Михаил Горбунов - Белые птицы вдали [Роман, рассказы] Страница 16

Марийка ждет не дождется, когда волосы будут, как у Зоей, длинные, шелковистые. И вот — опять стричь.

— Не хочу стричься, не пойду.

Тут как раз и зашел дядя Ваня. Провел по своему затылку.

— Мне тоже повестку прислали из парикмахерской.

— Повестку? — удивилась Марийка.

— А как же. Кто сам не идет — повестку присылают. Через милицию.

Марийка подумала, подумала и говорит:

— И я с тобой, дядь Вань.

Не из-за повестки — по улице вместе пройти.

Снежок валит с невидимого неба, завивается по Соляной, Бородатка еле проступает в текучей белой замети.

Мама повязала Марийку шарфом по самые уши, чтобы не наглоталась холодного ветра, а дядя Ваня идет в одном черном бушлате, моряцкая грудь нараспашку, и никакой ветер ему нипочем. Хорошо идти с дядей Ваней: кто ни встретится — столбенеет перед надвигающейся черной горой, минует — голову отвертит, оглядываясь. Марийка все видит и как по воздуху плывет от сознания, что идет с дядей Ваней.

Вышли на Глубочицу. На трамвайной остановке толпа — жмется, ежится, воротники подняты от ветра, завивающего снежные воронки. Рельсы на мазутных шпалах голы, лилово-холодны. Толпа воззрилась на дядю Ваню из торчащих воротников — он ноль внимания.

— На трамвае поедем или пешком?

— Пешком! — Марийка хочет продлить удовольствие.

И вот она, парикмахерская, — на улице Артема, рядом с кинотеатром «Люкс»! Иной мир — оживление, смех, витрины горят электричеством, бросают свет на тротуар… А в парикмахерской тепло, душновато от одеколона, «чик-чик-чик» — чикают парикмахерши машинками. Увидели дядю Ваню — как по команде смолкли машинки. А один юркий мужчина, при галстуке, усы колечками, как у циркача в книжке «Гуттаперчевый мальчик», подскочил к дяде Ване:

— Прошу ко мне, вон в то кресло.

Дядя Ваня глядит на него сверху вниз.

— Сначала девочку.

«Усы колечками» разочарованы, но профессиональный декорум берет верх.

— Прошу! — небрежно-ироничный взмах руки в сторону кресла.

Дядя Ваня, убедившись, что все в порядке, взял со столика помятую газету и углубился в нее. Машинки застрекотали вновь. Острым птичьим клювом заходили ножницы в руках парикмахера. И вдруг — щекочущее прикосновение усиков к уху Марийки, осторожный шепоток:

— Это твой дедушка? С «Потемкина»?

— Не дедушка, а дядя Ваня, — назидательно поправила Марийка.

— Ах, дядя! Да, да, да, — мычали усы. — Как же, как же, очень даже оригинально. Картина на человеческом теле. Говорят, бесподобно, как в галерее. Феномен своего рода. Это правда?

Какая картина? Какой феномен? Марийку обдало жаром, ухо, которое щекотали усы, горело. Значит, она что-то не знает про дядю Ваню, казалось бы изученного ею до косточки… Но она не могла показать парикмахеру, что не знает, она глубокомысленно кивнула:

— Конечно…

— М-да! — И ножницы защелкали, надетые на два пальца с ровно подстриженными ноготками.

«Феномен! — кувыркалось у нее в голове. — Какой это феномен у дяди Вани?» И вдруг ее озарило: это то, что было на Первое мая. Веселая сутолока гостей в их доме, песни, щедрое застолье… Мама уложила Марийку спать в ее уголке — у печной стенки, за шторкой. Потом мужчины, сдерживая смех, прося о чем-то дядю Ваню, пошли на кухню, и оттуда доносились восхищенные, удивленные голоса. А Марийке не давал покоя испеченный мамой торт: как же она могла уснуть, не попробовав его. Незаметно от сидящих за чаем женщин она выскользнула на кухню: дядя Ваня возвышался среди группы мужчин и с победным выражением лица заправлял тельняшку в брюки… Да, да, то был, конечно, феномен, и дядя Ваня тогда показывал его. Вставшая перед Марийкой сценка настолько захватила ее, что она не заметила, как была подстрижена под мальчика… «Феномен, феномен», — как ванька-встанька, раскачивалось в ее мозгу, пока парикмахер подстригал дядю Ваню, пока они шли с ним домой. Феномен представлялся ей настолько сокровенным для дяди Вани, что она не решилась спросить его о нем. И все-таки она его скоро увидела.

В выходной день пришел Василек.

