Анатолий Чмыхало - Три весны Страница 15

— Я тут уютнее себя чувствую, на этой скамье, — сказал Сема.

Действительно, ему частенько приходилось сидеть здесь. Но Сема искусно изворачивался, каялся и все еще ходил в комсомольцах…

— Вчера был педсовет, Федю обсуждали за выпивку. И о вас с Ваньком говорили, — зашептал он на ухо Алеше.

— Откуда ты знаешь?

— А вот и знаю. Наверное, за это и тебя щекотать будут…

Петер вышел на трибуну, оглядел зал и начал, четко выговаривая каждое слово:

— Мы должны обсудить поведение комсомольца Колобова. Он систематически нарушает дисциплину. У него прогул за прогулом.

— А еще что? — крикнул Сема.

Петер удивленно посмотрел на него, пожал плечами:

— Разве этого недостаточно, чтобы его наказать?

— Ты подожди наказывать. Надо сначала послушать Колобова, — подал голос Костя.

— Что его слушать! Будет изворачиваться и только! — заметил секретарь комсомольского комитета, жидкий, вихрастый паренек.

— Вот именно! — подхватил Петер.

«Начинают с прогулов. Скоро и до того дойдут», — тревожно думал Алеша.

Но о ресторане никто не говорил ни слова. Значит, Петер разобрался во всем и понял, что ничего дурного там не было. Да и быльем поросло это: как-никак прошло полтора месяца. Но ведь, если верить Семе, то Федю-то обсуждали на педсовете выходит, что никто ничего не забыл. И Петер еще напомнит об этом.

— Ну говори, Колобов, — над столом президиума поднялся секретарь комитета.

Алеша тяжело встал со скамьи, повернулся лицом к залу. И его сердце сжалось от обиды: чего он сделал плохого, чтоб его прорабатывать? Будто другие не плануют…

— Наказывайте, — глухо сказал он.

— У тебя все?

— Все.

— Я думаю, комсомольцы выступят и дадут оценку поступкам Колобова, — бросил в зал Петер.

И Алеше пришла мысль: Петер не напомнит ему о ресторане, потому что в этом замешан учитель. Подрыв авторитета и прочее. Что ж, тем лучше, хотя Алеше хотелось бы узнать, кто же доносчик. Ведь сначала собирались его обсуждать из-за выпивки.

Выступал Ахмет, выступал Костя. Они не хвалили Алешу, но считали, что давать ему взыскание вовсе не обязательно. Колобов все уже понял, на экзаменах не подкачает.

— А я за выговор! — крикнул Петер.

Предложение Петера не прошло. При голосовании за него было поднято всего несколько рук. Против голосовали Илья, Влада, сидевшие неподалеку от Алеши «женихи»…

Тогда вскочила растрепанная и бледная от волнения Тоня Ухова, та самая дурнушка, которой хотелось в летчицы.

— Выходит, он прав?.. Прав? — в ярости заговорила она. — А где мое письмо? Где?.. А почему за выпивку не обсуждают Колобова?.. Я не могу, ребята, не могу… — Она закрыла лицо руками и расплакалась.

Алеша растерялся. Так вот кто донес на него! Эх ты, ябеда несчастная! Но нужно быть выдержаннее, сейчас это главное.

— Я был пьян, Ухова?

— Да, да, да! — вскинув голову, ответила она.

— Это ложь, — спокойно сказал Алеша.

Петер схватил со стола колокольчик и отчаянно зазвонил, призывая к порядку. Ему не нравилась перепалка между Тоней и Алешей.

— Мы обсуждаем вопрос в иной плоскости.

— Но ведь Колобов пьянствовал! — настаивала Тоня.

— Это нужно доказать, Ухова, — холодно сказал Петер.

— Я сама, сама видела!

На этом, собственно, и кончилось собрание. Ванек все слышал у дверей, и когда комсомольцы повалили из зала, он радостно пожимал Алеше руки, приговаривая:

— А ты боялся! А ты боялся!

— Отстань!

— Тоньке бы надо темную, да девчонка она, — разочарованно произнес Ванек. — Просто надо не здороваться с нею. Не замечать ее совсем! А?

— Нет, я все-таки поговорю с Тонькой, — сквозь зубы процедил Алеша.

И такой случай вскоре представился. Возвращаясь из школы, Алеша пошел по путям и вскоре догнал Тоню. Она остановилась, пропуская его вперед, но он тоже встал. И затем они пошли, не спеша, рядом. Тоня понимала, что сейчас состоится неприятное объяснение, и начала первой:

— Петер смазал значение вопроса. Тебя нужно наказать.

— Это тебе так хотелось? — презрительно покосился на нее Алеша.

— Это необходимо, прежде всего, для тебя. Ты разболтанный, ты нехороший человек. Какой из тебя получится коммунист?!

— А знаешь что! Иди ты подальше со своей лекцией! Нечего меня агитировать! Ты на себя посмотри!

— И я не исключение. Я тоже не очень требовательна к себе. Но я имею мужество…

— Скучная ты! За это самое никто и не любит тебя. И никто никогда не возьмет замуж, — мстительно усмехнулся Алеша.

Она ответила серьезно, чуть приоткрыв пухлые губы:

— Я не выйду замуж! Не хочу! Понял!

— Все понял! Прощай! — крикнул Алеша.

Но, несмотря на показное молодечество, ему было трудно. Он чувствовал, что напрасно обижает Тоню. Ведь он все-таки выпил то злополучное пиво.

В школьном вестибюле ставили «Медведя». Перед началом спектакля за отгороженными синим байковым одеялом кулисами загримированная и одетая помещицей Вера говорила:

— Я невозможно трушу! Кажется, все сразу позабуду. Только бы не спутаться, не запнуться, — и беспрестанно поправляла локоны.

Лариса Федоровна не один час старалась, чтобы извести толстые Верины косы на эти прыгающие на каждом шагу жгутики. Локоны Вере очень нравились, и грим тоже. Она выглядела сейчас немного старше и привлекательнее.

В вестибюле стояла духота. Высокий лоб Веры был в испарине. А может, это совсем не от жары. Сегодня, как перед трудным экзаменом, волновались все, включая и Ларису Федоровну, которая, нервно ломая пальцы, подбадривала Веру:

— Все будет хорошо. Это всегда немножко страшновато. Но после первой же фразы приходит уверенность. Вот увидите. Главное — ни о чем не думать. Только о тексте, и не пережимайте, пожалуйста. А то получится сплошная декламация.

Лариса Федоровна дрожащей рукой поправила воротник платья у Веры. Конечно, она завидовала ей. Иначе и не могло быть.

Из-за кулисы вывернулся Васька с приклеенной жиденькой бородкой, в заплатанной на сто рядов куртке. Лариса Федоровна отговаривала его надевать эту ветошь, но Васька был упрям:

— Это же лакей. И пусть все шурупят, как жилось при царизме простым людям.

— Зачем ты коверкаешь язык, Панков?

— Я? Да что вы, Лариса Федоровна!

Перед тем как открыться занавесу, Алеша еще раз осмотрел свой костюм. Сюртук, брюки в стрелку, белая накрахмаленная рубашка с пышным бантом — как, однако, немного нужно, чтобы совершенно преобразить человека. И не только внешне, хотя и походка и жесты у Алеши стали прямо-таки величественными.

Если не считать злополучных поцелуев, Алеше совсем не трудно было играть помещика. Еще на репетициях, когда он врывался в воображаемую комнату и его встречала рослая, красивая Вера, все у Алеши выходило натурально. И слова звучали от всего сердца, и лишь одного боялся Алеша, что все заметят это.

Железные кольца занавеса с визгом пролетели по проволоке — и зал мгновенно притих. Вера, стоявшая на лестнице у выхода на сцену, повернулась и встретилась взглядом с Алешей. И была в ее влажных темно-синих глазах тревога. И в ту же секунду Вера, как слепая, робко шагнула к публике, разглядывая какую-то карточку. А Васька (он был уже на сцене) отчаянно затопал по ходившему под ногами настилу и прорычал:

— Нехорошо, барыня…

Алеша ждал, когда заговорит Вера, он очень беспокоился за первую фразу. Ведь это — запев всего спектакля. Только бы не сорвалась!

Вера сказала, кажется, все как положено, и Алеша облегченно вздохнул, словно самое страшное было уже позади.

А потом так и пошел спектакль: гладко, в меру темпераментно, без накладок. Васька, правда, местами явно пережимал, но это ему прощали, потому что в зале то и дело хватались от смеха за животы. Даже угрюмый Рупь-полтора похохатывал в кулак.

У Алеши спектакль вызвал чувство праздника. Ему было радостно, когда он раскланивался со сцены, когда затем прошел за кулисы и сорвал с лица лихие помещичьи усы.

— Спасибо, Алеша, — легонько положила ему на плечо руку Лариса Федоровна. — Ты бесподобно играл. Если захочешь, будешь артистом.

Подошел Васька и тоже похвалил Алешину игру. А вот и Вера прошуршала тяжелым шелком платья:

— Успех!

Немного погодя Алеша почувствовал неимоверную усталость, и ему захотелось скорее на свежий воздух. Спрыгнув со сцены, он увидел в зале Сему Ротштейна. Конечно, Сема ждал Веру. Сема заулыбался, выпятив нижнюю губу:

— Ты сегодня дал по мозгам! Да и Вера — настоящая Лилиенталь! Великая артистка!

— Может, все-таки Блюменталь? Эх ты! — с горечью сказал Алеша и торопливо зашагал по коридору.

Спектакль понравился всем, о нем заговорила школа. Младшие классы просили, чтобы «Медведя» показали и им, и Лариса Федоровна пообещала. А драмкружковцам сказала: