Юрий Рытхэу - Анканау Страница 15

— Почему не поехала? — задумчиво переспросила Анканау. — Долго и трудно объяснять… Охотником хочу стать — вот что!

Пограничник с сомнением посмотрел на девушку.

— Не веришь? — спросила Анканау.

— Почему? Раз решила — думаю, что выйдет, — не совсем уверенно ответил Миша.

— Я докажу! — твёрдо и с задором сказала Анканау.

К вечеру ветер стал стихать. Анканау и Миша вышли на улицу. Было ещё светло — день заметно прибавлялся.

— Приходи в гости, — сказала на прощание Анканау.

— Буду мимо проходить, обязательно зайду, — ответил Миша. — Только жаль, что покидаете избушку на лето.

10

В тундре появились пушистые съедобные сладкие цветы — конагнъаят, а припай по-прежнему стоял у берега. Лёд покрылся большими сквозными лужами, посреди которых темнели синие промоины. От больших айсбергов остались голубоватые, обсосанные солнечными лучами обломки.

Анканау вернулась в ремонтную мастерскую. Время было горячее — весенний ход моржей, и её взяли без разговоров. За длинным, обитым жестью столом работали вдвоём — Анканау и Вася Гаймо. Остальные ушли в море.

В мастерской приходилось работать сутками. В грязные окна светило незаходящее солнце, а в это время на завалинке сидел моторист и курил папиросу за папиросой.

В редкие часы свободного времени Анканау спускалась к морю, к тому месту, где лежал под водой и льдом заветный камень. Здесь она долго сидела и сочиняла длинные письма, которые она не могла доверить даже бумаге. Когда в Кэнинымным приезжали пограничники, Анканау бежала в контору правления, но почему-то среди приезжих никогда не было Миши Носова, а спросить о нём она не решалась.

Вася Гаймо даже намёком не напоминал о своей любви. Он говорил только о работе и громко возмущался небрежным обращением с моторами.

— Погляди, как засорили карбюратор! — обращался он к девушке. — Небось моторист чистит свой нос, сморкается!

Анканау предложила:

— Пойду-ка я к председателю. Пусть соберёт мотористов, и мы с ними поговорим, — сказала она.

Гаймо почесал мизинцем лоб.

— Это, конечно, нужно. Но разговаривать тебе с ними будет трудно. Не послушаются. Смеяться будут…

— Это почему? — насторожилась Анканау.

Гаймо оглядел её с ног до головы.

— Женщина ты…

Обида, как зелёная холодная волна, захлестнула Анканау, захватила дыхание.

— Да ты знаешь?.. Ты знаешь?.. Я поймала голубого песца!

Гаймо пожал плечами.

— С тобой был отец.

— Что ты хочешь сказать? — Анканау подбежала к парню, схватила за плечи и стала трясти.

Гаймо испугался. Он попытался вырваться из цепких девичьих рук и бормотал в своё оправдание:

— Да не я это говорю. Другие говорят.

Анканау отпустила парня. Сила вдруг ушла из её пальцев, всё тело обмякло: так, должно быть, чувствует себя медуза, выброшенная на берег. Девушка машинально стянула с себя клеенчатый фартук, бросила его на токарный станок и вышла из мастерской.

Она ничего не видела вокруг. Ноги привели её к дому, но Анканау, увидев знакомую дверь, повернулась и, обогнув дом, пошла через тундру к берегу моря.

Ноги увязали между кочек, чавкала холодная вода, проступившая из мха. Несколько раз девушка падала, пока не добралась до ручья. Повернув вверх по течению, она направилась к озеру. Здесь Анканау присела на сухой, покрытый короткой травой пригорок.

Небольшой прямой овраг разрезал тундровый холм надвое, открывая вид на оставшийся кусок припая и море с редкими плавающими льдинами. Чувство жгучего стыда, смешанного с обидой, не покидало её. Трудно было дышать, хотя она шла сюда довольно медленно.

Анканау вспомнила, как отец, сдавая добычу на пушной склад, несколько раз повторил заведующему, что голубого песца поймала Анканау. Пушник Гэмауге, солидный и очень спокойный человек, сдержанно похвалил девушку. Мать поцеловала. А другие и даже председатель Василий Иванович громко выражали одобрение. Как же так? Выходит, они тогда не поверили Чейвыну и лгали ей? Вот так иногда ободряют тяжело больного человека: открыто и громко возле него рассуждают о скорейшем выздоровлении, а стоит ему отвернуться, как горько покачивают головами и обмениваются понимающими взглядами.

Стыд жёг глаза. Они были сухими и горячими, как будто Анканау неосторожно приблизилась к ярко пылающему костру.

С ней играли, как с маленькой капризной девочкой. Потакали, чтобы не разревелась, сунули в руки игрушку, которую она просила.