Он по-прежнему жил в общежитии, но Марийкин дом был его домом, и она называла Василька — наш Василек. От того — грязного, голодного — мальчика в нем не осталось и следа, за несколько лет он высоко всплеснул жадной жаждой к жизни, в синих глазах устоялась твердая осмысленность, руки с неистребимым металлическим запахом налились уверенной силой. Он работал на заводе Артема вместе с Марийкиным отцом, учился в вечерней школе, а руки просили нового дела, и если Василек не приходил, Марийка знала: он грузит вагоны на станции. В Сыровцах по-прежнему ждали его помощи Настя с Грицьком… Настя вроде совсем стала взрослая, но, видимо, смерть родителей подкосила ее, дни проходили за днями, а она только работала и работала, круг был замкнут, как у лошади на току, и душу ее не поражали ни боль, ни радость любви… Василек тут был бессилен, все надежды его и заботы сосредоточились на братишке, который уже бегал в школу.

Василек, посмотрев на Марийку, зачмокал языком:

— Какая ты красивая стала с новой прической!

— Да, красивая… — Марийка была неприветливой.

— Красивая, красивая.

И вдруг она выпалила ни с того ни с сего:

— Если бы была красивая, ты бы меня любил, а не Зоську!

Василек покраснел — благо не было дома старших. Он неловко потянулся к Марийке.

— Что ты глупости говоришь!

Она увернулась от него.

— Знаю, знаю, — не унималась Марийка, — водил Зоську в «Люкс», кино смотреть, «Волгу-Волгу».

— Как это, водил? Ну, ходили, ну и что тут такого?

— А то! Знаю что!

Василек почему-то оправдывался перед Марийкой, чуть ли не заискивал… Пришлось снимать пальто: он чувствовал — конфликт затягивается.

— А я переводные картинки принес. — Он вынул из кармана повешенного на крючок пальтишка бумажную трубочку. — Вот.

Марийка позабыла все на свете.

— Ой! Картинки? Картинки! Давай переводить!

Они убрали скатерть со стола, чтобы поглаже было. Марийка принесла блюдечко с водой, чистую тетрадку, ножницы. Сели рядышком, Василек развернул заветную трубочку.

— Тебе что, зверей, птиц или басни Крылова?

Все хотелось Марийке, но она укоротила себя.

— Басни Крылова.

— Ну вот смотри: это «Квартет», это «Лебедь, рак и щука», это «Слон и Моська»…

— Знаю, знаю, я сама буду вырезать.

Это завораживало, от всего уводило Марийку, когда намоченная, плотно приставшая к тетрадному — в две косые линии — листку серая невзрачная бумага истончалась, сходила катышками под пальчиком, и вдруг в образовавшейся дырочке — чистое, глянцевито-ясное зеленое или красное пятно… Теперь тонкими, как папиросная бумага у дяди Вани, лоскутиками нужно осторожно, чтобы не царапнуть ногтем сведенное место, снять серую оболочку… И, как занавес откроется, как в детском театре, куда папа водил Марийку, вот они — проказница-Мартышка, Осел, Козел и косолапый Мишка… Марийка хлопает в ладошки — вся картинка перевелась, только кончик Мишкиного контрабаса остался на серой бумажке, но это нисколечко не заметно… А ну-ка «Слона и Моську»!

Пришла Зинаида Тимофеевна — она была у тети Тоси. Лицо ее засветилось при виде Василька, но сразу же озаботилось: Зося ждет его, а он, смешно сказать, картинки с Марийкой переводит.

— Шел бы ты, сынок, погулять…

— С Зоськой! — язвительно вставила Марийка.

Зинаида Тимофеевна строго посмотрела на дочь.

— Это тебя не касается.

Василек опять покраснел до ушей и, наверное, чтобы скрыть смущение, стал надевать пальтишко. Марийка исподлобья следила за ним.

В этот день Зинаида Тимофеевна пригласила на обед дядю Ваню с тетей Тосей — Антониной Леопольдовной. Мужчины выпили по воскресной рюмочке, принялись за дышащий огнем борщ. Тетя Тося сидела за столом, как жердь, ложку держала, отставив мизинец. За чаем шла спокойная житейская беседа. Незаметно заговорили о Зосе и Васильке, Зинаида Тимофеевна сказала:

— Что ж, бог даст, совьется веревочка. Зося у вас красивая девочка…

«Красивая! — Марийка шумно схлебывала чай с блюдца, низко наклонясь над ним. — Красивая! Сшили новое пальто, вот и красивая. Одни волосы и есть. Тетя Тося говорит: от рождения такие пышные и волнистые. А вот и неправда! Все знают, что тетя Тося каждый вечер накручивает их на папильотки, дядя Ваня зовет их фрикадельками…»

— И Василек хлопец работящий, серьезный, не бьет баклуши, как другие…

— Молоток хлопец, — подтвердил дядя Ваня.

— Нет, нет, — сокрушенно вздохнула Антонина Леопольдовна, высоко держа блюдце и еле касаясь его губами. — Что-то у них не ладится, боюсь, что Василек не предмет для Зосеньки.

Дядя Ваня толкнул Константина Федосеевича локтем, саркастически воззрился на жену: что она еще вывернет?