Анатолий Дементьев - Прииск в тайге Страница 16

— Вроде бы и здесь никого. Картошка только в углу навалена да бочка стоит, с капустой, поди.

— Бери лампу да посмотри ладом, а картошку повороши.

Казак нехотя взял лампу, пошел, держа перед собой обнаженную шашку. Скоро голова его опять показалась в освещенном квадрате пола.

— Никого нет.

— Убежал, сволочь, — Чернышев не скрывал охватившей его злобы и, не зная, на ком ее сорвать, заорал на казака: — Чего стал? Вылазь!

На печи заохала, завозилась больная бабка. Урядник побежал туда, поднес лампу к лицу старухи, крикнул визгливо:

— Феклиста, куда твои постояльцы девались?

Бабка молчала. Испуганно глядела на перекошенное злобой лицо урядника, шевелила бескровными сухими губами и старалась отодвинуться подальше.

— Где Григорий с Соловьем? Сказывай, старая карга.

— Вчера, вчера, — забормотала глухая старуха, тряся головой и уползая к стене.

— Вчера? А куда ушли, знаешь?

— Нет, батюшка, — прошамкала Феклиста. Чертыхаясь, Осип Кондратьевич спрыгнул с печки и хмуро посмотрел на казаков.

— Здесь делать нечего. Пошли дальше.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Феня сидела перед выложенной голубым изразцом печкой, смотрела через решетчатую дверцу на огонь. Время от времени она открывала дверцу, брала одну из книг, стопкой сложенных на полу, и бросала на горящие дрова. Огонь жадно набрасывался на бумагу, листы трепетали, чернели и, ярко вспыхнув, превращались в пепел. Девушка брала следующую книгу, наскоро листала и с сожалением бросала в огонь. Печь гудела, клочки обугленных листов уносились в трубу. За спиной Фени тихо скрипнула дверь, послышались шаркающие шаги. Девушка вздрогнула, быстро повернулась. Перед ней стоял отец.

— Что засиделась, Фенюшка? — ласково заговорил он. — Али не спится? Час-то уж поздний. И меня, грешного, тоже сон не берет. На душе неспокойно что-то… Хотел попросить, почитала бы маленько… Да зачем же ты на ночь-то глядя печь затопила? Озябла, что ли?

Феня испуганно смотрела на отца, старалась заслонить собой оставшиеся на полу книги. Но Ваганов уже заметил их.

— Да ты, никак, печь-то книгами топишь, — сказал удивленно. — Зачем это? Или книги все пустяковые?

— Книги старые, — чуть слышно ответила девушка. — Не нужны они, зря только место занимают.

— Хоть и старые, а жечь бы не надо, — рассудительно заметил старик. — За них тоже деньги плачены. Опять же бумага в хозяйстве сгодится. Дай-ка, посмотрю, что за книги. Упаси господи, не попала бы какая от священного писания…

— Таких здесь нет, тятенька.

— Покажи, покажи. Да что ты вроде и боишься меня?

— Не боюсь я, одной побыть захотелось.

Степан Дорофеевич поднял одну из книг, поднес к самым глазам и, близоруко щурясь, вглядывался в буквы, шевеля губами. Читал он плохо, по складам, а писать умел только свое имя. Феня это знала, но увидев в руках отца запрещенную книгу, побледнела. Вдруг Ваганов отодвинул книгу и вопросительно взглянул на дочь:

— Не в боковушке ли половицы скрипнули? Или блазнится?

Феня еще больше побледнела, прислонилась к стене.

— Кому там быть, тятенька? Мыши, наверное…

Старик покачал головой и снова занялся книгой. За стенкой опять скрипнуло и кто-то явственно кашлянул. Степан Дорофеевич шагнул к двери, но дочь опередила его, раскинув руки, уперлась ими в дверные косяки.

— Тятенька!

— Пусти, — прохрипел Ваганов, пытаясь оттолкнуть дочь, и дико сверкнул глазами. — Пусти!

— Тятенька! Не ходи туда!

Старик рванул дочь за руку, отбросил к печи. Надавив плечом, распахнул обе половинки двери.

— Кто тут прячется, выходи! — крикнул зычно.

— Тятенька! — Феня цеплялась за отца. — Богом молю!

Степан Дорофеевич ногой отпихнул ее.

— Про бога вспомнила, паскудная! Эй ты, чего прячешься? К девке по ночам ходить не боишься, а старика испугался?

Из мрака шагнула высокая фигура Дунаева. Увидев ссыльного, Ваганов попятился, задел ногой стул и едва не упал.

— Григорий… Андреич… — промолвил ошарашенный старик.

— Я, Степан Дорофеич, я самый. — Дунаев вошел в комнату. Ваганов схватил стул и яростно замахнулся на дочь.

— Вот с кем ты путаешься, подлая! Добрых парней из дому гонишь, а этого приветила. Бога не побоялась, отца и мать не постыдилась. Убью!