Надо отсюда уезжать. Достаточно позора она принесла в дом родителей. Бедный отец! Каково-то у него на сердце?

Анканау решительно поднялась, осторожно ступая, подошла к воде и сполоснула разгорячённое лицо.

Вдоль речки спустилась к морю и медленно пошла к селению.

Обида и горечь ушли куда-то в глубину сердца, от них осталась лёгкая тень — Анканау уже думала о будущем. Можно поехать в Анадырское педагогическое училище или в сельхозтехникум… А не остаться ли в райцентре и закончить десятилетку? Нет, лучше уехать! И подальше от Кэнинымныма!

Когда идёшь от речки к селению — море остаётся слева. Здесь берег низкий — топкая тундра вплотную подходит к припаю и тянется до первых домов. На кочках пучками торчит прошлогодняя трава. Тундровые куропатки, невидимые и неслышимые на земле, с шумом пролетают над землёй, обламывая крыльями сухие стебельки. Тундра жила полной весенней жизнью. Цветы качаются под ласковым ветром. Пристроившись поудобнее, мохнатый шмель сосёт сладкий сок. На склоне холма притаился выводок песцов и ждал, когда пройдёт человек.

Девушка вышла на ноздреватый лёд. По нему легче идти, чем по гальке. Лёд шершавый, весь в мелких порах, как истыканная оводом оленья шкура. Подошвы по нему не скользят, цепко держатся.

Напротив разделочной площадки, как всегда, оживление. Вельботы подходили один за другим — кончался весенний день. Скоро солнце коснётся воды, ненадолго окунётся и снова поднимется, чтобы светить охотничьим бригадам, которые в эти дни не знали ни отдыха, ни сна.

Анканау прибавила шагу. Тот, кто вырос на моржовом мясе и сале, не может оставаться равнодушным, когда к берегу подходит нагруженный добычей вельбот.

Чейвын будто специально поджидал дочь:

— Ищем тебя по всему селению. Откуда ты идёшь? Смотрела песцовые норки?

Анканау молча кивнула. Она не могла сказать ни слова: в толпе охотников мелькнуло лицо Васи Гаймо, и тотчас на память пришли его злые обидные слова.

— Я поеду в Анадырь, — сказала Анканау.

Чайвын удивлённо вытаращил глаза:

— Как так? Когда?

— Хоть завтра. На почтовом катере.

— Анка, может, несколько дней подождёшь?

— А чего ждать? Чем раньше, тем лучше.

— Не понимаю, Анка, что с тобой? Раньше ты не разговаривала такими словами.

— Очень сожалею.

Чейвын видел, что дочь чем-то очень расстроена. Вытягивать из неё причину плохого настроения трудно и долго. Лучше сразу приступить к делу.

— Иди домой, переоденься. Поедешь на нашем вельботе мотористом.

— Опять смеёшься надо мной, отец?

Анканау прищурила глаза. Непонятно, где ресницы, а где сами зрачки — чёрные, как камень на морском дне.

— Да что это с тобой? Люди ждут, вельбот ждёт, мотор ждёт, охота ждеё, а она тут разводит разговоры! Миша Ранау сильно порезал руку, и его отправили в медпункт. Теперь в нашей бригаде моториста нет…

И тут Анканау поняла: вот пришёл долгожданный день, когда она сможет себя по-настоящему показать. Вдруг ей померещилось, что отец заколебался и на его лице появилось сомнение. Анканау горячо сказала:

— Сейчас бегу! Ждите меня! Не уходите в море без меня!

Анканау летела, как ветер. Тяжёлые густые волосы разметались по плечам. Дома она мигом скинула с себя одежду и бросилась к шкафу. Распахнула дверцы и тут же захлопнула: там только нарядные платья, пальто, ничего пригодного для морской охоты. Стоя посреди комнаты, Анканау беспомощно огляделась. В окно она увидела припай и вельботы. Бригады, которые разгрузили добычу, уже уходили в море.

Мысль о том, что отец может не дождаться, словно кэнчиком подхлестнула Анканау. Она наспех напялила на себя ту же одежду, в которой работала в мастерской. Только на ноги натянула высокие резиновые сапоги. Секунду поразмыслив, набросила на плечи отцовский ватник, а в руки взяла непромокаемый плащ, который считался не только в Кэнинымныме, но и в районном центре достаточно нарядной одеждой.

Анканау бежала на берег со всех ног. Но, подходя к припаю, она замедлила бег и пошла шагом, сдерживая нетерпение ног.

— Бензину достаточно? — деловито спросила она отца.

— Погрузили бочку.

Анканау прыгнула в вельбот и пробралась к мотору, укреплённому возле кормы в сквозном колодце. Она чувствовала, что на неё глядят десятки удивлённых и любопытствующих глаз, и старалась казаться спокойной хотя бы со стороны спины.