Владимир Санин - Старые друзья Страница 16

Пришлось за дело взяться мне. План, скромно говоря, я придумал гениальный, не имеющий аналога в мировой практике шантажистов. Сначала действовал по интуиции. Позвонил вчера начальнику телефонного узла, то есть не самому начальнику, прямой номер которого лишь бы какой хмырь никогда не получит, а секретарше, властным басом пролаял: «Мне Петра Степановича!», и секретарша, поняв, что звонит значительная персона, любезно сообщила, что начальник страдает язвой у себя на дому. Тут-то мне и явилась вышеуказанная гениальная идея. И вот, придя домой после телеграмм, набил здоровенный тюк всяким ненужным хламом, позвонил Мишке, велел подготовить мне такси и поехал на узел. Поднялся в приемную, исключительно сердечно протявкал секретарше, что привез Петру Степановичу посылку от родных, узнал о язве и с таким потрясающим искусством сыграл провинциального простака, что секретарша допустила вопиющий служебный промах: дала домашний телефон начальника, договаривайтесь, мол, и доставляйте. На это и был весь расчет. Я вышел, ликуя, вышвырнул тюк в помойку и вручил Мишке драгоценнейшую бумажку с номером.

Чтобы в дальнейшем не отвлекать ваше внимание, забегаю вперед на несколько дней. События развивались так. Не теряя времени, я дал десяток объявлений в «Мосгорсправку» следующего содержания: «Срочно и дешево продается «Волга» в исправном состоянии. Звонить по такому-то телефону Петру Степановичу». Полдела было сделано, остальное завершил Мишка. Когда ему звонили насчет австрийских сапог и японских бюстгальтеров, он сообщал, что телефон справочной изменился и с наслаждением диктовал номер Петра Степановича. У того, конечно, домашний телефон мигом вскипел, от тысячи предложений купить «Волгу» и бюстгальтеры язвенник взбесился, приказал телефонистам раскрутить интригу, те мигом раскрутили, обозвали Мишку предпоследними и последними словами и сменили оба номера, ему и начальнику, что и требовалось доказать.

О Мишке, которому предназначена немаловажная роль в завершении моего повествования, речь еще впереди, а пока что возвращаюсь к Птичке. Позвонил — занято, значит, проснулась. Бегом к ней — двумя словами обмолвиться не могу: сплошной трезвон. Звонят из мединститута, где Птичка получает зарплату, из детской больницы, где профессор Казанцева консультирует, рвутся знакомые, завербованные мною бесплатные пациенты… Птичка — необходимый людям человек, потому что у каждого имеются либо дети собственные, либо внуки, которые чихают, кашляют, покрываются сыпью, страдают ушками, животиками и прочими недугами, по излечению которых Птичка первейший специалист. Я отбивался, врал, как булгаковский Варенуха в телефонную трубку, потом выдернул к черту штепсель из розетки, накормил Птичку обедом, и мы наконец почти что всласть наговорились. Про все самое важное друг другу поведали, в общих чертах обсудили перспективные планы и, главное, обсудили неотложную сегодняшнюю операцию под кодовым названием «Блудный муж». Конечно, лучше было бы дать Птичке еще малость отдохнуть, но без нее операция могла бы закончиться провалом, и посему я позвонил Наташе, что мы выезжаем.

Сначала, как это делается в больших докладах, некоторые вопросы теории. Речь поведу о женском контингенте, причем речь правдивую и почти на сто процентов откровенную. Честно: моему глазу приятны эти существа, которые возбуждают воображение, вызывают сочувствие, восхищение, улыбку, ухмылку, смех — словом, самые различные чувства, в зависимости от объекта наблюдения. Будучи по природе своей человеком недостаточно целомудренным, я, следуя строкам Евангелия, взятым Львом Толстым в качестве эпиграфа к «Крейцеровой сонате», взираю на упомянутый контингент с грешными мыслями, не делающими мне чести. С кем я только не заводил сногсшибательного романа в своем воображении! (Да загляните в душу любого мужика — ужаснетесь!) Однако, ежедневно брея свою физиономию и глядя на нее в зеркало (плюс протезы, тоже не сахар!), я трезво оцениваю свои жалкие шансы, и в повседневной жизни уделяю флирту времени не больше, чем нужно для того, чтобы чихнуть. Другими словами, в жизни я типичный святоша, вроде католического священника, и, зная это, женское население округи испытывает ко мне полное и даже безграничное доверие. Правда, как мы любим говорить, и не только мы, но даже крупнейший знаток русского языка и литературы бывший президент Рейган: «Доверяй, но проверяй!», однако повода для инспекций на месте я не даю и мне пока что верят. Лыков даже съязвил, что «Аникина можно пускать в женскую баню». Ох, и натворил бы я там делов!

