Наталья Парыгина - Вдова Страница 16

Последняя лестница. Последние ступеньки. Так. Все. Рушится с козы на доски строительных лесов аккуратная пирамида, с шумом падают возле каменщика кирпичи. Ловко подхватывает каменщик на мастерок ком раствора, раз-раз — приготовил постель, шлепнул очередной кирпич, подровнял, пристукнул, а рука уж к другому тянется.

Без груза да вниз — это вроде прогулки. Гнутся доски — хоть качайся на них. Настя с грузом идет навстречу. Лицо красное. Волосы выбились из-под косынки. На лбу пот проступил.

Короткий путь — вниз. Мигом сбежала Дарья. А вверх — столько же шагов, да каждый шаг трех стоит. Не идут еще обедать? Нет, не идут. А дым валит из столовок. Из рабочей и итеэровской. Итеэровская теперь отдельно — Маруська в итеэровскую перешла. Небось и там ворует. Наряжается да песни поет.

Один... Два... Пять... Восемь... Все. С утра — легче, а к обеду притомишься — и кирпичи тяжелее, и лестница круче. Ну-ну, не скрипи. Скоро отслужишь. Выстроим мы этот цех, погоди, выстроим.

Выстоим...

Выстроим...

По воскресеньям Даша отрабатывала земляной заем. Не деньгами надо было платить за билеты займа, а кубометрами земли, вынутой в нерабочее время. Копали глубокие траншеи. До половины выроешь — скроет с головой.

В траншеях будут прятаться трубы. По трубам пойдет вода во все цеха, словно кровь у человека по жилам.

Невдалеке от Даши гудит экскаватор. Вот уж землекоп так землекоп! Кабы не один, а пять либо десять экскаваторов появилось на стройке, так небось не понадобились бы земляные займы. Но пока экскаватор один всего. По займу можно выиграть патефон, велосипед, либо баян. Выиграет же кто-то счастливый. Отчего же бы среди этих счастливых не оказаться Даше?

Когда невмоготу ноет спина от бессчетных лопат выкинутой из котлована земли, мечтает Даша о выигрыше. И спина меньше болит, и руки делаются проворнее. Говорят, из надежды не сошьешь одежды. А душу надежды веселят, и горькие мысли отводят, и хворь-усталость гонят прочь.

Даша так часто представляла себе, как она вручит Василию дорогой подарок, так привыкла к этой мысли, точно не по выигрышу, а по талону промтоварной карточки предстояло ей получить баян. В день тиража она в праздничном настроении пошла на стройку, неутомимо поднимала кирпичи, а после работы, принарядившись, отправилась в клуб.

Окна в клубе не успели застеклить, белые некрашеные переплеты рам вольно пропускали вечерний воздух и вечерние звуки. Слышно было, как гудит на стройке экскаватор, пассажирский поезд отдаленно прогрохотал по рельсам, свистнул, остановился, ударил станционный колокол.

Новые диваны пахли свежим деревом. Народу набилось полно. У стен стояли. Проходы все забили. Опоздавшие снаружи льнули к окнам. Даша с Аленой да с Любой Астаховой успели занять места в середине клуба.

В первом ряду устроился духовой оркестр.

На сцене за столом, накрытым красным сатином, сидела тиражная комиссия. Даша из комиссии знала одного Мусатова. Инженер заметно похудел. Не то печаль какая навалилась, не то стройка вымучила. Кирпичи не носит, землю не копает, а с лица спал.

Два деревянных барабана стояли по краям сцены. Возле одного мальчик в пионерском галстуке, возле другого девочка. Даша от волнения едва сидела на месте:

— Да когда ж начнут?

Но как раз встал председатель тиражной комиссии и объявил начало розыгрыша. Мальчик крутнул барабан и достал билет.

— Двести двадцать семь! — звонким голосом сказал он и передал билет на стол.

Девочка достала свой билет, старательно, как на уроке, прочла.

— Без выигрыша.

В зале люди шелестели билетами. С досадой сминали в кулаке отыгравшие бумажки.

Сбоку от стола, за которым сидела комиссия, на стульях стояли разыгрываемые вещи. Патефон. Сапоги. Горкой лежали отрезы. Мужской велосипед приткнулся к спинкам стульев. И в черном футляре на среднем стуле, притягивая вожделенные взоры, ждал своего хозяина баян.

— Пятьсот восемьдесят.

— Патефон.

— У кого пятьсот восемьдесят? — зашелестело в зале. — Пятьсот восемьдесят... Патефон выиграл...

— У меня.

Оркестр грянул туш. Неуклюжий мужик в сапогах, от которых несло дегтем, направился к сцене. На лесенке споткнулся о ступеньку. В зале засмеялись.

От первого выигрыша ожил в людях азарт. Даша с нетерпением глядела на мальчика: когда ж вынет ее билет? Пришло время — вынул один. Оказался пустой. Оставалось еще четыре.

