Михаил Зуев-Ордынец - Вторая весна Страница 19

— У вас, случаем, не найдется какой-нибудь препарат от головной боли?

— Нет. Но я попрошу у доктора.

— К докторше я и без вас дорогу знаю, — грубовато бросил Мефодин и ушел.

Когда колонна тронулась, поднялся ветер, степь зашумела широким океанским гулом, неподвижно стоявшие на востоке облака начали свою кочевку, а из жемчужного тумана встало красное дымящееся солн це. И снова древняя Сары-Арка, по-кошачьи выгнув спину, качала машины, как на мягкой волне. По степи бежали тени от облаков, и когда машины догоняли их, сразу становилось сыро, прохладно, сумрачно, а совсем рядом сияла веселая солнечная даль.

Мефодин упорно молчал, хмурился и делал вид, что внимательно всматривается в ветровое стекло. Борис понимал его настроение и не пытался заговорить. Он вздрогнул от неожиданности, когда Мефодин громко и, как показалось Борису, с вызовом спросил:

— Ребята говорят, будто вы первый доложили начальству о нашей пьянке. Это верно?

— Верно. Я первый сообщил. Дальше?

— А что дальше? Правильно сделали, — перевел Мефодин взгляд на Бориса. В глазах его не было ни злобы, ни вражды. — Садык-хан хотел меня с машины снять, да запасных шоферов нет. А если бы снял, вы довольны были бы?

— Доволен не был бы, но согласился бы, что Садыков поступил правильно.

— Смотри, какой правильный человек! Принципиальный! — уголком губ усмехнулся насмешливо Мефодин.

Чуточку обидевшись, Борис отвернулся к окну. Справа, на юге, открылись горы, невысокие и островерхие, как брошенные казахские шапки. По их направлению чувствовалось, что они подходят к дороге под острым углом и где-то соединяются с ней. Но ничего интересного в них пока не было, и Борис откинулся на спинку. В кабине было уютно. Тихо, монотонно, как колыбельную, пел мотор, в ящике под сиденьем позвякивали инструменты, и Бориса укачало.

Проснулся он с сильно бьющимся сердцем. По всему горизонту прокатился тяжелый взрыв, словно раскололось небо и рухнуло на землю. Слева, с севера, медленно, но неотвратимо ползла к дороге грифельно-черная туча, мрачнея и свирепея с каждой минутой. Оттуда потянуло холодом погреба и свежо запахло дождем. Косые серые его полосы уже колыхались на черном пологе тучи. А справа, на юге, над горами, небо было залито таким ослепительным солнечным светом, что больно глазам.

— Закройте окно! — закричал Мефодин. — Сейчас дождь хлынет! Соображать надо!..

Борис испуганно закрутил ручку окна, но поднять стекло до верха не успел. На крышу кабины туго, как в барабан, ударил крупный и тяжелый ливень. Первый после зимы дождь, яростный, кипящий, падал отвесно, как водопад. Ровный, могучий его шум заглушал рокот мотора. По дороге побежали пенистые ручьи.

Борис с тревогой и сочувствием смотрел на Мефодина. Шофер напряженно сгорбился, вцепившись в крестовину штурвала и переводя то и дело быстрый взгляд с дороги на идущую впереди машину. Сквозь грозное веселье весенней грозы колонна неслась на предельной скорости, убегая от опасной удали разгулявшейся стихии. Надсадно выл мотор, наполняя кабину жаром перегретого металла, а снаружи плескалась вода, как за бортом корабля. И как от форштевня корабля, от буфера машины отлетали в обе стороны водяные буруны.

Машину тряхнуло и накренило. Ее вышвырнуло из колеи, и какие-то секунды она летела на колесах только одного борта. Бесшабашное лицо Мефодина исковеркала гримаса злости и мучительного напряжения. Свалившись всем корпусом на штурвал, он выправил машину, но через минуту скользкий выверт колес снова сжал сердце ожиданием беды. И снова, падая на руль, водитель осадил машину. И таким прекрасным, гордым и счастливым было в этот короткий миг борьбы и победы лицо Мефодина, что Борис удивился.

Сквозь дождевые водопады, сквозь залитое дождем смотровое окно Мефодин плохо видел дорогу и впереди идущую машину. Была немалая опасность врезаться ей в корму, зазевайся чуть Мефодин. Но едва Борис подумал об этом, колонна сбавила скорость. А через десяток минут стоп-сигналы замигали остановку. Колонна признала себя побежденной. Машины съехали с дороги в степь, чтобы их не засосало грязью, и остановились.

Приложив щеку к стеклу, Борис увидел потемневшие от дождя, забросанные грязью машины. Они были похожи на вымотавшихся после скачки коней. Над радиаторами их вился парок, совсем как над спинами измученных лошадей. И нигде ни души, ни одного человека на грязной дороге.

Ливень продолжался без малого три часа, и все это время колонна стояла. Мефодин сразу же начал примащивать на штурвал снятую телогрейку. Похлопав по ней, как по подушке, он сказал:

— Кто как хочет, а я поработаю над собой минуток сто двадцать.

