Лев Успенский - Пулковский меридиан Страница 15

— Позвольте, Александр Памфамирович, а разведка? Ведь ваш начальник разведки говорил…

Командир вздохнул.

— Э, разведка! Пятьдесят третий полк перебросил, правда, заставы за Плюсу… Ну, прошли верст пять. А там их не пять верст — все двадцать. Да — больше! И что там и кто там? Я уверен — противник готовится к чему-то. Но — к чему? А дальней разведкой это, простите, должны заниматься уже штадив, штарм…

Младший командир тихонько поводил острым ногтем мизинца по карте. Гм! Странные названия: деревня Скамья, деревня Омут…

— Мне кажется, Александр Памфамирович, вы излишне пессимистически смотрите на дело. Мне это, простите, бросилось в глаза еще там, в штабе, при нашей беседе. Да, я понимаю, Колчак! Да, естественно, Деникин! — Это — опасность. Там есть и кадры, и территория, и население, которое хоть шомполами да можно гнать в бой. А тут что? Ничего! Земля? Армия? Да сколько их там? Три тысячи? Пять? Не больше! Не смею с вами спорить, но в штарме действительно несколько иначе расценивают все это. Полноте! Нет никаких шансов, что они зашевелятся. Эстония со дня на день заключит мир.

Он прищурился, вглядываясь в карту, и вдруг, щелкнув аккуратным футляром, надел на нос щегольское пенсне без оправы.

— Не знаю… Я объехал все эти части… Огнеприпасов, конечно, маловато. Ну что ж, подбросим! Настроение бойцов, на мой взгляд… приличное… Командиров как будто достаточно… В частности, в вашем штабе… В конце концов радостно слышать речи, подобные вашим.

Командир досадливо махнул рукой.

— Э, настроение, настроение, батенька!.. В том и беда, что это легкое штабное настроение просочилось уже и в части. Ума не приложу, кому это выгодно — убеждать рядовых солдат, что дело уже в шляпе? Все, мол, кончено, все в порядке. Так, мол: осталась лишь пограничная служба, и господин Юденич ни о чем, кроме пустяков, не мечтает…

А я лично полагаю, простите меня, что, будь я на месте господина Юденича или каких-либо его советников, так я бы не забыл, что между Петроградом и Москвой всего шестьсот верст… Я бы не запамятовал, что при концентрическом расположении армий противника каждая из них в любой момент может добиться решающих успехов… Я бы… И боюсь, что и они об этом помнят! А мы солдата размагнитили, внушили ему идею, что ему уже отдыхать пора… Нехорошо, очень нехорошо-с! А впрочем, мы заболтались, дружок… Не подышать ли вам на сон грядущий воздухом? Весна!..

На крыльце было совсем светло. Над Попковой Горой стояла белая ночь — лесная, прохладная, душистая.

Горсточка изб была расположена на западном скате пологого, но высокого холма. За деревенскими задами тянулись к востоку поля. Там, на них, за огородами, весело бил в росистой траве перепел. Скрипели два коростеля — один поближе, другой подальше. Напротив, в большой избе, был штаб; окна светились желтым, у ворот обмахивались хвостами лошади. А чуть правее из-за частокола свешивались ветви каких-то невысоких деревьев, вероятно, яблонь. И в их густой влажной темноте, надрываясь, не умолкая, заливался соловей.

Молодой человек — Николай Эдуардович Трейфельд, помначарта 7 — сел на перильца. Комбриг вышел, пряча в полевую сумку сложенную карту.

— Прохладно? — ласково спросил он, неторопливо спускаясь по ступенькам в палисадничек. — Благодать-то какая… «Одна заря сменить другую»… Вы вот что, дружок… Вы спать захотите — проходите, ложитесь на моей кровати. А у меня еще работы много. Пока вот в штаб зайду, к начштаба… Толковый человек! Ну, ближние посты проверю… Старая привычка…

Покашливая, он ушел.

Молодой посидел, покурил, подумал. Было сыро. Папиросный дым отходил в сторону от крыльца и застывал там над кустами длинным слоистым облачком. Пахло туманом, травой. Большая желтая заря переходила в лимонное, зеленоватое и серебристо-голубое небо. Единственная звезда, Венера, мерцала на ее фоне, как капля сияющей ртути. Поверить было нельзя, что это фронт, война. Потом стало немного знобко. Молодой человек встал, потянулся, крякнул и прошел в избу.

Кровать была деревянная, широкая, под пологом. Пухлый сенник пахнул приятно: свежескошенной травой.

Подкрутив лампу, оставив в ней совсем маленький синий язычок, он лег на спину, лицом вверх, не раздеваясь, только отстегнул револьвер да распустил ремень. Несколько минут он не спал: лежал неподвижно, все думал. Лицо его приняло неприятное выражение — смесь тревоги, смущения, досады отпечаталась на нем. Он точно прислушивался к чему-то. Потом усталость взяла свое. Он покорно закрыл глаза, с усилием раскрыл их, закрыл еще раз и тотчас уснул, точно нырнул в темную воду…

Ему показалось, что минуту спустя он уже проснулся. На самом деле прошел почти час. Кто-то грубо и сердито тряхнул его за плечо.