— Стойте! — ссыльный на лету перехватил руку старика. — Зачем девушку срамите? Опомнитесь. Какой из меня любовник, ведь я ей в отцы гожусь.

Степан Дорофеевич повернулся к Дунаеву, морщась от боли в руке и, задыхаясь, выкрикнул:

— А зачем у девки прячешься? Сказки сказывать пришел?

— Не хотелось, а, видно, придется сказать, — тихо, но веско заговорил ссыльный. — Верно, в дом ваш я тайком вошел. Меня… полиция ищет. Найдут — не сдобровать. Вот Феня и укрыла. Теперь, Степан Дорофеич, можете к уряднику пойти и проверить, правду ли я сказал, а заодно и привести его сюда. Я не убегу, потому что бежать мне некуда.

Слова Дунаева словно пришибли старика. Он растерянно смотрел на дочь, будто спрашивая: так ли? И Феня ответила:

— Все, что Григорий Андреич сказал — правда, тятенька:

— Я лучше уйду, Степан Дорофеич, — снова заговорил ссыльный. — Из-за меня и вы в беду попадете.

— Куда же ты пойдешь? — нахмурился Ваганов. — Сам же сказал, что идти тебе некуда. А ты, доченька, хороша! Отцу не сказала. Конечно, он хоть и безбожник, — кивнул на Дунаева, — но в беде человека оставлять нельзя. И я бы в приюте не отказал, а то видишь, как нехорошо вышло. Не жалеешь, не любишь ты отца, Фенюшка.

Старик часто зашмыгал носом и вышел из комнаты.

…На другой день во двор вагановского дома пробрался Василий Топорков. Стукнул, как было условлено, в окно Фениной комнаты. Девушка, ждавшая его весь день, тотчас проводила в боковушку к Дунаеву.

— Плохи дела, — рассказывал Соловей. — Чернышев с казаками ходит по домам рабочих. Арестовал Ивана Будашкина, Алексей Каргаполов и Петр Самсонов ушли из Зареченска, укрылись у знакомого на заимке. Сартаков срочно вызвал из Златогорска жандармов. Надо тебе уходить, Григорий. Жандармы, сам знаешь, не урядник, от них укрыться труднее. Наши советуют тебе на время в Никольский завод уйти.

— Зачем в Никольский завод, есть место понадежнее.

Все трое повернулись: в дверях стоял Степан Дорофеевич. Когда он подошел — никто не заметил, но, видимо, старик слышал весь разговор.

— Я тебя в такое место увезу, что никакие жандармы не найдут, — снова заговорил Ваганов.

— Куда это? — подозрительно спросил Топорков.

— В тайгу. К племяннику моему Никите.

— Правда, тятенька? — глаза Фени благодарно и радостно блеснули. Затем, глядя на Дунаева, она пояснила: — Никита Гаврилович, это брат мой двоюродный, может, помните, он раньше в Зареченске жил? У него, и вправду, самое надежное место, и дорогу туда никто, кроме тятеньки, не знает.

— Подождите, — запротестовал Дунаев, — почему же вы решили, что мне обязательно надо бежать из поселка? Не лучше ли переждать…

— Нет, Григорий Андреич, — возразил Топорков, — ждать тебе нельзя, да и делать пока здесь нечего, показаться никуда тоже нельзя, так зачем же рисковать?

Сообща уговорили Дунаева уехать в тайгу.

— Лошади будут, — сказал Ваганов, когда стали обсуждать подробности поездки. — Это я устрою. Когда стемнеет, ты, Григорий Андреич, выходи за поселок и жди меня у дороги на Каменку.

Старик ушел, а Дунаев стал собираться. Феня помогала ему. Девушка волновалась. Уходил ее старший товарищ, организатор первого в Зареченске подпольного кружка, уходил человек, которого она считала своим учителем жизни и втайне любила. Феня приготовила для ссыльного мешок с разными припасами и кое-что из отцовской одежды.

Ссыльный надел полушубок, туго подпоясался.

— А теперь попрощаемся. Чего не бывает…

Феня протянула руку. Дунаев пожал ее, маленькую, теплую, и не заметил, как рука эта слегка дрожала.

— Прощайте, Григорий Андреич. Мы еще встретимся.

— Обязательно, Фенюшка, обязательно.

Топорков вышел с Дунаевым. Ночь выдалась темная, морозная. В избах нигде не видно было огней, зареченцы спали. Два человека быстро зашагали по пустынным улицам поселка. Вот и последний проулок, за ним — пустырь и дорога на Каменку. Прошли еще немного и остановились у придорожных кустов, густо обсыпанных снегом. Ветер, уныло насвистывая, крутил снежные вихри, бросал в лицо колючим снегом.

Со стороны прииска послышался скрип санных полозьев — кто-то ехал. Все ближе повизгивал мерзлый снег, в темноте фыркнула невидимая лошадь. На дороге обозначилось темное пятно. Ссыльный из-за куста шагнул навстречу.

— Кто на дороге? — крикнул возница, и Дунаев узнал Ваганова.

— Я, Степан Дорофеич.