Борис Шергин - Архангельские новеллы Страница 17

У Архангельского города якоря к ночи выметали. В корабельной конторе отметились, и захотелось нашему бургомистру той же ночи к родному дому подобраться, тайно высмотреть своих. Переоделся в штатское платье и направился окраинными улицами в обход, чтоб на кого не навернуться.

И тут его схватили грабители, отняли верхнюю одежду и хотели убить. Темна ночь, черны дела людские...

Володька закричал...

— Что вы, одичали, на своих бросаетесь! Я сам мазурик, на дело бежал...

Тут одни рычат:

— Убить без разговоров!

— Кряду ножом порешить.

— Убежит, — на нас докажет.

Другие возражают:

— Утром зарежем. А то с кровью проканителимся, ночная работа пропадет. Петухи уж вторые поют.

Володька надежды не теряет:

— Возьмите вы меня на ночную-ту работу. На это против меня не найдете мастера!

— Ну идем... Только уж смотри, закричишь или побежишь, — тут тебе и нож в глотку.

Долго шли по продольной улице, свернули на поперечную, остановились у высокого дома, И сквозь мглу ночную узнает пленник — улица их Добрынинская и дом их. Главный шепчет:

— Здесь старуха живет, Добрыниха. Налево пристройка, окно с худой ставней. Тут у них кладовая клеть. Медна посуда есть, одежонка... Пусть один в око'нницу пропехается, будет добро подавать, мы принимать.

У Володьки сердце то остановится, то забьется:

— Я горазд в окна попадать. Меня подсадите.

— Тебя одного не пустим, лезьте двое.

К чужим бы не суметь, а свои косяки пропустили. И ставня под хозяйской рукой не стукнула. Следом за Володькой протискался еще один.

В опасности голова работает круто. Закричать?.. Стены глухие, кто услышит ли?

Стучать? Нет ли чего тяжелого...

Наткнулся на весы. Нащупал гирю. А страшный компаньон к нему:

— Мы, что, гадюка, играть сюда пришли?! Ломай замок у сундука!

Вместо ответа Добрынин левой рукой схватил его за горло и подмял под себя, а гирей в правой руке и ногой приправил, что было сил, грохотать в стену, в двери, во что попало, неистово крича:

— Карау-ул! Спаси-и-те!

В доме поднялась тревога. Забегали люди, замигали огни. Мазурик вырвался из рук Добрынина, ударил его ножом да мимо, только сукно рассек, затем кинулся в окно и выбросился наружу.

Скоро далекий топот ног известил, что мазурики скрылись. С чем нагрянули, с тем и отпрянули.

Того разу дверь в кладовую размахнулась, и несколько человек бросились вязать мнимого вора. Он закричал:

— Не троньте меня, не смейте. Ведите сюда хозяйку Добрыпиху.

А хозяйка Добрыниха бежала по сеням с фонарем.

И тут у нее ноги подрезало, и она закричала с рыданьем :

— Не смейте!.. Это сын, сын Володя, воротился!.. Пала мать сыну на грудь:

Беленькой ты да голубочик!Миленький мой да соколик!Желанненько мое чадышко!Из глаз-то ты уехал,Из памяти ты да не вышел!Как я тебя желела,Да как я тебя дожидала!

Тут не бела береза подломилась, не кудрява зелена поклонилась, повалился сын матери в ноги.

— Дитятко, не мне кланяйся. Благодари Марину Ивановну — только по ее милости я эту прискорбную пору пережила. Она меня заместо матери почитала.

— Маменька, где она?!

— Тут она! За колачеми пришла да и ночевать осталась... Точно знала...

И Марина, станом высокая, а нежным лицом все та же, держит Добрынина за руки, не дает ему падать в ноги. И говорит, говорит, торопится:

— Володенька, как тогда жить-то зачинать без вас горько было. Отец женился, няня померла, я у маменьки у вашей больше гощу. А вас первое время и в живых не чаяли. Потом весть пришла, что пловца кораблем подобрали. На остатках узнали — в Гамбурге морского найденыша главным начальником положили. На вас думать боялись, а надежды не теряли.

И Володька на ответ:

— Тошнехонько! Бил вас денечек, сам плакал годочек! Марина Ивановпа, мама! Перемените печаль на радость, слезы на смех. Я и есть главный бургомистр города Гамбурга. И я за вами на корабле пришел.

Погостил тут Володя сколько привелось, а потом сел с матерью да с невестой на корабль и с вечерней водой, под красой под великой, отправились в путь, чтобы жить вместе и умереть вместе.