— Эй ты, вставай! Выспался!

Послышался злой смех.

В первые секунды он ничего не мог сообразить. Лампа ярко горела. Изба была полна вооруженными людьми, красноармейцами. Красноармейцами? В чем же дело? И вдруг он понял. На лавке за столом под образами сидел среди всех этих красноармейцев невысокий, худощавый… Офицер? Да, офицер. Поручик. В погонах. Значит, они переоделись в пашу форму? Они зашли в наш тыл! Конец!

Офицер сидел, яростно опершись локтями на стол, на карту, склонив голову немного вбок, и его скуластое, возбужденное личико дышало таким торжеством, такой злобой, что при виде его могла возникнуть у каждого только одна мысль: «Кончено! Погибли! Сейчас всех без суда повесят».

Но смотрел этот офицер не на Трейфельда. Он смотрел прямо перед собой. И, проследив за направлением его глаз, молодой человек вздрогнул. Он вдруг увидел другие глаза, глаза командира 3-й бригады. Командир, не опуская головы, стоял по ту сторону стола между двух человек с винтовками. Седой бобрик его был наклонен строго и упрямо. Одну руку, правую, он заложил большим пальцем за бортик френча. Широкое обручальное кольцо искрой горело на ней.

— Смирно! Смирно стоять, старая сволочь! Ручки по швам! — вдруг негромко, сквозь зубы и сдавленно, точно его душил кто-то невидимый, выговорил поручик. — Не знаешь, как стоять… командир! Я тебя выучу! Кто такой?

Комбриг не вынул руки из-за борта и не опустил ее вниз. Он чуть-чуть прищурился и чуть-чуть улыбнулся. А может быть — и нет?

— Командир красноармейской бригады… — очень спокойно ответил он.

— Знаю! Какой бригады? Номер!

Пожилой человек пожал плечами.

— Спросите у вашей разведки, поручик, — тем же тоном сказал он. — Очевидно, именно той, в тыл которой вы забрались.

Офицера передернуло, но он сдержался.

— Фамилия?

— Николаев!

— Имя? Отчество? Дальше! В российской императорской армии служил?

— Да, служил, поручик! — странно сказал Николаев и немного поднял голову. — Служил, служил. Как же! Полагаю, много ранее, чем вы служить начали…

— Чин! Чин последний какой?

И вдруг комбриг Николаев усмехнулся уже совершенно явно, в открытую. Он медленно повернул голову вправо, туда, где возле спинки кровати, тоже между двух солдат, стоял его давешний собеседник. Потом, так же не спеша, снова перевел глаза на офицера.

— Вам угодно знать мой последний чин? Генерал-майор, господин поручик. Чем могу служить еще?

Поручик, повидимому, хотел сказать что-то, но запнулся. Несколько секунд он молча и внимательно разглядывал стоящего перед ним человека.

— Что!? Чем вы это докажете?

Николаев пожал плечами.

— Не собираюсь вам ничего доказывать…

Офицер нахмурил лоб.

— Этот… Как его?.. Ну, писаришка-то? Тут он? Позвать! — вполголоса бросил он солдатам. — Сесть дайте… командиру бригады… Хорошо, «товарищ комбриг»! Мы сами осведомимся… Панкратьев! Назначишь двойной караул, в случае, если… Впрочем, — потом!

В дверях избы произошло какое-то движение. Солдаты расступились. Невысокий полный человечек, и впрямь похожий на штабного писарька, только очень плохо бритый, плохо одетый, боком протолкался к столу, волоча винтовку, и стал навытяжку перед поручиком.

— Чего изволите, ваше благородие?

Поручик пожевал губами.

— Особ в чине генерала по старой армии помнишь?

— Помилуйте, ваше благородие… Да как же такое можно запамятовать?

— В лицо тоже помнишь?

— Не извольте сомневаться, вашеродие. Всех в своих руках держал… В альбомы, извиняюсь, клеил…

— Николаев, Александр Панфи… Пам-фа-мирович… был такой генерал-майор?

— Так точно, ваше благородие, был-с. Таковых на нашей памяти трое было. Один полный генерал, два генерал-майора.

Поручик презрительно закрыл глаза.

— Посмотри на этого… человека. Узнаешь?

Толстенький человечек удивленно вздернул брови. Он вдруг съежился, даже словно присел. Он впился взглядом в комбрига.

— Ну?

— Ах ты… боюсь обознаться, вашеродие. Так что… без погон-то они… не в своем виде!.. Но личность оказывает быдто похожая. Дозвольте-ка сбочку? Помилуйте-с! Они и есть! Проходили приказом… Летом… э-э-э… Как бы не ошибиться? Летом в пятнадцатом году. Не соврал, а? По армии… по армии-с их высокопревосходительства Алексея Ермолаевича Эверта-с… Как же, как же… помню-с! Как можно! Портретик был девять на двенадцать… Правая ручка — так-с… Имели знак святаго Георгия… Не напутал-с?