Владимир Успенский - Неизвестные солдаты кн.3, 4 Страница 17

Он усмехнулся: Руфина молодая, красивая, зачем ей случайный ребенок? Был муж, были у нее другие встречи, будут и после Матвея. Время сотрет Горбушина в ее памяти. А вот Ольга – не забудет: по-плохому ли, по-хорошему, но он для нее был и останется единственным.

Мужчина помнит всегда первую любовь, а женщина – первого мужчину. От этого не уйдешь.

Повинуясь нахлынувшему вдруг чувству, Матвей вытащил из планшетки тетрадь, карандаш и начал писать быстро, не думая. Писал, что сидит в лесу, что вокруг горы, со стороны моря ползут облака. С дуба срываются тяжелые желуди и щелкают, как пули. А недавно был бой, они потеряли многих товарищей и с трудом пробились к своим. Ольга – это самое светлое, что было и есть в его жизни. Он мечтает увидеть ее, побыть рядом. Сейчас только одна просьба: хочется получить весточку, хоть несколько строк. Ведь он никогда не видел ее почерка, но так явственно вспоминает запах герани…

Горбушин не стал перечитывать письмо, боялся, что раздумает отправить. Складывал треугольник вздрагивающими пальцами. Смотрел и не верил, что этот листок попадет в руки Ольги…

Почти бегом спустился на поляну, подошел к коновязи, где фыркали в сумерках лошади, спросил пожилого казака, как отправляется почта.

– А вон ящичек на дереве, – показал тот. – Кажное утро почтарь увозит. – Помолчал и добавил с гордостью: – Это у нас в аккурате.

Матвей опустил треугольник в прорезь ящика и сразу почувствовал почти физическое облегчение. Вся тяжесть сомнений и раскаяния осталась на том тетрадном листочке. Как это просто – написать, и как трудно было решиться…

Веселый и довольный собой, вернулся он в сторожку. Там при тусклой свече все еще сидели несколько командиров. В нос ударило сивухой и махорочным дымом.

– Эй, товарищи, хоть бы проветрили, – укорил Горбушин и спросил без всякой последовательности: – Долго отсюда письмо до Тулы пойдет?

– Месяца полтора, – сказал эскадронный. – Раньше напрямик почта шла, а теперь далеко. Теперь до Сухуми повезут, потом в Тбилиси, потом на Каспий, а оттуда уж и не знаю куда. Может, даже через Среднюю Азию… – И, видя огорченное лицо Матвея, успокоил: – Если в пути не погибнет, месяца через полтора дойдет!

Ослабленный потерями, батальон был переименован в морской отряд и придан стрелковой дивизии, медленно отходившей вдоль ущелья к перевалу. Немцы напирали двумя дивизиями, каждый день «обрабатывали» ущелье авиабомбами, засыпа́ли его минами. Но тут им негде было развернуть танки и тяжелую артиллерию.

Фашисты выбрасывали в горы разведывательные группы, пытаясь нащупать обходные тропинки, ведущие в тыл русских, на Туапсе. Морской отряд получил приказ перекрыть единственную в этих местах тропу, которую могли использовать гитлеровцы. Она была настолько крута, что по ней не прошли даже вьючные лошади. Весь груз: и оружие, и боеприпасы, и пищу – матросы несли на себе.

К концу второго дня рота Горбушина поднялась на каменистую, поросшую сосняком вершину. Выслали вперед боевое охранение. Бойцы прилегли, отдыхая, ели хлеб с набранными в пути дикими грушами, запивали маленькими глотками из фляг: все знали, что вода осталась далеко внизу, на горе нет никаких источников.

Потом принялись долбить камень, перекатывать гранитные глыбы, чтобы создать укрытия для стрелков и пулеметчиков. Место было удобное, тропа убегала вперед по лысому некрутому склону, противника можно было увидеть метров за триста.

Вечером в роту пришел капитан-лейтенант. Был он необычно хмур и раздражен, чего не случалось с ним при любой неудаче. Приказал Горбушину, не прерывая работу, собрать по десять человек от взвода. Моряки построились на западном склоне. Командир отряда постоял с минуту, оглядывая знакомых матросов, чуть подобрел лицом. Скомандовал резко:

– Снять головные уборы! – и сам снял свою щегольскую фуражку.

Строй шевельнулся и замер.

–Товарищи! – голос капитан-лейтенанта звучал глухо.– Ребята, десятого сентября жлобы взяли Новороссийск.

У Матвея в руке хрустнул козырек мичманки… Последняя большая база для кораблей, последняя опора флота. Немцы теперь с трех сторон…

– Ребята, – снова заговорил капитан-лейтенант. – Там три дня дрались на улицах врукопашную. Там легли многие наши, которые с Одессы и которые с Севастополя. Но и гадам там тоже кисло было. Наши ушли из города, но держат цементные заводы; сидят на восточном берегу бухты. Там жлобов на Туапсе не пропустят. Но они идут здесь…

Капитан-лейтенант остановился на полуслове, махнул рукой и сел на камень.

