Ванда Василевская - Когда загорится свет Страница 15

Художник остановил проходившего мимо старика сторожа.

— Что случилось? Почему сняли портрет?

— Портрет? Ага, «Даму с розой»?

— Ну да.

— Ее перевезли. Она не наша, была здесь временно и пришлось ее вернуть.

— Куда перевезли?

Старик пожал плечами.

— Откуда мне знать, — может, в Москву, а может, в Ленинград. Не мое дело.

Взгляды соперников встретились, и Алексей увидел в глазах художника такую грусть, что на мгновение перестал сердиться на этого человека. Тот покачал головой и улыбнулся Алексею жалобной улыбкой обиженного ребенка.

— Увезли…

Художник сгорбился, втянул голову в плечи, как нахохлившаяся птица. Он медленно-медленно спускался по лестнице. И лишь теперь Алексей понял: нет «Дамы с розой». Ее увезли, никогда уже не улыбнутся ее губы, никогда больше не увидит Алексей голубоватой тени ресниц на светлых щеках и блеска рыжеватых волос.

Алексей шел по улице, и изумрудная, сочная зелень каштанов показалась ему бледной и серой. На клумбах газона потемнели цветы. Лазурь и радостный летний день померкли в глазах Алексея, как во время солнечного затмения.

Напрасно Алексей пытался вызвать ее образ перед зажмуренными веками, напрасно искал ее в перепутанной чаще снов. Она не приходила. Эта глава была навсегда окончена.

Первая в жизни Алексея женщина была не такой. Ведь все равно он знал: той, настоящей, единственной на земле, уже нет. Веселая улыбка этой Татьяны была принята с благодарностью, как милостыня, брошенная голодному. Ее капризные гримаски в другое время вызвали бы у Алексея лишь презрительное пожатие плеч. Но теперь она привлекла его именно этой детской грацией, птичьим щебетом, наивностью, искусственности которой он не умел еще разглядеть. Она работала на почте. У нее была маленькая комнатка, бомбоньерка, пестро убранная картинками, платками, бумажными цветами. Все это было такое же наивное и смешное, как она сама. Алексей чувствовал себя в ее присутствии огромным и неуклюжим. Татьяна забавлялась им, как плюшевым медведем, и Алексей не мог разобраться в своих чувствах к ней. Иногда он стыдился этой связи — до такой степени мало напоминала она о том, что он считал единственно осмысленным и оправданным. Она боялась его излияний — не хотела говорить ни о чем серьезном. В ее старательно причесанной светлой головке помещалась горсточка без конца пережевываемых, убогих мыслишек, и больше ей ничего не нужно было для счастья. Неотесанный любовник постепенно начинал утомлять ее. Его постоянно приходилось держать в узде, следить, чтобы он не слишком увлекался, он вечно был занят какими-то скучными вещами, до которых ей не было никакого дела, и вдобавок ко всему был адски ревнив. Из того, что, по ее предположениям, должно было стать веселым приключением, развлечением на несколько месяцев, которыми она располагала, начинала разворачиваться мрачная, тяжелая и запутанная история, с которой следовало поскорее покончить.

— Ты знаешь, Алешенька, что я замужем, — заявила она однажды вечером.

— Что ты говоришь?

— Ну да, у меня есть муж.

— Где же он, этот муж? — с трудом выдавил он из себя.

— Поехал на практику на три месяца. Теперь скоро вернется.

— И что тогда будет?

Она пожала плечами.

— Как что будет? Вернется — и все.

Он отстранил ее от себя и мрачно насупил брови.

— Ты разойдешься с ним, Таня.

Она широко раскрыла голубые глаза.

— Что ты говоришь? Разойтись с Колей? Да ты с ума сошел! — Она разразилась смехом. — Ах, Алешенька, до чего ты смешной! Нахохлился, как воробей, и… «разойдешься». Выдумал тоже! Вот увидишь, какой Коля милый, милый, ты себе представить не можешь. Веселый какой! И как поет! Ужасно люблю Колю. И ты его полюбишь, как только познакомишься. Уж он тебя сумеет развеселить.

Алексей почувствовал отвращение, липкую, подступающую к горлу тошноту. Татьяна заметила странное выражение его лица и обняла его за шею.

— Ты сердишься, Алешенька, что я тебе этого раньше не сказала? Сердишься?

Он грубо оторвал от своей шеи ее руку, процедив сквозь зубы ругательство. Она обиженно отстранилась.

— Как ты ведешь себя? Рука даже заболела…

Он хотел бросить ей в лицо грубое, оскорбительное слово, но, взглянув на нее, махнул рукой и молчаливо направился к выходу. Она кинулась за ним, но он крепко хлопнул дверью.

