Илья Маркин - Курский перевал Страница 17

На землю уже легли длинные тени, и в воздухе заметно похолодало. Из низины за деревней, где протекал ручеек, тянуло сыростью и прелью старых водорослей. От этого хорошо знакомого и волнующего запаха ранней весны у Алеши сладко защемило в груди. Память сразу же вернула его в родное Подмосковье, на берег Оки, где сейчас точно так же пахнет водорослями и подсушивает землю легкий морозец. Неторопливо и привольно, заливая пойменные луга и низинный лес, плывут помутневшие воды. В деревне тихо в эти часы, спокойно. Работа в колхозе закончилась, и люди расходятся по своим избам. Мать кормит корову, Костя и Сенька сидят за уроками, а Любаша, подражая им, старательно выводит каракули в своей дочерна исчерканной тетрадке. Все они дома, все спокойны, и только отец и он, Алеша, далеко-далеко от родной Оки, в чужих краях, на военной службе. Вспомнив отца, Алеша глубоко вздохнул. Скоро два года, как не виделись они. В памяти Алеши отец оставался все таким же, каким видел он его во второй день войны на вокзале в Серпухове — молчаливым, сосредоточенным, о чем-то неторопливо говорившим с залитой слезами матерью. В армии Алеша получил от отца всего лишь одно письмо. Отец ничего не писал прямо, но Алеша, читая между строк, понимал, что он тревожится не только за его жизнь, но и за его службу, за его боевые дела и страстно хочет, чтобы его старший сын был настоящим воином.

«Настоящим воином! — прошептал Алеша. — А я? Какой же я воин? Даже перебегать не умею!»

От этой мысли Алеше стало горько и тоскливо. Он присел на березовый обрубок и по-стариковски опустил голову на руки.

— О чем грустишь, Алеша? — услышал он веселый голос Саши Василькова.

— Так просто… Задумался, — вставая, пробормотал Алеша.

— Куришь? — достал Васильков вышитый разноцветным шелком бархатный кисет.

— Нет, — ответил Алеша и, сам не зная почему, решительно добавил: — А впрочем, давай закурим.

— Не стоит. Раз не приучился, то не к чему. По себе чувствую. Я-то по дурости, чтобы казаться взрослым, курить начал в сентябре сорок первого. Мне семнадцати не было тогда. Ополчение у нас в Москве собиралось. Ну и я пристал к ним.

— Трудно было вначале?

— Очень! Ну ничего же военного я делать не умел. В школе-то мы на военном деле все чапаевцами лихими представлялись да из малокалиберки щелкали. А вот винтовку, гранату настоящую и в глаза не видали. Ну, изучить оружие еще не так сложно. А вот настоящее военное дело — это целая наука. Я, как вспомню сейчас, каким был, — затягиваясь дымом, улыбнулся Саша, — так смешно станет, просто не верится. Первый раз стрельнул из винтовки, из боевой, и даже в щит не попал. Да что там стрельба! Какие-то перебежки, переползания несчастные и те были для меня настоящим бедствием. Хорошо, что у нас в отделении ребята были настоящие вояки, всему научили. А на марше — мы же тогда, ополченцы, день и ночь маршировали — просто вспомнить стыдно. Пройду километров пятнадцать — и выдохся. Ноги одеревенеют, руки, как плети, болтаются. Стиснешь зубы и только думаешь, как бы не упасть до очередного привала. А потом втянулся, и все пошло. А ты как? Трудно? — подняв на Алешу светлые, искристые глаза, тихо спросил Саша.

— Трудно, — признался Алеша.

— А ты знаешь? — вплотную к Алеше придвинулся Саша. — Конечно, и стыдно и обидно, когда плохо получается. По себе знаю. Но ты перебори стыд этот, подави обиду и учись. У всех учись: у взводного, у отделенного, у товарищей, особенно у фронтовиков, у тех, кто уже воевал. Самое главное — воевать научиться, а тогда все пойдет!

«Верно! Точно! — слушая комсорга, думал Алеша. — Из-за гордости, из-за самолюбия переживал я… Прав Саша. И откуда он про меня все узнал?»

