Борис Бурлак - Смена караулов Страница 16

Дьюла Ярош спас их обоих.

Они скрывались у него двое или трое суток, пока не закончилось вокруг танковое встречное сражение. Им повезло: эпицентр будапештской битвы неожиданно переместился из древней Буды в район этого мало кому известного хутора Вереб — сюда были брошены остаточные резервы соседнего Второго Украинского фронта. И немцы начали отход по гулкому коридору прорыва — за озеро Веленце.

Раненый полковник, которому помогла Ульяна, оказался штабным офицером гвардейской армии. Когда ему становилось получше, он доставал из планшета расцвеченную топографическую карту, а Ульяна зажигала свой фонарик. Склонившись над картой, он говорил ей: «Ничего, потерпи, дочка, скоро наши подойдут. Обязательно, вот увидишь».

Ранним утром следующего дня артиллерийская пальба заметно отдалилась. Ульяна с надеждой смотрела на полковника, когда он снова бережно разглаживал ладонью истрепанную карту, но ни о чем не спрашивала — он и без того мрачнел с каждым часом, к тому же его сильно мучила рваная осколочная рана. День тянулся в бесконечном ожидании какого-нибудь чуда, в которое Ульяна свято верила, — нет, не ради себя: ради той, новой, загадочной жизни, что едва затеплилась у нее под сердцем…

Чтобы отвлечься от тревожных дум, полковник начал вспоминать свою семью. Ульяна слушала рассеянно, запомнив только, что его зовут Афанасием Кузьмичом Щегловым, что сам он родом с Урала и что у него два взрослых сына-фронтовика и дочь Галя, девятнадцатилетняя девушка. «Тебе-то сколько?» — между прочим поинтересовался он. Ульяна помедлила, но призналась откровенно: «Мне тоже девятнадцать». — «Всего-то? Значит, ты ровесница моей Галине. А я считал, что тебе года двадцать два-двадцать три». — «Все так считают», — смутилась она, недовольная тем, что сказала правду. «И давно ты воюешь, дочка?» — «С весны сорок третьего», — «Ну-ка, ну-ка, поведай мне всю твою историю», — добродушно потребовал он. Пришлось рассказывать, кто она, откуда, как попала на войну, добавив себе почти два года. Даже чуть было не поведала про свою любовь на фронте. Да сдержалась.

Вечером бой опять придвинулся к хутору. Афанасий Кузьмич насторожился. Он по звуку безошибочно определял, чьи стреляют танки, немецкие или наши. Да что-то не слышно было «тридцатьчетверок», а гул танкового сражения явно приближался. Какая же сила завернула немцев от Будапешта? Наконец он догадался, что наступает, видимо, тот самый 23-й танковый корпус генерала Ахманова, который накануне немецкого прорыва вошел в оперативное подчинение командующего Третьим Украинским фронтом. Худо, наверное, приходится нашим хлопцам на заграничных колесницах (с их слабой броней и игрушечными пушками), которыми был вооружен ахмановский корпус. Но если и на таких машинах они погнали назад «королевских тигров», то какая же действительно львиная ярость ведет сейчас танкистов в отчаянное контрнаступление!

Скоро все слилось, соединилось в один сплошной обвальный грохот: и дробные залпы батарей, и частые, в упор, удары танковых орудий, и отдаленная бомбежка на севере.

Потом через хутор с надсадным ревом двигателей, со скрежетом и лязгом гусениц вихрем промчались две или три машины. За ними, огрызаясь на коротких остановках, уползала в свое балатонское логово вся танковая элита гитлеровцев.

Было за полночь, когда хозяин спустился в бункер и на ломаном русском языке объявил, что швабы уехали.

— Подождем до утра, — сказал Афанасий Кузьмич.

Дьюла Ярош принес буханку хлеба, ломоть свиного рулета, фляжку домашнего вина.

Полковник и Ульяна принялись за еду в полусвете догорающего фонарика, а старик сидел на ступеньке каменной лестницы и мерно покачивал головой, наблюдая, как они жадно ели.

— Неплохо говорите по-русски, — заметил Афанасий Кузьмич, поблагодарив хозяина за угощение.

— Был плен России.

— А-а, понятно. У нас на Урале тоже были пленные мадьяры.

— Урал, Урал!.. — подхватил старик. — Я там воевал против адмирал Колчак.

— Да вы красный мадьяр! Теперь все понятно, — сказал полковник, глянув в сторону Ульяны, вот, мол, дочка, какие мы с тобой удачливые.