На полном серьезе: в общем и целом к женщинам я отношусь положительнее, чем к мужикам, не только в силу сказанного выше, но и потому, что в нашем далеко не лучшем из миров они являют собой наиболее страдающую сторону. Если в своей мотыльковой юности они богини и королевы, то в зрелом и пожилом возрасте бывают беззащитны; если для мужиков продолжение рода — минутное и бездумное наслаждение, то для женщины долгие муки и тяжкий труд; войны, перевороты, Варфоломеевские ночи, пытки, культ личности, пьяный разгул — дело рук мужиков; среди женщин больше добрых и праведных, в их сердцах больше места для жалости и участия; словом, они в массе своей чище и лучше нас. А извечная правота страдающей стороны? Сразу же отмечу для объективности, что не имею в виду любовь и вызываемые ею взрывы чувств: в этой щепетильной области грешники и грешницы достойны друг друга.

Итак, подведя теоретическую базу, продолжаю свое повествование. Ехали мы к Наташе Грачевой, боевой Птичкиной подруге по медсанбату, а ныне пенсионерке и брошенной жене. А какая любовь была! Ну, Шекспира мне не затмить, у него каждая любовь необыкновенная, но такой даже он, маг и волшебник, не смог придумать. А жизнь придумала! Здесь имелось несколько интересных моментов: во-первых, вспыхнула эта любовь благодаря шальному снаряду, сорвавшему крышу с деревенской бани; во-вторых, вусмерть влюбился в Наташку не какой-нибудь кривоногий шибздик с глазами воблы, а капитан Сергей Грачев, первый в дивизии красавец и великий дока по женской части; и, в-третьих, особенно удивительно здесь, что Наташа даже при остром фронтовом дефиците на черемуху успехом у нашего брата не пользовалась. На фоне подружек, умело подгонявших форму и лихо ее носивших, Наташка выглядела замухрышкой: и гимнастерка на ней — как на корове седло, и длинная, чуть не до щиколоток юбка сидела криво, и волосы не так причесаны — ну типичная рохля и неумейка, не знающая как, да и нисколько не желающая показать свою женскую стать. А если добавить, что она испытывала редкостное равнодушие к одиноким изголодавшимся ухажерам, то станет ясным, почему покушения на ее добродетель были раз и навсегда сочтены делом абсолютно бесперспективным.

И вдруг тот самый снаряд, крышу как рукой сдернуло, стены покосились — и из баньки с воплями и визгом стали выскакивать девчата, все — в чем мать родила. Картина для богов! Сбежались даже из штабной охраны. Как положено в подобных случаях, было много благопристойных и пошлых шуток, нервного от прилива крови и просто веселого смеха, но, как единодушно отметили обалдевшие от сказочного зрелища свидетели, лучше всех, ну, просто необыкновенно хороша в естественном виде оказалась младший сержант медицинской службы Наталья Михайлова. Вот тебе и дурнушка, неумейка, замухрышка, Золушка! Ввиду того, что в нашей соцреалистической литературе женскую наготу описывать не принято, а кто описывал, бывал бит, как у Зощенко студент водолазом, по разным важным местам, предлагаю читателю осуществить полет собственной фантазии и продолжаю разворачивать сюжет. Капитан Грачев, который в свободное от боевых действий время с большим успехом пасся вокруг медсанбата, орлиным оком узрел Наталью, бросился набрасывать на нее шинель, получил за излишние движения по морде, и не один раз, поскольку движений допустил несколько, обозлился и послал недотрогу подальше, ночь не спал, наутро пришел объясняться и снова получил по морде за движения, окончательно спятил и начал долговременную осаду по всем правилам саперного искусства, в каковом почитался асом. И что же? Через несколько месяцев Наталья поверила, с Птичкиной помощью подогнала форму, расцвела и вышла за Грачева замуж, ворожбой и молитвами уберегла его от пуль и осколков, в Берлине отпраздновала с Серегой Победу и наградила его за храбрость и мужество тремя сыновьями-погодками.

И вот спустя сорок с лишним лет подполковник запаса Сергей Сергеич Грачев взбрыкнул копытом, а я получил даже не сигнал, а вопль о помощи: «Гришенька, родной, — причитала Наталья, — увела гадюка Сережу! Зачастил в парикмахерскую, «Шипром» брызгался, уж лучше бы его пил! Из этой проклятой парикмахерской третьего мужика уводят, бандитки, что ни день стригла его брила, привора-аживала! Второй месяц на улицу не выйти, соседки, змеи, сочувствуют, пальцами показывают, детям-внукам вру, сказать стыдно, а ему звоню, а он, стервец, под градусом: «Который день тебе толкую, любил тебя, теперь другую!» Издева-ается! И все из-за «Спортлото», будь оно проклято, десять тысяч угадал, сгори они огнем, а Надьке тридцати нет, на одни колготки ползарплаты…»