На улице было уже темно, огромными молочными шарами пылали фонари. Алексей был полон презрения не к ней, а к себе. Он не мог даже найти ничего в свое оправдание. Он не ошибся, его не захватила внезапная страсть, он не влюбился, просто жалкая интрижка с легкомысленной женщиной, которая даже не отдавала себе отчета в своем цинизме. И вот это-то и подменило то страстно ожидаемое, необычайное, ослепительное, тот восторг, то безумие, о котором думалось и мечталось. Он почувствовал себя жалким и грязным. И ведь ради Татьяны он забросил последнее время учебу, торчал у нее, вместо того чтобы сидеть за учебниками. Куда же он идет, в какой грязный закоулок он забрел, какой великой любви и каким великим делам он изменил в этой пошлой, пестрой от японских вееров комнатке? Нет, это было хуже, чем исчезновение «Дамы с розой». Тогда его пожирала высокая крылатая печаль, боль разлуки, непреодолимая и страстная. Теперь все было мелкое, серое, грязное, а хуже всего был он сам, Алексей.

Он не пошел домой. Ему казалось, что он увидит презрение в глазах товарищей, услышит насмешки и издевательства, хотя они ведь ни о чем не знали. Однако он не поручился бы, не догадывается ли Фома. Теперь он стал вспоминать некоторые подробности, намеки, взгляды. Его бросило в жар. Да, вполне возможно, что не он один в их комнате был счастливым обожателем Татьяны. Как, должно быть, смеялся над его глупостью Фома, как он хохотал в душе, когда Алексей по вечерам выскальзывал из дому и не возвращался ночевать. Теперь он был почти уверен, что дело обстоит именно так. А Татьяна? Сегодня он убедился, что она могла обманывать и его, так же как обманывала своего «милого» Колю.

Он добрел до парка, в темных аллеях мелькали фонари. Снизу с реки доносился свежий, бодрящий ветер. Алексей снял шапку и подставил лицо этому прохладному ветру, привету невидимой во мраке воды. Вода неслась в ночную даль, сильная, мощная, чистая, прокладывала себе путь через степи и поля, через леса и скалистые пороги к далекому морю. Ветер едва-едва слышно шелестел в верхушках деревьев, вздыхал в ветвях прибрежных кустов. Пахли цветы, ночь дышала свежестью и ароматом. В темном небе горели дрожащие звезды. Чем в этом мире был он, Алексей, жалкий и потерянный, заблудившийся, прежде чем выйти на дорогу?

И вдруг в этот момент уныния Алексей почувствовал, как дикая, бурная тоска охватывает сердце. Он встретил ее радостным криком души. Это была старая тоска, страстная и жгучая, тоска по тому, чтобы ощутить на губах острый, неописуемый вкус жизни, чтобы вцепиться в эту жизнь зубами, рвать ее, захлебываться ею, упиваться, быть в ней непобедимым воином. Снова забилось сердце прежним ритмом. Была, существовала, шумела, переливалась красками именно такая жизнь, и ничто еще не было потеряно — нужно вступить в борьбу, как прежде, упрямо, без отдыха, стремиться вперед. И Алексей чувствовал, что не оставил в маленькой комнатке ни единой частички своих сил, ни грамма жажды жизни.

Крупными шагами, почти бегом, он торопился домой. Товарищи спали. Тихо, чтобы не разбудить их, он зажег лампу и по уши погрузился в холодные бесстрастные формулы.

Он встал из-за стола, когда окно порозовело от утренней зари, не чувствуя усталости, — в нем пульсировала, била красной кровью бурная всепобеждающая сила.

V

Солнце пекло все сильнее, но в лихорадке заключающих учебный год экзаменов никто и не замечал приближения лета. Лето шло, благоухая цветущими хлебами, теплое и ласковое, насыщенное богатством цветов и зелени.

Экзамены, экзамены, экзамены. А потом вдруг опустели полные шума залы, умолкли голоса, захлопнулись дверцы больших шкафов, скрыв груды документов и бумаг. Отхлынули, разъехались студенты. Домой, к семьям, на практику, на работу.

Эта тишина глухо звенела в ушах. Алексей в первый момент почувствовал себя как потерянный в городе, к которому он уже привык, который стал его городом. Ехать ему было некуда, у него никого не было на всем свете. Правда, была где-то сестра Соня, но она вышла замуж за какого-то агронома, и за годы, что они не виделись, связь между нею и братом окончательно порвалась. Семья — это были те двое, схороненные в маленьком местечке: отец и мать.

Прошлогодние каникулы он провел в городе, зарабатывал, где мог. Уроки, работал носильщиком на вокзале. Но теперь он, как никогда, заскучал по просторам, по ветру, веющему в лицо, по зелени лугов, по свободе. Нет, он не мог здесь остаться, нужно было как-то иначе провести это лето — предыдущие были потеряны, вычеркнуты из жизни, истрачены лишь на то, чтоб заработать и поесть, поесть и заработать…