Владимир Монастырев - Рассказы о пластунах Страница 19

— Я вот сидел тут и думал, — начал он, — как же нам дальше быть… — капитан покатал пальцем ствол пистолета, — и выходит, Михаил Платонович, что придется тебя с переднего края временно удалить.

— Это как же — удалить? — привстал Найденов.

— Ну сам посуди, — словно не замечая его волнения, продолжал комбат, — сегодня немецкий снайпер Маркина ранил, завтра, гляди, тебя подстрелят, а я с кем останусь? Да еще и попадет мне за тебя, скажут в дивизии — такого снайпера не уберег…

Найденов не первый день знал своего комбата: капитан был шутник и любил преувеличивать. Но сейчас он, кажется, хватил через край. Сержант побледнел, один ус у него расклеился и ощетинился, но он и не заметил этого. Вскочив с табуретки, Найденов выпрямился и, сделав под козырек, сказал:

— Разрешите, товарищ капитан…

— Что разрешить?

— Завтра на «охоту» выйти… уж тому гитлеровскому снайперу не поздоровится!

— Ишь, как тебе не терпится. А Маркина в медсанбате навестить не желаешь?

— Сначала со снайпером надо разделаться…

— А я бы на твоем месте сначала Маркина повидал…

Капитан встал и шагнул к Найденову.

— Шутки в сторону, — сказал он. — Я тебя затем и вызвал, чтобы посоветовать — сходи к Маркину, расспроси подробно, при каких обстоятельствах его ранило, это тебе очень поможет. Поспешность тут ни к чему, снайпер-то у них появился, верно, матерый.

— Спасибо, товарищ капитан, за совет, — горячо поблагодарил сержант, — я им сейчас же и воспользуюсь.

— Уже темнеет.

— Ничего, не заблужусь. Теперь вечером месяц подсвечивает.

— Ладно, — согласился капитан, — иди сейчас, там можешь заночевать.

До медсанбата было не меньше десяти километров, но что такое десять километров для пехотинца? Часа полтора, от силы два ходьбы.

Стемнело. Однако скоро сквозь небыстро плывущие облака пробился свет месяца и стало видней. Найденов шагал уверенно: дорога знакомая. Сокращая путь, он шел через огороды, прыгая с грядки на грядку, через поля, покрытые мокрой, скользкой стерней. На бугре он остановился перевести дыхание. Одинокая росла тут осина. Ветра не было, но листья ее мелко дрожали, издавая сухой, шелестящий звук, будто кто шептался неподалеку.

«Унылое дерево», — подумал сержант и, отведя глаза от осины, посмотрел вокруг. С бугра видно далеко вперед. В мутном вечернем свете терялись очертания следующего бугра, на который взбегало изрезанное узкими полосками поле. Внизу черной лентой вилась дорога, и на ней поблескивали мелкие лужи. А вправо, уходя в густевший к горизонту мрак, тянулась деревня. Ни огонька в ней, ни звука, дома словно заштрихованы карандашом. Найденов долго смотрел на все это, точно впервые увидел. Да так оно и было. Он привык смотреть на деревья, как на ориентиры, на местность — с точки зрения рельефа ее, на деревни — ища скрытые подступы к ним. А тут окинул землю простым человеческим глазом и увидел ее сиротливой, бедной, но все-таки по-своему красивой и подумал, вспоминая виденное здесь в деревнях: «Плохо еще люди-то живут, плохо… Неужели и дальше так жить будут?» И сам себе ответил: «Нет, не может этого быть. Там, где мы пройдем, люди должны лучше жить. Ведь наши солдаты столько своей крови за это пролили… Только надо гнать поскорее фашистов, чтобы и духу их тут не оставалось…» Сержант поправил автомат за плечами и бегом направился к дороге. «Ночевать в санбате не буду, — думал он, — сегодня же и обратно: до рассвета надо успеть за передний край выбраться».

Медсанбат стоял в маленькой деревушке, и Найденов довольно быстро отыскал хату, в которой лежал Маркин. Но в хату его не пустили. Маленькая хлопотливая сестра категорически заявила:

— Не полагается.

На ее лице с круглыми строгими глазами была написана такая непреклонность, что сержант не стал спорить и отправился на поиски дежурного врача. Дежурный, выслушав Найденова, разрешил. Он вызвал непреклонную сестру и приказал:

— На десять минут пустите к больному.

Сержант хотел сказать, что Маркин не больной, а раненый, но вовремя удержался, вспомнив, что и его в прошлом году величали в санбате больным, хотя у него было осколочное ранение. «Так уж у них заведено, должно быть», — решил Найденов и не стал вмешиваться.

И вот, натянув узенький халат на свои широкие плечи, сержант сидит у постели Маркина. Времени в их распоряжении мало, поэтому разговор друзья ведут раньше всего о деле. У Маркина забинтовано правое плечо. Он бледен, но глаза у него живые, поблескивают. Говоря, он жестикулирует левой рукой.

