Валерий Барабашов - Жаркие перегоны Страница 17

— Они меня на конференцию пригласили, научно-практическую. Выступление мое запланировано — ну, обобщение опыта содружества со станцией. Но я-то больше не об опыте собираюсь говорить. Надо нам, крупным таким вот транспортным цехам, к одному хозяину определяться.

— Хотите совсем к железнодорожникам перейти? — удивился Авенир Севастьянович. — Зачем вам это надо? Завод есть завод. Работает стабильно, премии получает регулярно...

— Да, премии, конечно, — согласился Иван Иванович. — Только дело страдает — разногласия между заводом и станцией остаются хроническими. И думаю, что пока мы основу этих разногласий не устраним...

— Хм!.. — задумался Авенир Севастьянович. — А с экономикой как? Вы-то сейчас болеете за интересы завода, а потом?

— У меня там есть ответы на все вопросы. — Иван Иванович поднял глаза к своему желтому, покачивающемуся наверху портфелю. — Приглашаю вас на конференцию.

— Да уж в другой раз, Иван Иванович, — с улыбкой разводит руками Авенир Севастьянович и обрадованно устремляется навстречу Людмиле, просунувшей в приоткрытую дверь купе поднос со стаканами янтарного чая. — А вот и кормилица наша! Мне пару стаканчиков, пожалуйста. Лариса, вам сколько? Один? Пейте, чего вы!.. Иван Иванович, прошу вас... Леня?.. Не хочешь? Ну, смотри, дело хозяйское. Спасибо, Людочка.

Людмила в белом коротком переднике, с оттопыренными карманами, набитыми сахаром, расставляет стаканы. Поезд качает, и Авенир Севастьянович предупредительно подхватывает проводницу за талию, по-свойски улыбается ей.

— Уберите руки! — Людмила поворачивается и уходит.

В купе зависает неловкое молчание.

— Ты смотри, как шпарит! — со звяканьем размешивая сахар в стакане, Авенир Севастьянович пытается сбить эту неловкость. — Километров, пожалуй, восемьдесят пять — девяносто. Как думаете, Иван Иванович?

Толстяк, придвинувшись к окну, смотрит на большие свои часы, широкий ремешок которых плотно охватил волосатую руку, шевелит губами, что-то высчитывает.

— Побольше будет, — решает он, принимаясь за чай. — От столба до столба — пятьдесят метров, мы проскочили их за... да, за полторы секунды. Ну, может, на десятые я ошибся. Так что километров сто десять — сто пятнадцать в час катим.

— Лучше б потише, — Лариса зябко передергивает плечами. — Куда так спешить?

Она пьет чай мелкими, вялыми глотками. Стакан от быстрого хода поезда легонько позвякивает в просторном подстаканнике. Снова наваливается тень и грохот встречного поезда, мелькают короткие, как вспышки, просветы между вагонами.

— Смотри, как работают! — Авенир Севастьянович благодушествует, привалившись спиной к стенке купе. — Минуты, наверное, не прошло — опять встречный.

— Какой там работают! — не разделяет его восторгов Иван Иванович, отирая носовым платком студенисто подрагивающий подбородок. — Поезда опаздывают, грузы не вывозятся... «Россия» на сколько сегодня в Прикамск опоздала, а, Лариса?

— Почти на три часа, — женщина вздохнула. — Я прямо измучилась вся.

— Вот, пожалуйста! В ее-то положении.

Состав несся сейчас по какой-то станции, в коридоре между стоящими грузовыми поездами.

— Вон они, горемычные, загорают, — покачал головой Иван Иванович. — А вы говорите, Авенир Севастьянович, работают. Да за такую работу... Эх! Забили все станции товарняками и в ус не дуют.

Напоив пассажиров чаем и перемыв посуду, Людмила принялась было за книгу. Но не читалось. Роман попался скучный: где-то на Севере тянули газопровод, строители все время спорили по каким-то не очень понятным производственным вопросам, не хватало труб, мешали комары...

Людмила захлопнула книгу, некоторое время бездумно смотрела в окно на мелькающий зеленый лес. Потом встала, прибралась в «служебке», в коридоре, возле титана. Подумала, что не мешало бы пропылесосить ковровую дорожку и в общем коридоре, но решила, что сделает это после Красногорска.

Подивились себе: что это с ней? Обычно, если наметила что, сразу делала. А тут...

После того, что она узнала от Светки, как-то нехорошо, гаденько было у нее на сердце; казалось, и на нее студент этот смотрит теперь иными глазами — все вы, мол, такие... Да что она, Дынькина, в самом-то деле! Себя позорит и ее еще впутывает, деньги протягивает. А дальше что?.. Нет, надо сходить к Рогову, сказать.

Людмила вскочила, шагнула в тамбур; через несколько вагонов — начальник поезда. Она скажет Рогову, что так, мол, и так, Степан Кузьмич, безбилетника везем, а напарница моя, Дынькина...

