Вера Панова - Собрание сочинений (Том 4) Страница 17

Л у т с. Нет.

Р а в в и н ш а. Мне?

Л у т с (в отчаянье). Да не вам!

Входит Д а х н о.

Р а в в и н ш а. А мне когда?

Л у т с. Идите к городскому голове, что вы ко мне ходите, я тут ни при чем!

Р а в в и н ш а. К кому идти?

Л у т с. В ратушу!

Р а в в и н ш а. Это где?

Л у т с. Двести лет тут прожили, и не знаете? На площади! Идите с богом!

Р а в в и н ш а. А где бог? Я его тоже звала - не отзывается. Почему он не посмотрит, как мне холодно? Почему он не дает мне обратно Мойше, Рувима, Шолома, Сару? Бог! Где ты, бог? Где мои дети? Где мои внуки? Люди, отвечайте мне: куда вы их девали? Что вам сделали маленькие дети?.. Бог!..

Л у т с. Иди, бабушка! Довольно! Довольно, я тебе говорю!

Выпроваживает раввиншу и сам выходит за нею.

Молчание.

Д а х н о. Притворяется. Эти жиды ужасно лукавые.

Л у т с возвращается, садится.

В а л я (сурово). Дайте ей дров!

Л у т с. А тебе что? Сиди, пока не турнули! Дал... Ты сиди, молчи!

Я р о ш (к Дахно). Болютин где?

Д а х н о. Кончает...

Я р о ш. А ты - уморился?

Д а х н о. Руки застыли. Нельзя же, на самом деле... Он закончит. Разрешите угостить сигареточкой...

Я р о ш. На сей раз - черт с тобой. А на дальше - смотри, Дахно! Будешь отлынивать...

Д а х н о. Да боже сохрани! Да что вы! Когда я отлынивал?.. Вы уж сразу парочку... (Подает огня.)

К о е л и (с закрытыми глазами). В Москве сейчас собираются в театр.

Д а х н о. На Москву сейчас это самое... бомбочки.

К о е л и. Врете. Сейчас я иду по улице Горького. Огни - цепочки огней... Кремлевские звезды на небе... Толпа, толкотня, свет, а зайдешь в переулок какой-нибудь - в Малый Гнездниковский! - там снежок голубой, тишина...

Д а х н о. И огней нема, и радио орет воздушную тревогу.

К о е л и. Врешь, дубина. Москва такая, как прежде. Вот сейчас я проснусь - я всхожу по лестнице, пришел домой...

Входит Б о л ю т и н, отчаянно хлопнув дверью.

Н о в и к о в (вздрогнув). О, чтоб тебя...

Я р о ш. К чертовой матери, сказился?

Б о л ю т и н (неверным голосом, но очень оживленно). А что, нужно соблюдать тишину, ха-ха! Что здесь, больница, ха-ха! Смешно...

Я р о ш. Вот будет тебе смешно. (Приподнимается.)

Б о л ю т и н (схватывает полено). Не тронь меня! Ругай, посылай на самую подлую работу - так мне и надо... так и надо! Но не тронь! Я убью, если тронешь! Я убью...

Я р о ш. Посмотрим, кто кого убьет.

К о е л и (становится между ними). Он же болен, не видите разве? Выпейте. (Подает Болютину воду.)

Б о л ю т и н (стуча зубами о край кружки). Пусть сунется... Я его уничтожу, зверя... Уничто-жу...

К о е л и. Тихо!

Г р е ч к а (присматривается к Болютину). Ей-богу, хлопец хлебнул где-то.

Б о л ю т и н. Ну что ж...

Г р е ч к а. В сортире шнапс нашел?

Б о л ю т и н. Нем... немцы дали.

Д а х н о. Дуракам счастье.

Б о л ю т и н. Я не много выпил.

Г р е ч к а. Тебе много и не надо.

В дверях С е п р е и Х е м п е л ь.

С е п р е (давясь от смеха, показывает пальцем на Болютина). Вот он! Живой и здоровый!

Х е м п е л ь (хохочет). О, швайн! О, швайн!

С е п р е. Храбрый малый, эй! Храбрый малый, вкусный был шнапс?

Х е м п е л ь. Шмекте дас гут?

С е п р е. Живой и здоровый!

Х е м п е л ь. Шмекте дас гут?

Хохоча, Хемпель и Сепре уходят.

Г р е ч к а. Видать, дрянью тебя напоили... благодетели.

К о е л и (звонко). Вы действительно свинья, Болютин!

Г р е ч к а. Брось. Не в том он виде, чтоб его пропагандировать.

К о е л и. Нет. Надо договориться раз и навсегда. Или мы советские люди... военнопленные... Или... (У него обрывается голос.)

М е р к у л о в (неожиданно и громко). Мы - советские люди, которых хотят сделать скотами. Каждому это ясно, и не о чем много говорить.

Д а х н о. Ха-ха, еще одна балалайка забалалайкала!

М е р к у л о в (слабея). Не о чем много говорить. Кто крепок, тот не оскотеет, выйдет отсюда человеком... либо умрет человеком.

Д а х н о. Вон ведь чего от нас требует. Сам умирай, я еще жить буду!

Я р о ш (к Коели). Вот ты говоришь - не бить. Бить обязательно нужно! Умный и сильный себя соблюдет, а слабого и глупого вот так надо держать!..

Б о л ю т и н (очень тихо). Я не знал. Почем же я знал? Они дали, я обрадовался... согреться... Так мне и надо! Товарищи, я скажу. Товарищи, я сам себя погубил...

Г р е ч к а. Кому это сейчас, хлопец, интересно.

Б о л ю т и н. Нет, вы слушайте, я хочу сказать. Коели, слушайте, пожалуйста! Я... вот как было. Мы остались вдвоем в лесу. А немцы чесали из пулеметов. Я лег и говорю: "Не пойду". Он говорит: "Трус". И стал ругать меня. Я говорю: "Что же, вот сейчас - конец?" Он говорит: "Может быть. Это, говорит, не суть важно". Про мою жизнь сказал: не суть важно. Я бросил винтовку и говорю: "Сам иди на рожон". А он поднял мою винтовку и говорит: "Если пойдешь, то у тебя есть маленький шанс; а если останешься, говорит, то я тебя из твоей же винтовки уложу". Так отчетливо все это договорил до точки. И как только договорил до точки, сразу упал. Как будто ему нарочно дали именно до точки договорить. Не мучился: в сердце... Пулемет был совсем близко. (Молчание.) Я не мог умереть. (Молчание.) И сейчас не могу. И жить так не могу. Где же выход? (Молчание.) Не хотите говорить. Я с вами... исповедь, а вы не хотите...

Н о в и к о в. Да кому твоя исповедь нужна? Чего ты оголяешься? Мы тебя просили?

Б о л ю т и н. Да, не просили. Вы ничего не просите. Ни жизни, ни жалости, ничего. Я дурак пьяный. О, идиот!.. (Ярошу.) А этого зверя уничтожу, пусть тронет только... Только тронь меня! Мне уже все равно.

Бросается ничком на нары и затихает. Молчание. Ярош поворачивает выключатель и ложится. Зал освещен теперь красным светом из печного поддувала; слабо светятся высокие окна с темными Давидовыми звездами. У двери на стуле дремлет Лутс, держа винтовку между коленями. Валя положила локоть на барьер хор, лица ее не видно, свисают волосы. Новиков у печки задумчиво помешивает угли кочергой. Гречка курит, сидя на нарах. По залу пробегают полосы света от автомобильных фар.

Где-то далеко раздается одинокий выстрел из винтовки.

Н о в и к о в (негромко). Николай.

К о е л и (не сразу). Что?

Н о в и к о в. Сколько отсюда до Москвы?

К о е л и (подумав). Километров пятьсот.

Тишина.

Н о в и к о в (запевает слабым чистым тенором):

Вдоль по улице метелица метет.

За метелицею девица идет.

Г р е ч к а (тихо вторит):

Ты постой, постой, хорошая моя,

Дозволь наглядеться, радость, на тебя.

Л у т с (очнувшись). Поют! Поют русские...

Н о в и к о в (закинув голову, медленно и мечтательно):

На твою ли на приятну красоту,

На твое ли что на белое лицо...

Г р е ч к а (вторит):

Ты постой, постой, хорошая моя,

Дозволь наглядеться, радость, на тебя...

2

Тот же зал. Горит та же лампочка. Снова вечер. Но людей в зале больше - уже десятки советских военнопленных обитают в Н-ской синагоге. Я р о ш чинит сапог. Г р е ч к а мастерит санки. Е р е м е е в зашивает свой кожух, вкладывая в это занятие застенчивую заботливость. Б о л ю т и н лежит, закинув руки за голову. У печки М е р к у л о в с перевязанной головой; ему плохо - он говорит с трудом и трудно поворачивает голову. По-домашнему - внизу, не на хорах - сидит и разговаривает В а л я.

У двери Л у т с с винтовкой.

Разговаривают группами и по двое, кто шумно, кто почти шепотом.

Разговор то разделяет, то объединяет людей.

Я р о ш. Наша местность скрозь угольная. У наших стариков в морщинах уголь засел - не вымывается.

М е р к у л о в. А у нас дело чистое - текстиль. Угля нет, работаем на торфе.

Я р о ш. Торф - ерунда. Антрацит - вот король над королями.

М е р к у л о в. На торфе тоже ничего. Справлялись. Привычка много значит: у нас привыкли к торфу.

Е р е м е е в. Смело людей со всей земли... А я по большей части в лесу жил.

Я р о ш. Наша степь! Говорят, в ней красоты нету. Что они понимают в красоте! Такой воли - аж до свиста в ушах - ни в садах нет, ни в лесу.

Е р е м е е в. В лесу тихо. Белка орехом играет. Зайцы кувыркаются...

Я р о ш. В степи травы - вот! По пояс!.. Медом пахнут, а цветов!..

Е р е м е е в. Как-то вышел без ружья и наскочил на медведицу. Она детная, свирепая; а при мне только нож. Сцепились - думал, конец... Видишь - вот шрам и вот, это от ее когтей.

М е р к у л о в. Сила у вас, Еремеев.

Е р е м е е в. Сила есть.

Я р о ш. Как-нибудь померимся.

Е р е м е е в. Сперва поправься как следует. Контузия тебя покачнула. Я сейчас гораздо тебя крепче. Не сладишь со мной.

Я р о ш. Выйдем на волю - поправлюсь как следует.

Ш а р а ф у т д и н о в. Уйти трудно. В такой одеже - за три километра видно, что идет пленный.

Я р о ш. Метель метет, не видать ни дьявола в трех шагах, не то что в трех километрах.

Ш а р а ф у т д и н о в. Кто пустит пленного переночевать? Побоятся.