— …Я первый его заметил, — рассказывает он, — в районе кустов, что против нашего левого фланга. Это, если смотреть от второго блиндажа, на два пальца левей ветряка.

— Знаю, — кивнул головой сержант.

— Ну вот, выстрелил я и вдруг вижу: высовывает он из траншейки лопату и, как на полигоне, помахивает: мимо, мол.

— Лопаткой, значит, помахал? — удивился сержант.

— Да, как на полигоне. Я под эту лопатку еще раз выстрелил и — в ответ получил пулю… Вот и все.

— Ладно, — заключил Найденов, — я завтра посмотрю, что за показчик такой у немцев объявился.

— У меня там две позиции есть, — сказал Маркин. — Одну он уже знает, а другую — нет. Она немного в сторону, от разбитого дерева сорок шагов влево, но запасного окопа к ней оборудовать я не успел.

Сержант молчал, что-то прикидывая.

— Влево от разбитого дерева, говоришь, — сказал он. — Хорошо, найду… Ну, а ты поскорей выздоравливай…

Подошла и тронула Найденова за плечо сестра:

— Пора.

— Ох, и строгая вы женщина, — сокрушенно произнес сержант. — Вам бы старшиной в роте служить… Будь здоров, значит, — повернулся он к Маркину, — ждем тебя в батальоне.

— Желаю удачи, Миша, — вслед Найденову сказал Маркин. — Ребятам привет передавай…

До рассвета Найденов успел разыскать Гришину позицию и по-хозяйски расположиться в ней. Это был небольшой окоп, вырытый в форме полумесяца, остриями обращенного к противнику. У него был широкий, отлично замаскированный бруствер с четырьмя прорезями — бойницами. Правый фланг окопа имел глубину до полутора метров, а левый — на два штыка лопаты: глубже зарыться Маркин не успел.

Сержант устроился на правом фланге окопа. Теперь оставалось ждать рассвета. А ждать пришлось долго, потому что на зорьке пал туман и подниматься стал только часам к одиннадцати.

Терпения снайперу не занимать, и в другое время Найденов спокойно пересидел бы в окопе лишнюю пару часов, но сегодня эта неожиданная задержка тревожила его: фашистский снайпер из-за тумана мог не выйти на свою позицию. Наконец туман поредел, местами подернулся синевой и стал рваться на бесформенные, поминутно менявшие очертания лоскуты. Кое-где проглянуло небо, земля очистилась, и Найденов отчетливо увидел перед собой немецкий передний край: справа рощу — голую, с черными стволами деревьев, с клочьями тумана на ветвях; левей — мельницу с отбитым крылом, а еще левей — ленту невысокого кустарника.

Найденов посмотрел на то место, где Маркин вчера обнаружил вражеского снайпера, и сразу определил: сегодня там тоже кто-то есть. Сержант припал к оптическому прицелу. Тотчас будто прыгнули к нему кусты и упиравшиеся в них гряды с вялой, пожелтевшей картофельной ботвой. В одном месте гряду перерезала темная полоска, и вдоль нее, слегка покачиваясь, короткими толчками передвигался картофельный куст. Вот он остановился, приподнялся, и теперь под ним можно распознать что-то вроде стальной каски.

Сержант, определив расстояние, проверил прицел, но с выстрелом медлил: что-то уж очень беспечен этот гитлеровский снайпер. Он еще понаблюдал за картофельным кустом. Теперь это сооружение двигалось в обратном направлении. Вот оно снова остановилось и приподнялось повыше.

«Ишь ты, — подумал Найденов, — на живца ловит. Ну что ж, попробуем пойти на живца». Он выстрелил. Куст дрогнул, осел немного, и тотчас рядом с ним, словно вытолкнутая из-под земли, выскочила и закачалась малая лопатка: мимо, мол. Не целясь, сержант выстрелил еще раз и отпрянул в сторону. В то же мгновение пуля чиркнула по брустверу чуть правей оптического прицела.

Найденов осторожно вынул винтовку из бойницы и переложил ее в другую, в центре окопа. Тут окоп был мельче, пришлось устраиваться сидя. «Разнообразием тактики немецкий снайпер не отличается, — размышлял сержант, — сегодня повторяется то же, что было вчера. Главный его козырь — лопата, рассчитывает удивить, это во-первых, ну, а кроме того, — по второму выстрелу уточняет цель и бьет. Что же я о нем еще знаю? Ясно, что куст и лопату он показывает в одном месте, а стреляет из другого. А может быть, их двое? Мало вероятно. Судя по тому, как перемещался куст и появилась лопата, двигали ими издали: или за веревку дергали, или шестом толкали — и делал это сам стрелок, сидящий… А вот где он сидит, надо выяснить…»