Георгий Мдивани - Иван Бровкин на целине Страница 15

Он перекидывает через руку плащ, берёт свой чемодан.

Огибая палубу, Иван, Полина и Захар выходят к пристани. И смотрят вниз. И по их лицам видно, что они поражены…

Пристань пуста — ни одного человека. Только два мальчика с дощатой площадки пускают кораблики.

Увидев Ивана, они удивлённо переглядываются, потом, как по команде, срываются с мест и бегут к деревне.

Иван, Полина и Захар медленно спускаются с палубы и выходят на пристань.

Перед клубом собралась вся молодежь деревни. Из клуба выходят музыканты колхозного оркестра. С ними Евдокия Макаровна.

По деревенской улице со стороны причала бегут двое мальчишек и кричат во весь голос:

— Чего вы там застряли? Пароход давно пришёл.

— Что? — спрашивает Евдокия Макаровна.

— Давно пришёл, — кричит первый мальчик.

— Обманывают, — говорит один из старых друзей Ивана, Никита, и посматривает на часы: — Пароход будет только через сорок минут.

— Да причалил пароход, говорю вам! — кричит мальчик. — Они идут сюда! — и как бы в подтверждение его слов послышался гудок парохода.

Первой сорвалась с места Евдокия Макаровна. Она бежит вдоль улицы в сторону причала.

За ней бегут музыканты.

А за ними вся молодежь — девушки, парни. Вся деревня высыпала на улицу.

Со всех сторон слышится:

— Что такое?

— Куда бегут?

— Ваня приехал! Полина приехала… с орденами…

— Пароход пришёл раньше времени!..

Любаша, услышав шум бросается к окну. Она видит, как толпа бежит к пристани. А впереди бегут музыканты.

Иван и его друзья поднимаются в гору, направляясь к деревне. Вдруг из-за поворота они видят бегущую им навстречу толпу. Впереди всех — Евдокия Макаровна.

Старик дирижер, увидев Ваню, махнул рукой, и оркестранты на ходу заиграли туш.

Иван растерялся: вначале он не понял, куда и зачем бегут люди. В первую минуту он даже испугался и повернул было обратно. Но в общем гуле услышал голос матери.

— Ваня! Ванюша! — кричит Евдокия Макаровна.

Захар остановил его.

— Минуточку. Это нас встречают. — И, выпрямившись, скомандовал: — За мной!

Иван и Полина следуют за Захаром.

Евдокия Макаровна, пробежав мимо Захара, подбегает к Ване, прижимает сына к груди, целует его глаза, голову, щеки. Она любуется орденом на груди сына.

Люди обнимают Полину, Захара… Целуют их. Шум. Весёлый гам…

Евдокия Макаровна берёт Ваню под руку и проходит с ним сквозь расступившуюся толпу.

Оркестр гремит всё громче и громче.

Ваня, раскланиваясь направо и налево, пожимает протянутые к нему руки односельчан. Девушки целуют Полину. Захара Силыча обступают друзья и товарищи.

Слышны голоса:

— Ну как, Ваня?

— Ничего, — отвечает он. — Порядок.

— Как мы обрадовались, когда тебя наградили!

— Спасибо, сынок, — говорит старик, обнимая Ваню. — Спасибо, дорогой. Не осрамил нашу деревню.

— Вот что целина сделала с человеком!.. Красавец! — во весь голос восхищается Акулина, стараясь, чтобы Ваня обратил на неё внимание.

Захар Силыч берёт Полину под руку и шагает рядом с Ваней и Евдокией Макаровной.

Когда шарф случайно закрывает орден на груди Полины, Захар Силыч снимает с её плеч шарф, как бы боясь, что люди не заметят этой высокой награды.

— А где твой орден, Захар Силыч? — ехидно спрашивает Костя Ковригин.

Захар многозначительно поднимает палец:

— В перспективе! Не беспокойся — будет орден! Я пока новичок на целине.

— Не женился, Ваня? — интересуется одна из знакомых девушек.

— Нет… не женился, Галочка.

— Кому он нужен? — многозначительно улыбаясь, замечает другая девушка.

Отвечая на поток вопросов, Ваня кого-то ищет глазами в толпе… но не находит… и заметно нервничает: почему её нет среди встречающих? Что случилось? Где она?..

По главной улице идёт Ваня под руку с Евдокией Макаровной. Рядом — Полина и Захар Силыч.

Взволнованная Любаша, спрятавшись за кружевной занавеской, стоит у окна своей комнаты и смотрит на улицу.

Вот мимо дома Коротеевых проходит Ваня с матерью. Он внимательно смотрит сюда, на её окно… окно Любаши…

Любаша в испуге отходит. Ей кажется, что кружевная занавеска не скрывает её от глаз любимого.