МУХА-КОРАБЕЛЬЩИЦА

Не ясён сокол вылетал,Из-за моря корабль выбегал.Это муха поехала,Горюха торопится.У мухи уда'лы матросы —Комары-долгоносы.      Тут ветры ударили,      Сине море взволновалося.      Муху валом подкинуло,      Муху за борт удернуло.      Муха взвоет не по-доброму,      Заревет не по-удобному:      — Ох, увы! Бедно погибать,      Раскрасавчиков сироток оставлять!!!Прибежали удальцы-комары,Притащили железны багры.Стали муху-горюху спасать,За платье баграми имать...      А пока эта поме'шня велась,      А и муха захлебнулась, залилась.И утопшу рабу подхватили,За резвы ноги из моря тащили.Тут и стали комары причитать:— Ты скажи нам, любезная мать,А и чем же тебя поминать,Твоим деточкам как рассказать?.. Бездушное тело молчало.А комарам, тарарам, на ум пало:— А мы спишем ейной лик на портрет,Ейным деточкам прощальный привет!..      У сироточек в горнице      Все приломаны оконницы,      Только маменькин портрет под стеклом,      Кажда деточка обмахиват крылом.             Таракан бежит по матице,            Ты куда, невежа, катишься?            Ты из горницы ступай, ступай, ступай!            Нашей маменьки патрет не замарай!            ..........У мушаточек поминка така':Мел украли и подумали — мука...Нет, ребята, не мука. Это мел!Вот те рыжий таракан прилетел.На меня стоптался ногой:— Скоморошина, проваливай домой!      Я говорю:      — Ну дак что — уйду      И больше про вас      Слова пе скажу.

ЕРШ

Зачинается-починается сказка долгая, повесть добрая.

Все ли в сборе? Все ли сели? Сядьте по местам, как сокола по гнездам. Слушай, многограмотный народ, пиши-записывай, набело переписывай.

Судное дело Ерша с лещом,как у них суд былза озеро Онего.

Ходило Ершишко, ходило хвастунишко с ма'лыма робятишками, на худых санишках о трех копылишках по быстрым рекам, по глубоким водам. Прожился Ерш, проскудался. Ни постлать у Ерша, ни окутаться и в рот положить нечего.

Приволокся Ерш во славное озеро Онего. Володеет озером Онегом рыба Лещ. Тут лещи старожилы, тут лещова вотчина и дедина со всем родом-племенем. Закланялось Ершишко рыбы Лещу. Ерш кланяться горазд, — он челом бьет, затылком в пол колотит:

— Ой, еси, сударь, рыба Лещ! Пусти меня, странного человека, на подворье ночь переночевать. За то тебя бог не оставит, родителям твоим царство небесное...

Пустил Лещ Ерша ночь обночевать.

А Ерш ночь ночевал и две ночевал... Год жил и два жил!.. И наплодилось в озере Онеге ершей втрое, впятеро против лещей. А рыба Ерш ростом мала, да щетина у ей как рогатины. Почали ерши по озеру похаживати, почали лещей под ребра подкалывати. Да те ершовы дочери со своима барабан нагуляют, а на леща сказывают. В суд леща тянут, просят с леща на родины и на истины, на именины и на хоропйни'ны.

С этой напасти заводилась в озере Онеге бой-драка великая. Вились-дрались лещи с ершами от Петрова до Покрова. И по той лещовой правде взяли лещи Ерша в полон, рот завязали, к судье повели.

Судья рыба Сом, с большим усом, сидит нога на ногу. Говорит Лещ:

— Вот, осподин судья... жили мы, лещи, в озере Онежском ниоткуда не изобижены. Озеро Онего век была лещова вотчина и дедина. Есть у меня на это письма и грамоты и судные записи. Откуль взялся в озери Онеги Ершишко Щетинников не ждан, не зван. Лисой подъехал, выпросился у меня в Онеги ночь перележать. И я за его сиротство, ради малых робят на одну ночь пустил... А он вор, гадюга, ночь ночевал и две ночевал... Год жил и два жил!.. И теперь поганых ершей в озери впятеро больше против нас, лещей. Да та худа рыба ерши ростом мала, а щетина у их что лютые рогатины. И они по озеру нахально похаживают, лещей под ребра подкалывают. Наши деушки-лещихи постатно себя ведут, постатно по улочки идут, а ерши наших девок имают, сарафаны с их дерут, худыми словами лают. А уж ершовы дочери— курвы! Юбки до колен, папиросы в роте носят, своих ершов машут. А сбылась котора с барабаном, и она доказыват на леща. В суд леща ташшит, грабит с леща на роди'ны, на кстины, на именины, на хорони'ны. С этой беды заводилась у нас с ершами драка немилостива, и по моей лещовой таланести взяли мы Ершишка Щетинникова в полон и к тебе привели: сидите вы, судьи, на кривде, суди по правде!