– Ну, все. Давайте закурим.

Моряки сгрудились вокруг, молча крутили цигарки, щелкали зажигалками. Кто-то спросил тихо:

– Как там батальон Вострякова, не слышали?

– Батальон жив. А люди – вы сами знаете, какие там люди!

– Бездомные мы теперь, – сказал Костя. – Мы теперь совсем как пехота…

– Ну-ну, стоп травить, – резко повернулся к нему капитан-лейтенант. – Флот жив и нас помнит! Флот в Поти ушел. А нам дальше отступать некуда. Крышка, ребята, тут последние перевалы. Тут бросим последний якорь.

Матросы смолкли. В прохладном воздухе слышно было, как стучат ломы и шаркают о камни лопаты. Низом, по ущелью, докатывался дальний грохот, будто в горах срывались обвалы. Там, где днем черной тучей висела дымовая хмарь, где в сумерках появилось расплывчатое багровое облако, теперь все яснее очерчивался на краю горизонта огненный конус. В той стороне пылали леса, пылали сами горы, облитые с самолетов горючей жидкостью.

– Жлобы уже на тропе, – негромко сказал капитан-лейтенант. – Сюда идет полк горных егерей. Они знают, как воевать среди скал, но они еще не знают, как воевать с матросами. Готовьте им салют наций и передайте всем, что здесь наш Севастополь!

От Москвы до Воронежа расстояние немалое, но Ватутин выехал туда на машине. С таким расчетом, чтобы прибыть на место в темное время, когда нет бомбежки. Пользоваться самолетами он не любил: то погода плохая, то нельзя сесть там, где требуется. Поездом было долго и опасно: обстановка под Воронежем неясная. Сидя в вагоне, будешь лишен маневренности, а на машине куда захочешь, туда и свернешь, где надобно, там и проскочишь.

Адъютант Семенчук – рядом с шофером. Ватутину сзади просторно. Разложил бумаги, карту, пересеченную синей жилкой Дона. Изредка поглядывая на проносившиеся поля и перелески, просматривал сводки, поступившие из района Воронежа за последнее время.

Для кадрового военного резкие изменения судьбы – дело привычное, но на этот раз события развивались так быстро и неожиданно, что Николай Федорович еще не успел перестроиться, еще вживался в новое положение. Несколько месяцев после возвращения с Северо-Западного фронта Ватутин занимал пост заместителя начальника Генерального штаба по Дальнему Востоку. Кое-кто подшучивал: все мы, дескать, на западе воюем, один Ватутин на востоке фронт держит. Шутка, конечно, вещь хорошая, но ведь и действительно Николай Федорович всего лишь с несколькими сотрудниками занимался огромным и многообразным театром военных действий. Наши войска в тех краях, противостоящие японской армии, возможность агрессии со стороны самураев, ход событий в Китае и на американо-японском фронте, перспективы, стратегия и тактика воюющих сторон, вооружение и снабжение – все досконально должен был знать Ватутин, за все отвечал перед Ставкой, перед самим Сталиным. А сведения с востока поступали скупо.

Николай Федорович, как всегда, добросовестно выполнял свои обязанности, но мысли и сердце его были не на востоке, а гораздо ближе, на Дону и на Волге, где решался исход кампании и, возможно, всей войны. Выкраивал время для того, чтобы анализировать положение на этих участках фронта. Вносил свои предложения, готовил разработки операций. К мнению Ватутина прислушивались, тем более когда новый начальник Генерального штаба Александр Михайлович Василевский, сменивший заболевшего Шапошникова, уезжал на фронт, а уезжал он часто. Помогали Ватутину большой штабной и боевой опыт, ясное понимание сильных и слабых сторон наших и немецких войск. В отличие от некоторых генералов, Николай Федорович не считал зазорным учиться у противника, брать все лучшее, что имеется в тактическом, оперативном, стратегическом арсенале врага. Может пригодиться – обращай в свою пользу.

Особенно болела у него душа за Воронежское направление. Опасность для Москвы – это одно. Немцы стремятся отрезать нашу столицу от хлебных и нефтеносных районов, от приволжских и южноуральских заводов. И к тому же – родные края. Захватили гитлеровцы деревню Чепухино, где жили мать и три сестры Николая Федоровича. Никаких известий от них нет. Наверно, не успели эвакуироваться. А немцы хорошо знают, кто таков Ватутин, не дай Бог, доберутся до его родственников…

Он редко видел сны, но последнее время его мучили кошмары. Явственно представлялась деревенская улица, темнеющий вдали лес, гряда меловых гор. Торопился будто бы к речке, где ждала его Таня – невеста с перекинутой через плечо тяжелой косой. Раздвигал кусты, радуясь встрече, и вдруг путь преграждал огромный, черный и безликий фашист, высившийся, как скала. Медленно поднимался ствол автомата. Сейчас грянет выстрел… Николай Федорович вскрикивал, просыпался, протягивал руку. Жена была рядом. Но мама? Но сестры?