Да… так и есть: Ваня глядит прямо сюда, на окно комнаты Любаши. Но он не видит ничего, кроме плотной белой занавески.

Ваня на мгновение даже замедляет шаг, ещё внимательней и напряжённей глядит сюда, на окно… Ему показалось, что занавеска зашевелилась, что за ней кто-то стоит… Конечно, это она… Любаша… Иначе — почему зашевелилась занавеска?

Действительно, Любаша случайно задела занавеску и сейчас стоит окаменевшая, испуганная. Но она не в силах оторвать глаз от окна, от улицы и продолжает смотреть на Ваню.

Кто-то распахивает дверь в её комнату. Любаша от неожиданности вздрагивает и резко поворачивается. На пороге — Елизавета Никитична.

И вот, как будто переполнилась чаша, и Любаша залилась горькими слезами. Она подбегает к кровати и, уткнувшись лицом в подушку, начинает громко, безудержно рыдать… а с улицы доносятся звуки оркестра.

Елизавета Никитична садится на край кровати, гладит голову дочери и шепчет:

— Ох ты, горе моё горюшко! Счастье ты моё ненаглядное!

— Какой Ваня стал… — говорит на улице подруга Любаши — Тоня.

— Посмотри, какой красавец! — восхищается другая девушка.

— Ваня! Надолго приехал?

— Нет, скоро обратно, — улыбается Ваня.

— Как же он может надолго? — с важностью вмешивается Евдокия Макаровна. — Правительство наградило его и просило долго не задерживаться. Он же бригадир на целине, а не в каком-нибудь захолустном колхозе.

Коротеев, спрятавшись за окном своего кабинета, глядит на улицу и видит, с каким победоносным видом ведёт Евдокия Макаровна под руку своего сына, как торжествующе поглядывает на дом правления колхоза… и какая огромная толпа провожает приехавших с целины.

Позади Тимофея Кондратьевича появляется Самохвалов и, так же украдкой глядя на улицу, как бы между прочим говорит:

— Перелётная птица!

— Что? — раздраженно спрашивает Коротеев.

— Как спутник Земли, — продолжает Самохвалов. — Сегодня здесь — завтра там.

— Спутник — не спутник, а ордена он получает, — с раздражением говорит Тимофей Кондратьевич. — Человек, можно сказать, на весь Советский Союз прославился.

— Может быть, — и Самохвалов пожимает плечами. — Но я, как знаток женской души, рекомендовал бы вам, пока Бровкин будет здесь, увезти Любашу в город, к бабушке, иначе… Поглядите на него! Какая походка… А девушек, девушек-то вокруг него… Так и вьются!

— Да, — вздыхает Коротеев. — Светлая у тебя голова, Самохвалов. — И, поморщившись, добавляет: — Только редко у тебя такие просветления бывают. Ну, ладно. Спасибо за совет.

Вечер… Обычный деревенский вечер…

Все вечера за последнее время в этой деревне были похожи один на другой, — менялась только погода…

Но сегодняшний вечер — особенный: приезд Вани всколыхнул деревню. Девушки принаряжались у зеркал, парни расчесывали чубы и вывязывали яркие галстуки…

На улице уже льются звуки баяна…

Обычно любовные и лирические объяснения в деревне происходят в лунные вечера, по крайней мере так пишут в романах и повестях. (Правда, известно, что до сих пор и тёмные ночи никому из влюблённых ещё не мешали.) Но сегодня луна светила не только по этой причине — с приездом Вани случайно совпало полнолуние.

На улице было по-праздничному весело, а в доме Коротеевых разыгрался скандал:

— Почему в графине нет воды? — шумит Тимофей Кондратьезич, держа в руках пустой стеклянный графин. — Я спрашиваю — почему нет воды? — и он с силой бросает графин на пол.

Летят во все стороны осколки стекла.

— Ты что бесишься? — кричит на мужа Елизавета Никитична, укладывая в чемодан вещи Любаши.

Любаша лежит на кровати, уткнувшись в подушку, и рыдает.

Тимофей Кондратьевич подходит к столу, берёт телефонную трубку, набирает номер и говорит:

— Самохвалов, зайди, пожалуйста, в гараж и скажи Николаю, чтоб через десять минут подал машину. Скажи, пусть зальёт бензин — в город поедем.

Услышав слова отца, Любаша вскакивает с кровати, вбегает в большую комнату и, вытирая слёзы, категорически заявляет:

— Никуда я не поеду. Никуда!

— Нет, поедешь! — настаивает отец.

— Не поеду! Вот… и не поеду! Я уже взрослая, хватит! Никуда не поеду!

Тимофей Кондратьевич грозно приближается к дочери.

— Не выводи меня из себя, — и он сжимает кулаки.

Любаша бросает на отца злой взгляд.

— Не пугай меня. Я не боюсь.