Вера Солнцева - Заря над Уссури Страница 17

Мерно двигались похожие на корни кедрача медно-красные руки: подхватывали шило, протыкали отверстие в валенке и подошве, протаскивали то одну, то другую иглу с крепкой вощеной дратвой.

Никанор и Марфа увлечены трудом и тихой, согласной беседой.

«В какое тихое и доброе семейство Варвара попала… — думала Алена, следя, как быстро-быстро мелькали в пальцах новой подруги отполированные длинные спицы, как, позвякивая, нанизывали петлю за петлей — наращивали носок или варежку. — В какую радость у них труд и книга…»

Первым прерывал молчание Никанор Ильич.

— В хозяйстве все уметь надо, — поучал Никанор сыновей и невестку. — Любое умение за плечами не висит, пить-есть не просит, а само кормит. Испокон мастер в почете, ему рупь чистоганом, а простому работнику — только половина…

Он постоянно передавал детям свое умельство, свои золотые познания плотника, печника, дровосека, рыболова и охотника.

— Никаким трудом, робята, не гнушайтесь и пуще всего бойтесь безделья. Маленькое дело завсегда лучше большого безделья…

Алена скрытно улыбается. «До чего разительно похожи друг на друга Никанор и Марфа, как два белых крепеньких гриба!»

Подвижные, неутомимые, свершали они с утра до вечера череду житейских дел, ни в чем не перечили друг другу. Частенько они одновременно заводили беседу.

— А знаешь, мать, Буланку-то надо к ветеринару… — начинал Никанор Ильич.

— А знаешь, отец, Буланку-то надо к ветеринару… — вторила Марфа.

И они смеялись негромким добрым смешком, понимая все и без дальнейших разглагольствований.

«Живут же люди! Один за всех и все за одного. Ни слова поперечного не слышала за все время».

Сердечно привязалась Алена к Варваре, — как и Алена, была она немногословна. Новой, да, пожалуй, и единственной на селе подруге Варя ответила сердечной приязнью.

На стройку дома переселенцам Костины пришли всей семьей. Плотнички — веселые работнички, привычные к топору, пиле и рубанку.

По тихому зову Костиных пришли на «помочь» и незнакомые сельчане — беднота соседская. Подходили и подходили мужики, бабы, охочие парнишки, — помогали, кто как мог.

Семен зорко следил за приходящими и находил всякому посильную работу. Не жалел и Лесников заранее приготовленного угощения, подливал и подливал водочки в ведерко, чтобы не пустовало, — и спорая, разудалая, с шуткой и песней, шла работа!

Во второй половине дня с ведром водки — «как богова слезка» — пришел человек, о котором переселенцы уже наслышались, но которого им еще не доводилось видеть, — местный богач, лавочник, пасечник, кулак и торговец дядя Петя.

— Бог в помочь, сестрицы и брательнички! — с ходу запел он, будто на клиросе, а потом забалагурил, затуркал девчонок и парнишек, которые пришли на помочь: — А ну, живей! А ну, за мной, божьи коровки!

Поторапливал и поторапливал ребят, совсем загонял, а сам частенько успевал окинуть разудалым бирюзовым оком переселенку: «Ох и бабочка! Закачаешься!» — и ее муженька: «Ревнючий, видать, так и зыркает…» — и дядю Силашу: «Премудрый мужик, накачивает водочкой: работайте, ударяйте!» И сам не ленился дядя Петя, а засучив рукава работал до пота: таскал бревна, тесал их, пилил, строгал, всех подначивал — и вихрем взвихрилась при нем помочь, будто все закрутилось в колесе огненном. Ну и дядя Петя, мастак!

Летели стружки, щепа, сыпались пахучие, скипидарные опилки, звонко пели пилы, впиваясь в смолистое, золотое тело кедра, играли-мелькали в мускулистых руках топоры; толстое бревно лепилось к бревну, — вставали великаньей крепости и прочности стены. Не жалели мужики заготовленного впрок, загодя Никанором Костиным сухого, бледно-зеленого мха, прокладку меж бревен делали на совесть: «Никакой мороз не пробьет!»

Дом сгоношили быстро; встал как встрепанный на окраине села, где жили новоселы — «шушера», пестрая гольтепа, наезжая со всех сторон, намыкавшаяся на своем веку. Центр села давно обжит старожилами, крепкими хозяевами, чуравшимися окраинной бедноты.

Веселый дом Смирновых встал на самой опушке тайги, а скоро рядом с ним поднялась маленькая, как банька, избенка Лесникова. Не захотел он ни в чем стеснять Смирновых.

— Так-то ни я вам, ни вы мне мешать не будете. Поживем каждый на свободе и просторе. Нужды нет тесниться. Я люблю побыть в одиночку: мало ли чего захочется обмозговать… Или прынцесса какая ко мне захочет заглянуть, я еще мужик не перестарок!..