XI

Воронежский фронт занимал всю южную половину Курского выступа и огибал Белгород с востока и юго-востока. На этой огромной территории, равной чуть ли не половине Англии, располагались сотни воинских соединений, частей, подразделений. Перед ними стояла мощнейшая группировка противника. На войне жизнь протекает исключительно напряженно и стремительно. Резкие, решительные изменения на фронте могут произойти почти мгновенно, не за дни и даже не за часы, а за какие-то считанные минуты и секунды. Даже в условиях самого глубокого затишья на фронте, когда кажется, что жизнь замерла и все остановилось, в войсках все равно непрерывно происходят изменения. Одни части или подразделения покидают худшие места и переходят в лучшие; другие перемещаются, чтобы обмануть, ввести в заблуждение противника; в третьи прибывают пополнения, резервы, и они так же вынуждены менять прежнее положение, размещая новые силы. Но все это лишь частичка той кипучей жизни, которую ведет такое объединение, как фронт. В его составе сотни тысяч людей, множество машин, вооружения, самой различной техники. Фронт нужно питать, обеспечивать, снабжать. А для этого необходимы транспорт, дороги, склады, базы.

И это еще не главное, что составляет понятие «фронтовая жизнь». Самое главное и важное — это противник. О нем нельзя забывать ни на секунду. Его нужно изучать и не просто знать, кто и что стоит перед фронтом, а — самое главное — разгадать его замыслы, определить, что и когда он будет делать, и быть готовым в любой момент сорвать его намерения, спасти жизни своих людей и разгромить врага.

Неисчислимое множество проблем и вопросов непрерывно возникает и решается в огромном коллективе фронта.

И обо всем, что происходит и что может произойти на фронте, должны постоянно знать они, представители Генерального штаба генерал Решетников и полковник Бочаров. И не просто знать, но решающие события увидеть собственными глазами, именно собственными, а не глазами докладов, сводок, донесений, все проанализировать, сделать свои выводы и доложить их в Генеральный штаб.

Таков был основной смысл работы генерала Решетникова и полковника Бочарова.

Игорь Антонович Решетников словно был рожден для таких дел. Резкий, стремительный, с острым аналитическим умом и отчаянной смелостью, он, как метеор, носился по войскам фронта, всегда оказываясь там, где назревали или свершались новые события. Словно до предела заряженный аккумулятор, возвращался он в штаб фронта, и тут все накопленное им во время поездки раскладывалось по полочкам анализов и расчетов, переплавлялось в конкретные выводы и обобщения. Этого умения сразу же схватить множество событий и фактов и из этого множества выделить главное и решающее не хватало полковнику Бочарову именно сейчас, пока Решетников находился в Москве.

С каждым днем обстановка на фронте угрожающе осложнялась. Разведчики и партизаны сообщали, что по всем дорогам — к Харькову, к Белгороду, к Сумам — идут вереницы немецких эшелонов с войсками и техникой. На ближние и дальние аэродромы из Германии, из оккупированных ею стран Западной Европы, с других участков фронта перебазируются авиационные части.

И в это напряженное, тревожное время, как назло, внезапно оборвалось поступление новых сведений о противнике. Немцы на фронте резко повысили бдительность. Каждую ночь десятки разведывательных групп и партий в разных местах пытались проникнуть в расположение вражеских войск, но неизменно натыкались на огонь и засады и возвращались ни с чем.

Словно по единой команде замолчали все немецкие войсковые радиостанции. Радиоподслушивание, ранее дававшее ценнейшие сведения, теперь бездействовало.

Густые туманы и низкая облачность сковали действия авиации. Летчики, решаясь даже на пагубные бреющие полеты, не могли рассмотреть, что творилось в стане врага.

Порвалась связь и с партизанами. Против них гитлеровцы бросили регулярные войска с танками, артиллерией, авиацией. В лесах вокруг Курского выступа разгорелась партизанская война.

Никто точно не знал, что творилось в штабах, войсках и тылах противника.

В четверг утром всей разведке фронта был отдан категорический приказ: любой ценой добыть пленных. Но прошли четверг, пятница, суббота, наступило воскресенье, а пленных все не было.

К тому же и в наших войсках положение также все более осложнялось. Началась весенняя ростепель. Грунтовые дороги раскисли, а шоссейных не было. Встали все автомашины. Только с трудом ползли по грязи конные повозки и тягачи. Защитников Курского выступа связывала с тылом страны одна-единственная железнодорожная линия Курск — Воронеж, да и ту день и ночь бомбила немецкая авиация. И эта ненадежная ниточка питала два огромных фронта — Воронежский и Центральный. Воронежский фронт с великим трудом получал по одному-два эшелона грузов в сутки, а это для такой огромной массы войск и техники было почти каплей в море. В соединениях и частях начал остро ощущаться недостаток в боеприпасах и горючем. Армейские и фронтовые склады катастрофически пустели. Там, в тылу страны, за Воронежем, за Ельцом, лежали тысячи тонн воинских грузов. А здесь, под Курском, приходилось экономить каждый снаряд, каждый килограмм бензина.