И вдруг сказал хорошим, смеющимся голосом:

— Нашего Садыка вспомнил. Непонятный он все-таки человек.

— Почему непонятный?

— А вот слушайте!.. На последнем перед походом собрании он, дьявол, вдруг поманил меня пальцем и спрашивает: «А скажи, Мефодин, во время рейса в кабине спать будешь?» У меня и штаны затряслись! Опять, думаю, «смотри, Мефодин!» Он ведь с меня глаз не спускает, только и слышу от него: «Смотри, Мефодин, да смотри, Мефодин!» Я, конечно, бодро отвечаю: «Ни в коем случае!» А он засмеялся: «Ну, и жаман твое дело! Не в рейсе, ясное дело, а на стоянке умеешь в кабине спать? В степи кабинка твой дом будет. Не умеешь — научу. Есть два способа. Можно спать сидя, а голову на баранку, а можно лежа поперек кабинки, а ноги за борт, в окно. Запоминай!..» Видали такое дело? — засмеялся шофер.

— А скажите, товарищ Мефодин, не обижайтесь на мой вопрос, почему Садыков допекает вас этим — смотри да смотри? Какая причина?

Мефодин медленно отвел глаза:

— Причина есть, а рассказывать не буду. Тоже не обижайтесь.

Заснул он сразу, едва опустил голову на баранку, по-детски выпятив во сне губы.

Ливень перешел в нудный, затяжной дождь. Когда колонна тронулась, на степь спустились сумерки, а затем как-то сразу надвинулась ночь. Машины еле-еле ползли, наматывая на колеса пуды грязи. Прокладывая зажженными фарами светлый коридор, они шли ощупью. Следя напряженно нацеленными, словно вынесенными вперед, глазами за клочком дороги, танцующим в свете фар, Мефодин ругался:

— Плывет дорога! Достанется моей красавице! Как придем в Жангабыл, обязательно еще раз перетяжку сделаю. Подтяну ей опять нервы.

Горный хребет на юге, словно нарисованный тушью на темном небе, подступил к дороге совсем близко. В одном месте от него отошла и встала у самой дороги невысокая сопка. На вершине ее, как маленький маячок, горел теплый домашний свет. «Это в уютной комнате горит над столом лампа, — подумал Борис. — Видят ли оттуда наши огни?» Машины подошли к сопке вплотную, и свет их фар показал на ее склоне небольшое белое здание, а перед ним троих людей — двух мужчин и женщину. Они приветственно махали руками, и колонна ответила им салютом гудков. Потом неожиданно выскочили из темноты захлестанные дождем, нахохлившиеся мазанки какого-то 1 аула. Низкие, с окошками в ладонь, с незаметными, как дыра в нору, дверями, они чем-то напоминали нищих, вставших вдоль дороги. Фары выхватили из тьмы человека, ослепленно закрывшего глаза.

— Какой аул? — крикнул Борис.

— Колхоз «Жаксы-Жол»! — прилетел уже из темноты ответ.

За аулом снова пошла черная, глухая степь, смотреть было не на что, и Борис опять задремал. Сначала он беспокойно ворочался, сквозь сон ему казалось, что они поехали назад, обратно в город, и ему придется объясняться с недовольным редактором. Потом ему начало сниться, что он дома, в России, лежит под вечер дождливого летнего дня в сарае на сене. Дождь что-то шепчет, вкусно булькают капли, падающие в лужицы с крыши. Ну до чего же хорошо!

Так, с улыбкой, и проснулся. Шептал дождь, булькали капли. Колонна стояла, Мефодина в кабине нет. Было очень тихо, ни голоса, ни стука. Борис выскочил из кабины и огляделся. В голове колонны огненным пологом висело яркое зарево от многих зажженных фар. Оттуда же доносилось гуденье моторов. Борис двинулся было в ту сторону и остановился, ослепленный. В черное небо медленно вплыла осветительная ракета — сигнал аврала, по которому все население колонны обязано собираться в одно место для общей работы. Разъезжаясь ногами по грязи, нелепо взмахивая руками, он побежал на зарево.

…Тесно друг к другу, полукругом стояли машины и голубоватым театральным светом фар освещали похожий на декорацию берег не то реки, не то озера, заросший сизым, звенящим на ветру тростником. Берег был сплошь изрыт колесами, и можно было прочитать невеселую историю борьбы машин с топью. Вот тут подкладывали бревна, но они, измочаленные, ушли в трясину, здесь откапывали завязшую машину, а вот тупик — машина не пробилась и отступила. Остро пахло развороченной землей и перегнившими растениями.

Сделав только шаг, перешагнув черту, отделявшую ярко освещенное место от темноты, Борис остановился, ослепший. Когда глаза привыкли, различил понурых, мокрых от дождя людей. Они ушли сюда, за машины, чтобы не застить свет фар, освещавших топь. Это были водители, и Борис узнал Костю Непомнящих, ленинградца Вадима, Яшеньку, рябого шофера. Остальные были незнакомы Чупрову. Водители нервно купили, ожесточенно плевали и перекидывались короткими, сердитыми фразами: