Сергей Воронин - На своей земле Страница 17

— Я сегодня врача вызову, — пытливо взглянув на него, сказал Кузьма.

— Да что врач, нет мне от него помощи, кроме освобождения. Дал еще в позапрошлый месяц втиранья, не помогает…

Кузьма задумался. Он и верил и не верил Клинову: глядя на его сморщенное лицо, слыша его слабый голос, не допуская мысли, что человек может так притворяться, — верил, но, зная его исключительную лень, какой хватило бы на целый полк тунеядцев, не верил.

Каким чистым показался Кузьме воздух, когда он вышел во двор. Словно вымытая, блестя белыми боками, пролетела в синем воздухе сорока. Багровое солнце садилось в тучу, предвещая ночью крепкий мороз.

Из дверей хлева вместе с густым паром шлепались в снег желтые пласты назема. Еще никогда Марфа так не работала, как в этот раз. Увидев председателя, заискивающе крикнула:

— Не сомневайтесь, Кузьма Иванович, все будет чисто к приезду ветеринара. — Но как только Кузьма вышел со двора, Марфа бросила вилы и побежала домой. Ей не терпелось узнать, что сказал Кузьма мужу, уж не уличил ли его, спаси господи, в притворстве. Ох, и дотошный! Все высмотрит, все узнает, глазища-то так и смотрят в самую что ни на есть душу.

— Ну, что он? — спросила Марфа, тревожно взглянув на Павла.

Клинов сбросил ноги с постели, ухмыльнулся, почесал бровь.

— Сказал, врача вызовет. Что с коровой?

Марфа вздохнула:

— Меня винит. Вроде я виновата потому, как не убирала навоз, корова и подохла. Боюсь, как бы не наложили на нас вычет.

В сенях послышались медленные шаги. Клинов быстро накрылся тулупом и сморщился.

— Костька это, — прислушиваясь, сказала Марфа. И верно, в избу вошел Костя. Он хмуро посмотрел по сторонам и, повесив шапку на гвоздь, молча сел у окна.

— Обедать, что ль, пришел? Вроде рано, я и картошки-то еще не варила… Супу, что ль, поешь?

— Вот видишь, тятька, ты и не болеешь вовсе, а меня гоняют за врачом, — недовольно протянул Костя.

Павел Клинов шумно втянул носом воздух.

— Коли посылают, значит, так надобно!

— Надобно… — передразнил отца Костя. — Все надо мной смеются. Ну и лодырь у тебя батька, говорят. А что мне, хорошо слышать такие слова?

— Кто такой смеется? — грозно спросил Павел. — Ты мне только скажи, да я того…

Он стоял лохматый, раздув ноздри и выставив правую ногу вперед.

— Все смеются. В списке по трудодням самый последний стоишь. Говорят, только и умеет твой отец, что ноздри раздувать да ногу выкидывать вперед.

— Уйми его, Марфа, — поднимаясь, сказал Павел и двинулся на Костю.

Но Костя не испугался отцовской угрозы, знал, что ничего ему отец не сделает, хоть мать и заахала и замахала руками. Костя, неприязненно взглянув на отца, отвернулся. За последнее время не было ни одного комсомольского собрания, на котором бы не упоминали Павла Клинова. И каждый раз Косте наказывали перевоспитать отца.

«Ладно, — хлебая суп, мрачно думал Костя, — вот когда придет врач, я сам скажу, как ты болеешь».

Марфа поставила перед ним отпотелую кринку молока с желтым устойком.

— Слышь-ко, сынок, а ничего тебе не говорил Кузьма Иваныч?

— Говорил, — сквозь зубы ответил Костя.

— А чего ж он тебе говорил? — Марфа, волнуясь, заглянула сыну в глаза.

— Голову вы оба снимаете мне… стыдно.

— А чего ж стыдно?

Кроткие Костины глаза расширились.

— А то, что плохой я комсомолец, если не вижу, что под носом делается.

— А ты сморкайся чаще, — сказал Павел. — Вот поглядим осенью, у кого будут вершки, у кого корешки, — и уставился на сына. — Ты только меня слушай, а люди тебе всякое наговорят, и Кузька тоже…

— А ну тебя! — вдруг закричал Костя, его глаза засверкали, и обычно сонное лицо стало решительным и злым: — Сам ты Кузька, а он Кузьма Иванович, его все уважают, а тебя никто не любит. И тебя тоже, — повернулся он к матери. — Корову, и ту не уберегли! Уйду я от вас, не стану жить!

— Кон-стан-тин! — топнул ногой Павел. — Дурак!

В сенях раздались шаги. Павел завалился на постель, прислушался.

Открылась дверь.

— В восемь часов быть всем на собрании в избе Кузьмы Иваныча, — донесся до Клинова голос Васятки Егорова.

Степан Парамонович только что пришел с работы. Елизавета накрывала на стол. На стук в дверь недовольно поморщилась: «Несет кого-то нелегкая под самый обед».

Вошел Кузьма. Увидав его, Щекотов молча кивнул. С тех пор, как Кузьму выбрали председателем, он стал относиться к нему суховато, и не то, чтобы ему было обидно, что его обошли, нет, тут дело было совсем в другом: во многом расходился Степан Парамонович с Петровым.

В этот раз он встретил его особенно сухо. За полчаса до прихода Кузьмы он беседовал с Иваном Сидоровым и узнал о том, как председатель отказался от механика.

— Может после этого у него болеть душа за наш колхоз? — спрашивал кузнец.

Степан Парамонович сочувственно поддакнул:

— Молодой он, все сгоряча берет, а колхозное дело требует спокойного раздумья. К тому же за многое берется, силы не рассчитывает, вот и получается все навыворот. Понятно, нет?

— Мне только одно понятно: подведет он нас под монастырь, — тряхнул головой кузнец.

— Ну, что у вас? — расчесывая гребнем мокрую бороду, спросил Щекотов Кузьму.

— Да вот, думаю, встречный взять, Степан Парамонович, — доставая из полевой сумки бумаги, ответил Кузьма, — на совещании председателей колхозов это обращение обсуждалось, а тут у меня мелькнула мысль, что ведь цифры-то эти взяты применительно к среднему колхозу…

— А наш, вы полагаете, конечно, как сильный? — в голосе Степана Парамоновича послышалась усмешка.

— А почему бы нам и не считать себя сильными?

— Ну-ко, дайте взглянуть. — Щекотов протянул к Кузьме за бумагами руку, большую, с толстыми коричневыми пальцами, похожую на корень, и, далеко отстранясь от листа, начал читать обращение. Прочитал, пошевелил бородой, чуть скосив ее набок: — Если мы столько вытянем, на что нас призывают, и то большое дело сделаем. Какие земли, мы еще досконально не знаем, как они уродят, покажет только осень, к тому же люди не проверены на работе. Исходя из такого дела, лучше взять то, к чему призывают, и выполнить, а иначе замахнемся и не осилим, конфуз на весь район выйдет. Бахвалами-то быть легко.

— Да почему ж бахвалами? Ведь прежде чем говорить о встречном, я тоже пораскинул мозгами. Что, мы не сможем на четыре пуда выше обязательства снять ржи с гектара или картофеля на три центнера больше? Если захотим, так сделаем. Вот я послушал на совещании, что другие председатели говорят, большой у некоторых замах. Уже сейчас поговаривают и об электростанциях колхозных и про повышение урожайности, и верится — добьются они, чего хотят. А ведь мы в одинаковых с ними условиях.

— Все это, конечно, так, да ведь чего зарываться-то, Кузьма Иваныч? Можно ведь и так сделать, старанье-то от нас никуда не уйдет, вырастим большой урожай, значит, честь и хвала нам, а не вырастим, так опять же никто не поругает…

— Это, значит, на самотек пустить? Нет, Степан Парамонович, так не выйдет. На то мы и даем слово, чтобы все время помнить об ответственности. Настоящая радость тогда приходит, когда ты поборешься, посомневаешься, а все-таки осилишь, добьешься. Вот не знаю, слышал ты или нет, а есть в Тихвинском районе овощеводка Валентина Трифонова. Так что ты думаешь, ведь она по тысяче центнеров капусты с гектара снимала…

— Будто бы… — усмехнулся Степан Парамонович.

— Да-да, по тысяче. Думаешь, легко ей было? Тоже, наверно, вначале, как брала обязательство, боялась, а вот сдержала слово. По ее примеру Мария Хромова собирается снять ранней капусты шестьсот центнеров. Это немало.

— Так ведь в других местах все обжитое, а у нас…

— Что у нас? — раздражаясь на неподатливость Щекотова, перебил Кузьма. — Мы счастливые, мы въехали в готовые дома, государство дало лошадей, коров… А ты посмотри, как начинали после войны жить люди на Украине или тут же, в Ленинградской области, где прошел немец. Жили в землянках и все-таки боролись за урожай. Да что я тебе рассказываю-то, что ты, не знаешь? А нам по совести положено с первого же года стать сильными.

— Так это, конечно, кто говорит, — сдаваясь или прикидываясь, что он соглашается, сказал Степан Парамонович. — Плохо ли стать сильным колхозом…

— В том-то и дело. — И тут — с Кузьмой случалось это довольно редко — он растроганно посмотрел на Щекотова и положил свою руку на его толстые шершавые пальцы. — Степан Парамонович, ведь хочется поскорее наладить жизнь. Бывало, на фронте соберемся мы у костра или в блиндаже и мечтаем: вот, думаем, кончится война, вернемся домой и начнем же работать! До того другой раз замечтаешься, что даже тоска нападет. И вот спроси в то время любого, вырастит ли он урожай вроде как Трифонова, никто бы не задумался, сразу бы ответил: «Выращу!» Помню, это было за Одером, стояли мы на ферме, хозяева убежали. В воздухе теплынь. Весна. И вот нашли солдаты плуг, впрягли коня и стали пахать, веришь ли, помолодели люди… Так что ж ты думаешь, что они сегодня делают?