Дьюла Ярош, кое-как подбирая нужные русские слова, оживленно заговорил о том, что служил он при штабе Фрунзе, участвовал в бою под Уфой, где его ранило. Хотел вернуться на родину, чтобы помочь своим, да, пока лечился в госпитале, Венгерская Красная Армия начала отступать от Тиссы, и он вместо фронта угодил к румынам. Бежал, но его поймали под Веной. Лучше бы ему до конца бить адмирала Колчака — кто же знал, что в Венгрии победит адмирал Хорти…

С улицы опять долетел шум моторов, взахлеб загремели немецкие автоматы. Афанасий Кузьмич переглянулся с хозяином. Тот виновато пожал плечами.

Только с восходом солнца в окрестностях Вереба установилась полная тишина. Старик Дьюла пошел «на разведку». Он тотчас вернулся с долгожданной новостью: на хуторе советские солдаты!

Ульяна сопровождала полковника Щеглова до армейского госпиталя, где его срочно положили на операцию. Ульяна ни за что не хотела оставить Афанасия Кузьмича одного и не оставила бы, но случилась беда с ней самой: она почувствовала себя плохо еще в дороге. «У тебя, голубушка, самая настоящая пневмония», — сказала худенькая докторша-капитан, внимательно прослушав ее легкие.

Там и рассталась Ульяна с Афанасием Кузьмичом Щегловым. После операции его эвакуировали в тыл, а она больше месяца, до весны, пролежала в крестьянской горнице, отведенной под женскую палату. Часто бредила, объяснялась в любви Платону, сокрушалась, что ему не придется увидеть сына, которого он тек ждал. Этот бред и подвел Ульяну: как только она начала ходить по чисто прибранной, светлой мадьярской горнице, та же докторша-капитан мягко осведомилась: «Ты что, беременна, голубушка?» Она кивнула головой, заплакала. «Давно?» — вовсе тихо, заговорщицки спросила ее исцелительница. «Может, четвертый месяц». — «В таком случае поедешь в Россию. У тебя есть к кому ехать?» Ульяна отрицательно покачала головой. «Не плачь, доберешься до моей сестренки, в Сибирь. Майя примет тебя, я напишу».

И когда началось наступление на Вену, когда вот-вот и госпиталь должен был тронуться за войсками, Ульяна получила документы, сухой паек и отправилась с попутной машиной на левый берег Дуная. Где-то там, за Дунаем, находилась головная железнодорожная станция, откуда все до срока демобилизованные с горьким чувством возвращались на восток, совсем немного не довоевав до близкой теперь Победы…

— Мама, о чем ты задумалась?

Ульяна вскинула голову — перед ней стояла Виктория.

В светлом платьице без рукавов, в белых туфлях, с выгоревшей прядкой волос, падающей на высокий лоб, с притаенной улыбкой в темных прищуренных глазах, она выглядела сейчас совсем юной девушкой.

— Что же ты молчишь? — спросила Вика, перехватив ее долгий, изучающий взгляд.

— Присаживайся, торопиться некуда.

Вика повела округлыми плечиками, теряясь в догадках, что с матерью, но покорно села.

— Тебе что, нездоровится? — она пытливо заглянула в ее глаза.

В глазах Ульяны стояли слезы.

— Да что с тобой, мама, в конце концов?

— Я сейчас из военкомата…

— Неужели ты опять ходила туда?

— Знаешь, девочка, мне сегодня вручили орден Красной Звезды.

Виктория уставилась на мать немигающими глазами.

— Чего же ты плачешь, мама, милая?.. — Она крепко охватила ее сильными руками, принялась целовать на виду у прохожих и тоже вдруг всплакнула. Они никогда не плакали вдвоем, скрывая свои слезы друг от друга. Но тут были слезы радости, которые, может, еще горше, если радость больно напоминает о пережитом.

— Ну перестань, перестань, — сказала Ульяна, наклонившись к сумочке и отыскивая зеркальце.

Вика обычно ни о чем не допытывалась, уверенная, что мать сама все расскажет, немного успокоившись. Она даже об отце старалась не расспрашивать, давно привыкнув к тому, что мама исподволь, с годами, посвящала ее в новые и новые подробности своего короткого счастья на войне. Уже совсем взрослой дочери Ульяна рассказала, как полюбила она на фронте Платона Горского, какая необыкновенная свадьба была у них на дунайском берегу, недалеко от Измаила, и как позднее, за границей, узнав о беременности жены, Платон буквально грезил сыном-крепышом.

Но сейчас Вика не удержалась и забросала мать вопросами: за что ее наградили орденом? кто представил спустя столько лет? или так долго искали ее после войны?..

Ульяна рассказала по порядку все, что припомнилось ей сегодня тут, на Морском бульваре. Как на хуторе Вереб помогла подняться с земли раненому полковнику, как завела его в первый попавшийся дом, где их укрыл обоих, рискуя жизнью, старик-мадьяр.

— Разумеется, тот полковник и представил тебя к награде.

— Ты думаешь?