Леэло Тунгал - Четыре дня Маарьи Страница 16

 - У нас в сельской школе тоже была такая классная руководительница, которой было стыдно врать.

Мярт вскинул брови.

 - Неужели тебе нравится врать?

 - Иногда, изредка, ради красоты. — Я улыбнулась. — Ведь истину надо приукрашать, каждый сапожник пусть делает это по своим колодкам!

 - Между прочим, есть старое правило, — заговорил Мярт снова деловито, как лектор, — веди себя с каждым так, как ты хочешь, чтобы вели себя с тобой…

Наш класс железно уважал учительницу английского языка, которая беспощадно требовала от нас правильного произношения и частенько забывала проверить тетради. Иногда она читала в классе стихи на английском языке, в которых мы почти ничего не понимали, но сама учительница розовела от восхищения.

Мы злились на Килу, который даже и не пытался исправить свое произношение, он сказал учительнице, что эту огненно-горячую картофелину ни за что во рту не удержит.

Учитель физики Мутт любил нас поддеть — мол, девочкам нипочем не разобраться в физике. У нас в классе было лишь пять мальчиков, и Мутт имел возможность без конца повторять свою шутку. Но мы на него за это не обижались — кое-кто из девчонок вынужден был признать, что учитель прав, кое-кто успешно доказывал обратное.

Я не могу упрекать учителей за то, что им не всегда удается одинаково любить и свой предмет, и учеников…

Но про Меэритс я частенько думала, что она пришла в школу, чтобы дать выход какой-то подсознательной злобе. Правда, предмет свой она знала отлично, требовала от нас величайшей аккуратности в тетрадях и была в этом педантична, по поводу самой мельчайшей мелочи начинала отчаянно возмущаться: "И когда только вы научитесь делать все как следует? Ну почему я должна тратить свою жизнь на таких нерях? Да знаете ли вы, что мне несколько раз предлагали работу на заводе имени Пеэгельмана? И не какую-нибудь, а высокооплачиваемую должность! Там нужны люди с таким знанием математики, как у меня. А я почему-то гублю свою жизнь тут среди хулиганов и разгильдяев!"

Не знаю, что именно вызывало у Меэритс антипатию ко мне, но это чувство было у нас взаимным. И она не упускала случая, чтобы доказать, будто я и есть корень зла любых нарушений дисциплины в классе. Например, когда мы всем классом прогуляли урок физкультуры, я оказалась единственной, кого Меэритс вызвала "на ковер". В тот раз мы не замышляли ничего плохого, но когда Тауно перед последним уроком вдруг объявил: "Леди и джентльмены! Дверь раздевалки открыта! А в кино дают "Высокого блондина"! И прошу обратить внимание, что, хотя уже осень, погода на дворе необыкновенно теплая!" — все единодушно согласились, даже Вийу не возражала.

Мы аккуратненько спустились по лестнице и исчезли. Для конспирации Тауно выпускал нас из раздевалки "рассеянными группами".

Такого дружного посещения кино у нас до тех пор не бывало. Однако именно мне выпала честь беседовать с классной руководительницей с глазу на глаз о долге, дисциплине и жажде знаний. Но ведь прогуляли-то мы урок физкультуры, и уж если нанесли урон, то лишь своим мышцам, а вовсе не знаниям. Нет, само собой разумеется, прогуливать любой урок, да еще всем классом, очень некрасиво, с этим никто и не спорил. Но когда Меэритс спросила: "Пярл, а в прежней своей школе вы часто организовывали такие побеги?" — я почувствовала прилив отваги — хоть пытай, не отвечу, — и под холодным взглядом классной руководительницы чувство вины рассеялось, как слабый туман.

 - Да, крепкий орешек! — признал Тауно, когда я потом рассказала в классе про допрос, который учинила мне Меэритс.

Тийю и Сирье-маленькая, сидящие за моей спиной, изумлялись наперебой, что у Меэритс все-таки есть следовательская интуиция: обвиняя новичка, легче выяснить истинных виновников.

 - Зато, значит, у меня есть контринтуиция, — сказала я. К тому времени девятый «а» уже не казался мне таким заносчивым, как в первую неделю. С каждым порознь можно было великолепно поддерживать отношения, но стоило собраться вместе всем сорока, возникала какая-то отчаянная бесшабашность.