Сан-Герой, которого Лесников приютил до поры до времени, пока парень найдет работу и пристанище, во время стройки суетился больше всех: вымерял аршином бревна, стены, фундамент, скалил в улыбке крупные желтоватые зубы.

— Когда много плотников, дом с кривым боком бывает, — говорил он.

Лесников замахнулся было острым топором, хотел срубить коренастый, раскидистый дуб, высившийся возле его вставшей на курьи ножки избенки, но Сан горячо встал на защиту векового великана:

— Не надо рубить, дядя Силаша! Дерево падает — тени нет. Зачем торопишься?

Не ведал, не гадал Силантий, что правильно сделал, приняв его умный совет: позднее зеленый друг сослужил ему великую службу.

— По гроб жизни благодарить дубок не устану, пальцем не позволю никому его обидеть, — часто говорил через несколько лет Лесников. — А я сдуру торопыжничал: «Срублю!..»

Глава восьмая

Дядя Петя — первый темнореченский богач, яростный, азартный хозяин: неуемная страсть к наживе заряжала его неистощимой энергией.

Мужичок с ноготок, коренастый, коротконогий, дядя Петя неутомимо катался круглым шариком по селу и, похохатывая, весело посверкивая бирюзовыми глазами, вершил дело за делом. Никогда и никому слова худого не сказал рыжебородый черт, — все с божбой, все ласкательно. Не говорит — поет, заливается как соловей, словом приветливым людей прельщает. Живые соки выпить-вытянуть из любого человека мастак был дядя Петя.

«Дядя Петя», «дядя Петя» — так звали его не только односельчане, но и пришлое и наезжее начальство. Не любил он почему-то свою фамилию, и даже в Хабаровске многие воротилы знали его как дядю Петю. Когда-то был он хозяином башмачной мастерской в Благовещенске, потом башмаки забросил, в другие дела ударился. Увлекся одно время дядя Петя модным толстовством.

Пестрая партия — молоденькие барышни, зеленые студентики, молодые учителя — в деревню пошла, на практике проводить в жизнь учение графа Льва Толстого. Мужиковствовали, а больше юродствовали: наряжались в лапти, которых на Амуре и на Уссури никто и не нашивал, в красные и синие вышитые косоворотки, в длинные, до колен, толстовки.

Образовали молодые господа толстовскую колонию в Темной речке; построили для нее красивый, просторный дом.

Дядя Петя, человек рисковый, фартовый, не зря пристал к толстовцам. Года не прошло, как баре перессорились (всяк на свой лад толковал исповедуемое учение). Работать кто не хотел, а кто и не умел. Только спорить все были охочие — до хрипоты. Рассыпалась вскоре, как карточный домик, толстовская колония.

Дядя Петя купил по дешевке дом колонии, остался в Темной речке, пустил глубокие корни, прижился. Завел семью, женился, а не перебесился: все конек любимый — учение о непротивлении злу насилием, о любви и смирении. За доброту душевную, знать, бог вскоре пожаловал его лавкой, новым, крепким, полукаменным домом; за смиренномудрие посылал ему выносливых и упорных в труде батраков.

Первая по всем статьям пасека у дяди Пети не только на Уссури, но и на Амуре, да, пожалуй, и во всем Приморье. У него самая лучшая на селе рыболовная снасть. А все мало, все хапает. Изворотливый мужик, смекалистый. Смотришь, крупный подряд заключит с пароходством на поставку дров. Село все поднимет, на подмогу зовет.

— Я мирской заступник. Со мной не пропадете, мужики. Для народа и живу, — поет умильно дядя Петя на сходе.

И поднимет народ на большие дела: где мужику десятка достанется, ему сотня выпадет; где мужикам — заработок, ему — крупная пожива.

Прикатил дядя Петя в деревню на своих на двоих, гол, как сокол, а пошел добреть-богатеть не по дням, а по часам. Поговаривали мужики злое — будто спервоначала его богачество с черного дела пошло, а поди проверь, правда ли? С зависти мало ли чего наговорят брехливые языки…

По Уссури и вниз по Амуру были разбросаны стойбища гольдов — нанайцев, как они сами себя называли. Гольды — охотники и рыболовы наипервейшие. Белка с дерева на дерево перепрыгивает, а гольд ее из ружья дробинкой в глаз бьет — шкурки не портит.

Зимой гольды уходили на охоту в тайгу дремучую. Два-три месяца охотники в стойбище не возвращаются, все по тайге следопытят, зверя пушного добывают. Белку охотник домой нес мешками полными!

Уссурийская, амурская тайга-матушка! Обильна она мехами бесценными — белым и голубым песцом, лисой рыжей и черно-бурой, горностаем, соболем, выдрой, голубой белкой.