашим бухгалтером стряслось? — недоумевает девушка с тонкими капризными губами, стоящая вместе с парнем на крыльце дома.

— Душевное потрясение! — многозначительно и мрачно отвечает парень. — На почве несчастной любви… — И он несколько раз ударяется головой о столб, как год тому назад.

Самохвалов, пошатываясь, бредёт по берегу реки.

Размахивая косынкой, он орёт пьяным голосом:

А ночка тёмная была…

Самохвалов садится на берегу и, поставив рядом с собой корзинку с флаконами, задумчиво смотрит на реку.

— Предали вы меня, Тимофей Кондратьевич, предали, — тихо говорит он и затем громким голосом, будто беседуя с Коротеевым, спрашивает: — Для кого же я старался? — При этих словах он вытаскивает из бокового кармана пачку писем Вани. — Для кого, спрашивается, я старался и прятал письма непутёвого? — и тихо, продолжая этот разговор сам с собой, добавляет: — Для себя старался, Аполлинарий Петрович, для себя…

И он начинает поодиночке, одно за другим, бросать в воду письма Вани.

— Говорят, любовь облагораживает человека? — задумчиво произносит Самохвалов. — По-моему, это абстракция. — И вновь запевает:

Шумел камыш,Деревья гнулись,А ночка тёмная была.Одна возлюбленная параВсю ночь гуляла до утра.

Письма одно за другим плывут по воде.

К поваленному дереву у реки подходят Ваня и Любаша.

— Я ни одного письма не получала. Зачем обманывать? Надо мной вся деревня смеялась, — говорит огорченно Любаша.

— Я ведь каждый день писал, — оправдывается Ваня, — надо мной весь полк смеялся. — Он замолчал и тяжело вздохнул. — Ты просто не хотела отвечать. — И, посмотрев на Любашу, добавляет: — Я знаю, тебе бухгалтер голову вскружил.

Обиженная Любаша вскакивает и бежит вдоль берега.

Ваня догоняет её, хватает за руку, останавливает.

— Любаша! — шепчет он.

— Что? — тоже шёпотом спрашивает Любаша.

— Честное слово, писал… каждый день писал.

— Честное слово, не получала.

Они смотрят друг на друга ласковым, нежным взглядом. Головы их сближаются, и Ваня, протягивая руки, впервые обнимает Любашу и приникает к ней долгим поцелуем.

ФИЛЬМОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

СОЛДАТ ИВАН БРОВКИН

Киностудия им. М. Горького, 1955, 10 ч., цветной.

Автор сценария — Г. Мдивани. Режиссер-постановщик И. Лукинский. Оператор — В. Гинзбург. Художник — Л. Блатова. Режиссеры: Б. Каневский, И. Турин. Композитор — А. Лепин. Звукооператор — В. Хлобынин. Текст песен А. Фатьянова.

В ролях: Иван Бровкин — Л. Харитонов, Мать Бровкина — Т. Пельцер, Коротеев — С. Блинников, Его жена — А. Коломийцева, Любаша — Д. Смирнова, Самохвалов — Е. Шутов, Захар Силыч — М. Пуговкин, Полина — В. Орлова, Командир батареи — Б. Толмазов, Зам. командира по политчасти — П. Савин, Сержант Буслаев — Л. Лобов, Ефрейтор Абаев — Т. Жайлибеков, Солдат Кашин — К. Тыртов.