До сих пор не могу понять, почему Меэритс на классном часе не объявила о моем грехе — о посещении «Каролины», что ее удержало? Великодушие? Или она сама стеснялась, что ходит туда? Но ведь сорокалетние могут в любое время ходить куда угодно, будь они хоть дважды учителя. А может, Меэритс побаивалась Мярта? Это предположение развеселило меня…

Лежа на зеленой траве Пылтсамааского замка, я сожалела о нашей с Мяртом детски глупой ссоре из-за можжевельника. Ну почему была такой глупой — пыталась командовать Мяртом перед всей школой! Наверняка именно это и было причиной его досады! Почему я хотя бы на торжественном собрании не догадалась как-нибудь извиниться. Еще после первомайской демонстрации Мярт пригласил меня быть его соседкой за столом на выпускном вечере. Может быть, он все-таки ждал, но не осмелился пригласить меня снова? Жаль, ведь оттуда мы могли бы пойти вместе со всеми встречать по традиции восход солнца у "Русалки"[9].

Воспоминания вызвали в душе щемящее чувство, я встала и потянулась, чтобы освободиться от него. Стийна что-то писала в своей тетради, увидав, что я поднялась, она прикрыла страничку рукой, как маленький ребенок.

 - Пора идти?

 - Если ты хочешь писать…

 - Нет, не хочу, я просто так… черкала…

Мы решили, если попуток больше не будет, доехать до Тарту рейсовым автобусом. Но поди ж ты! Автобус наших веселых путешественников все еще стоял возле столовой и приветливо распахнул перед нами свою складную дверь.

 - Мы уже подумали, что барышни упорхнули, — сообщил высокий усатый мужчина.

 - Куда же мы без вас, — отшутилась я. — Сюргавере — моя любовь!

И тут же прикусила язычок: усатый, видимо, счел мои слова за намек на признание его неотразимости и уже больше не оставлял меня в покое. Стийна сначала усмехалась, но, когда увидела, что наша дальнейшая судьба находится под угрозой, сразу согласилась на вынужденное приземление. Водитель пожал плечами: "Как девушки желают". И открыл дверь. Мы выпрыгнули в вечерний сумрак и побежали в придорожный кустарник. Подождали, пока автобус уехал, и вернулись на шоссе. Ноги были мокрые от росы.

Это было не асфальтовое шоссе, а узкая гравийная дорога. Куда она могла нас вывести?

 - Подходящий случай разыграть сценку из «Отверженных» великого Гюго! — бодрилась я.

 - Надо бы найти какой-нибудь сарай для сена, — считала Стийна. — Ночь наступает. Или будем идти всю ночь?

 - Конечно, идти.

И мы пошли по пути в неизвестность.

ГЛАВА 8

 - Ты любишь ходить пешком? — спросила Стийна, когда мы прошагали около километра.

Я не знала, что ответить. С таким же успехом Стийна могла бы спросить: любишь ты спать? Или: нравится тебе носить одежду?

Чтобы как-то отозваться, я утвердительно хмыкнула.

 - А мне безумно нравится ходить пешком. Ступаешь по дороге и каждым шагом ощущаешь ее, видишь вблизи каждое придорожное дерево, каждый куст. И сама становишься словно частью дороги и природы! А когда едешь — совсем не то.

Я семь лет была частью дороги и пейзажа, поэтому не находила ничего безумного в таком обычном деле, как пешее хождение. Правда, сначала, когда училась в первом классе, оно ограничивалось двумя километрами: утром километр к автобусной остановке на шоссе и вечером от шоссе обратно до дома. Позже, когда подросла, каждое утро шагала почти километр через лес, а затем четыре километра по шоссе до школы. Вообще-то совхозный автобус ежедневно отвозил детей в школу и привозил обратно, но отец не разрешал мне такое барство. Зимой бегала я в школу на лыжах. Лишь в восьмом классе стала ездить на велосипеде, который купил мне отец. Я считала, что такое спартанство не имело никакого смысла, но отец настоял на своем — иначе нет никакой пользы от того, что выросла в деревне. "Если с детских лет изнежишься, что же будет в старости? Сплошные мигрени и ломота в костях!" — рассуждал отец. Ему до сих пор никто не дает больше тридцати, хотя он был уже старик, когда я родилась. "Лес в старину был шубой бедняка, а теперь источник здоровья", — говорил отец. Мать, пожалуй, была не прочь, чтобы я ездила на автобусе — ведь все ребята ездили! — но она не хотела нарушать родительского согласия, опять-таки чисто педагогический прием, известное дело! Вообще-то отец оказался прав: болезни меня избегали. Но по утрам я с трудом продирала глаза и злилась на отца: другие ребята могли поспать еще целый час… Один-единственный раз — после гриппа — отец сам отвез меня в школу на мотоцикле…

 - Однажды, идя по лесной дороге, я вышла на пустошь, — рассказывала Стийна глухим, таинственным голосом. — Передо мной была голая, уходящая за горизонт равнина, два острых ствола деревьев на фоне синего неба. И вдруг у меня на глазах быстро взошла большая белая круглая луна, словно кто-то тащил ее по небу, словно это была особая луна, которая всходила только над этой пустошью… Это было как сновидение…