Бетонщица выиграла отрез на платье. Сварщик — сапоги. Баян все стоял. Баян принадлежал Даше. Никому другому он не смел достаться. Мой баян, мой! Василию подарю.

— Пятьсот один.

— Без выигрыша.

У Даши был пятьсот первый. Она отложила его от остальных. Надежда на баян таяла. Даша уморилась от ожидания больше, чем от земляных работ.

— Триста девятнадцать.

— Баян.

Баян! У Даши не было триста девятнадцатого. Она знала свои билеты наизусть.

— У меня, — послышался растерянный голос.

Настя?

Так и есть. Настя стояла возле окна, подняв руку с билетом.

— У меня триста девятнадцатый.

— Идите, получайте баян, — пригласил председатель.

Держа на отлете руку с зеленым билетиком, Настя пробиралась к столу.

— Что ж она, сама станет учиться либо продаст? — сказала Алена.

— Настя выучится — бойкая, — отозвалась Люба Астахова.

Даша, сама не замечая, мяла в ладони оставшиеся билеты.

После розыгрыша по земляному займу осталась у Даши обида. Словно ее обманули. Словно чем поманили да не дали. Легкое дело: вынуть двадцать пять кубометров земли? Без выходных работала. Дора разъясняла: земляной заем нужен для стройки, а выигрыши — сколько их? Выигрыши — это так, интерес поддержать. И большой денежный заем — ради пятилеток. Государству взаймы даем наши трудовые деньги. Но Дашу эти разъяснения не утешали. Настя выиграла же баян. Почему Настя? Почему не она?

Стройка жила прежней бурной жизнью. Бригаду Доры Медведевой занесли на красную доску. Девчата радовались, гордились. А Даше — все равно. Стройку забором обнесли, ворота сделали. На воротах повесили лозунг: «Завод вступает в пусковой период». Дора тут же у ворот кинулась обнимать девчат.

— Скоро завод пустим, девчата! Мы построим, мы пустим...

Даша отошла в сторонку. Пустите завод? Пускайте. Надоела ей земля, кирпичи, барак надоел, займы, штурмы.. Потянуло в родную Леоновку, своего угла захотелось, своей радости.

Девчата в бригаде знали, что Даша собирается уезжать. Никто ее вслух не осуждал, но как-то невидимо отделилась она от остальных. Когда говорили о курсах, об учебе, о специальностях, какие будут на заводе, Даша слушала как посторонняя. К ней никто не обращался, и она не вмешивалась в разговор.

Гудок на обед застал ее на третьем этаже газового цеха. Каменщики пошли вниз обедать. Дашу звали, но она отмахнулась:

— Идите, я потом.

Стояла на деревянном настиле лесов, глядела перед собой.

Отсюда, с высоты, завод был весь виден, как на той картине, что повесили недавно в клубе. Только на картине он был уже достроен полностью, а здесь еще немало предстояло поработать. Бессменными часовыми стоят высокие трубы электростанции. Рядом с газовым цехом поднимаются скруббера. Чуть поодаль — цех конденсации. Контактный. Полимеризации. Иные цеха выросли наполовину, другие под крышу подошли. Зримо проступали среди развороченной земли, котлованов и траншей, штабелей кирпича, леса, железных труб, накрытого брезентом оборудования контуры будущего завода.

День был морочный, тучи низко бродили по небу, и первые капли дождя пали Даше на лицо. Но не застил еще дождь простора между тучами и землей, и за заводом далеко был виден город Серебровск. Ряды бараков на пустыре, почти без зелени. Клуб, танцевальная площадка и пестрые цветники, заботливо ухоженные руками Марфы. Старая часть города — бесчисленные крыши небольших домов, спрятавшиеся в садах. И на отлете, одним краем примыкая к городу, а другим — врезавшись в открытое поле с созревшими хлебами, — стройплощадка спецгородка. Три огромных дома заложены рядом. В них будут жить химики. Дора. Люба Астахова. Ольга Кольцова... И Степан Годунов, и Михаил Кочергин... Многие, с кем вместе строила Даша завод. Строила, да не достроила.

И вдруг этот город, в котором она прожила чуть более года, и этот недостроенный завод, и люди, с которыми она его строила, показались Даше до слез дороги. «Да об чем я горюю-то? — удивилась себе Даша. — Ведь к Василию еду...»

Она поспешно стала спускаться по трапу, повторяя про себя: «К Василию еду. К Василию...» И, вытирая влажные глаза, уже не знала — от чего слезы: от радости или от грусти.

8

Хорошо дома.

Даша сидела за некрашеным, желтым, как солома, столом, ела блины со сметаной. Блины бабка Аксинья кидала со сковороды на белое полотенце, да так споро, что Даша и не управилась бы, кабы не помощница. Но племянница ее, Машенька, сильно подтянувшаяся за этот год, оказалась большой охотницей до блинов.