Дверь в следующий тамбур Людмила не смогла открыть — на замок, что ли, кто-то закрыл? Но с какой стати — день ведь! Хотя что это она? — ключ же в кармане.

Пальцы нащупали уже его, но... Людмила вернулась в свой вагон — не пошла, не смогла идти дальше.

«Что ж, выходит, капнет она на Светку? Та ее как сестру встретила, перезнакомила со всеми, доверилась. После поездки договорились встретиться у Людмилы дома, посидеть...

Да и студент этот... Ну штрафанут — а у него, может, в кармане-то всего капиталу — каких-нибудь два трояка. На стипешку-то не больно развернешься.

Нет, нельзя идти к Рогову...»

Дверь служебного купе открыта, за нею то и дело кто-нибудь возникает: девочка с белым бантом на аккуратно причесанной голове принесла пустой стакан и писклявым вежливым голоском попросила извинить за то, что «задержали посуду» («Хорошо, хорошо», — кивнула Людмила); чернявый матросик с темным пушком на верхней губе без дела топтался в коридоре, в сотый уж, наверное, раз перечитывал расписание в рамке на стене; прошаркал старик в полосатой пижаме, закрылся в туалете, стал кашлять там — сухо и надсадно; парень в майке из второго, кажется, купе вышел в коридор, закурил — Людмила, выглянув, сказала ему, что курить надо в нерабочем тамбуре, и парень послушно ушел...

Так текли ее минуты, привычные, в чем-то друг на друга похожие. Вагон мягко, монотонно покачивало; где-то совсем близко раздавался время от времени гудок электровоза — машинисты кого-то предупреждали там, впереди.

«Дай адресок, а?» — вспомнила вдруг Людмила слова патлатого этого белобрысика («А ведь верно, белобрысик и есть»), усмехнулась, помотала головой. Надо же, первый раз увидел — и адресок ему...

С полотенцем в руках встала в коридоре молодая женщина, что садилась в Прикамске. Людмила исподтишка рассматривала ее. Привлекало лицо: спокойное, чисто-белое, сосредоточенное на какой-то хорошей, видно, мысли — время от времени женщина чему-то улыбалась. Она стояла боком к Людмиле, заботливо берегла живот, сторонясь и прижимаясь к стенке, если кто-нибудь проходил. На согнутой в локте руке женщины висело белое, аккуратно свернутое полотенце, им она тоже прикрывала живот. Другой рукой пассажирка машинально теребила ворот зеленого своего платья, которое очень шло к ее гладко зачесанным желтоватым волосам, схваченным на затылке заколкой-бабочкой. Большие выразительные глаза придавали всему облику женщины какую-то умиротворенность.

— Вы бы отдохнули пока, — обратилась Людмила к пассажирке. — Посидите у меня. Старичок что-то застрял там.

Пассажирка кивнула в ответ, охотно шагнула в «служебку». Села рядом с Людмилой, положив на голые розовые колени полотенце.

— Вас Ларисой зовут, да? — спросила Людмила, испытывая удовольствие от соседства этой женщины — веяло от нее чистотой и душевным покоем. — Я слышала, вас мужчины в купе называли.

— Ага, Ларисой.

— Слышь, Лариса! — Людмила придвинулась, понизила голос. — А беременной... хорошо?

Лариса смутилась, опустила глаза.

— Нет, наверное... Все глядят на тебя...

— Ну, это понятно, — Людмила зарозовела. — А вообще-то? Мамой же скоро будешь, мужу сыночка родишь.

— А, вон ты про что... Знаешь, Володька совсем по-другому ко мне относиться стал. Раньше мы тоже хорошо жили, ты не думай, а как узнал, что я... Ой, что было, Люд! Радовался — ужас!.. Теперь дохнуть на меня боится, делать дома ничего не дает, по магазинам сам бегает... Отпускать вот к маме и то не хотел.

— Ты надолго?

— Нет, недельки на две. Телеграмму дала, мама встретит. От вокзала недалеко, минут десять идти...

— Ничего, доедем.

Людмила сказала эти слова ободряюще и тайно вздохнула: она по-хорошему завидовала счастливой этой Ларисе.

— Ну а ты... когда думаешь? — в свою очередь спросила Лариса.

— Надо сначала замуж выйти, — Людмила рассмеялась.

— Дружишь с кем-нибудь?

— Дружила...

Стукнула дверь туалета. Старик, посвежевший от воды, с полотенцем, переброшенным через плечо, зашаркал по коридору в глубь вагона.

Лариса поднялась, оправила платье.

— Пошла я. Умоюсь да полежу, наверное. Умаялась на вокзале...

Встала и Людмила. Стояли рядышком, смотрели друг на друга с хорошими улыбками.

— Приходи, Лариса. Я тебя чаем с клубничным вареньем угощу. Мне мама целую банку в дорогу дала.

— Спасибо. И ты к нам приходи. У нас весело, мужички мои все про высокие материи спорят.