Валентин Катаев - Зимний ветер Страница 19

Если Шура и Мура были просто очень хорошенькие, то она была во всех отношениях красавица, с тем преимуществом перед любой обыкновенной красавицей, что хотя и знала себе цену, но не слишком задавалась и вела себя очень просто, прелестно-весело, оживленно, рассыпая вокруг добрые, благожелательные улыбки.

Улыбнулась она также и Пете. Даже слегка по-гимназически подмигнула, как бы желая сказать: "Не смущайтесь, прапорщик, здесь все свои!"

От этой улыбки Петя весь загорелся, заблестел, как новенький грош.

– Инка, не сметь, – в один голос закричали рожденницы, – это наш кавалер! Мама, скажи ей, чтобы она не смела отбивать! А то снова начинается…

– Ну вот, уж ни с кем нельзя и пофлиртовать. Какая скука! Ну ладно, ладно, не буду. Так и быть. Забирайте себе вашего прапорщика, только не плачьте.

И она, еще раз подарив Петю дружеской улыбкой, повернулась в другую сторону.

– Имейте в виду, что вы теперь абсолютно наш, – сказали сестрички и стали с двух сторон накладывать ему на саксонскую тарелку куриные котлеты.

И Петя почувствовал себя вдруг удивительно легко и просто среди всех этих дам и кадровых офицеров, которые еще за минуту перед тем казались ему не только чужими, но чуть ли не враждебными.

Теперь Петю стесняло лишь одно. Он все еще не сделал выбор между своими соседками, хотя уже и был по уши влюблен.

В кого же он был влюблен? Или, вернее, во что? Он был влюблен во все, что его окружало. Он находился в том счастливом состоянии упоения жизнью, которое бывает у человека лишь в первой молодости, да и то не часто.

Оно налетает внезапно, как порыв бури.

Все силы Петиной души были собраны и напряжены, и всеми этими силами он был влюблен в своих соседок; был влюблен в зеркальный блеск уже не очень теплого, но ласкового послеобеденного сентябрьского солнца, который понизу озарял полуоблетевший приморский сад и, сухо сияя слюдой, скользил туда и обратно по длинным паутинкам, растянутым между туй и тамарисков; был влюблен в генеральскую походную бекешу на веревке между яблонь, проветривающуюся перед отправкой на позиции; наконец, он был влюблен в розовые листья, кое-где уцелевшие еще на старой груше; в туманно-голубую полосу заштилевшего моря за садом; в багровые листья дикого винограда, рдеющие как угли, и наполняющие террасу винно-красным, церковным светом; в генеральшу, которую все офицеры называли "мамочкой"; в красавицу Инну и в ее мужаармянина, в густо-желтое домашнее сливочное мороженое и даже в пряные кусочки ванили в этом единственном в мире мороженом – одним словом, он был влюблен во все и сверх этого всего еще во чтото, чего он еще не заметил, но уже чувствовал где-то рядом с собой.

Это было похоже на ощущение человека, который идет однажды вечером ранней-ранней весной по городу и вдруг начинает замечать, что все вокруг как-то необъяснимо прекрасно: прекрасны освещенные окна, витрины, фонари, стены домов, тени людей и еще голых деревьев. Во всем чувствуется какая-то особая, необъяснимая прозрачность, как будто бы ко всему этому примешано еще что-то волшебное, таинственное, но откуда оно, это колдовское, зеленоватое свечение, вы еще не понимаете, и это вас странно волнует. Что же это? Откуда оно?

И вдруг вы случайно подымаете глаза и видите в бездонной высоте, над краем крыши, кусочек лунного неба и месяц – такой ясный, такой зеленовато-прозрачный, такой сказочный и нездешний между трубой и чердаком среди бриллиантового сияния города…

Тогда вы понимаете, что это именно его нежный гелиотроповый свет почти неощутимо присутствует всюду, примешивается ко всем огням, даже к вспышке зажженной спички, от всех предметов положил слабые, пепельные тени, исподтишка отразился в каком-нибудь темном окошке и наполнил мир лилейной прелестью мартовского вечера.

Нечто подобное – случилось с Петей. Он чувствовал присутствие кого-то или чего-то, ко не мог понять, что это, кто это. И странно волновался все время, пока вдруг случайно не повернул голову и не увидел девушку, которая уже давно смотрела на него в упор, слегка исподлобья, темными и, как показалось Пете, требовательными, но вместе с тем нежными глазами.

Это была еще одна дочь Заря-Заряницких, возрастом старше сестер-двойняшек, но младше красавицы Инны.

Петя сначала совсем не обратил на нее внимания, – так незаметна, "неощутима" она была. Теперь же, встретившись с ней взглядом, в один миг понял, что, в сущности, только она одна и существует для него во всем мире.

Обед кончился. Она встала. Петя заметил, что она невелика ростом – гораздо ниже своих сестер – и не так красива, как старшая.

Но в ее лице, кроме общего всем барышням Заря-Заряницким выражения веселого юмора, Петя разглядел еще какую-то черточку на переносице, возле бровей, делавшую ее лицо гораздо более значительным, чем полагалось девушке ее круга…

У нее были крупно вьющиеся волосы бронзового оттенка, маленькие ручки, маленькие ножки, обутые в туфельки на французских каблуках, делавшие ее более похожей на молодую женщину, чем на семнадцатилетнюю барышню.

Ее манеры были более свободны, чем у сестер, но не так развязны, и в ней угадывалась любимица в семье, которой позволялось больше, чем остальным.

Она подошла к Пете, прислонилась к столбику тер расы и некоторое время молча смотрела на него с откровенным любопытством и тайной грустной улыбкой.

– Вы не обращайте внимания, это она вас обольщает! – закричали Шура и Мура, становясь по сторонам Пети, как часовые. – Это наша сестра Ирина. Если хотите доставить ей удовольствие, называйте ее Ирен. Но будьте осторожны. У нее ужасный характер. Она сегодня поссорилась с женихом и теперь будет ему мстить. Не попадайтесь.

Ирен и бровью не повела, слушая болтовню сестер. Она продолжала смотреть на Петю серьезными глазами и улыбалась.

– А я вас давно знаю, – наконец сказала она.

– Каким образом?

– Мы когда-то покупали черешни. Ведь это вы жили на хуторе Васютинской?

Петя смутился. Почему-то ему было неприятно это' напоминание.

– Мы, собственно, не специально торговали… а, так сказать…

– Да, да. Я знаю. Ваш отец должен был оставить службу, и вы бедствовали. Я что-то слышала. Но мне было тогда всего двенадцать лет. Я была еще совсем девочка. Мы ходили к вам с Инной и ее многочисленными поклонниками. Я подставляла корзинку, а вы сыпали черешню. Но вы меня, наверное, совсем не помните?

– Не помню, – сказал Петя, стараясь представить девочку с корзинкой.

Она, наверное, была тогда в коротком платьице, с локонами до плеч. Какого же цвета могли быть банты у нее на голове: белые, шоколадные? А может быть, она была просто Красная Шапочка?

Теперь уже ему казалось, что он ее помнит и никогда не забывал.

– А я вас очень хорошо запомнила. Вы были в летней гимнастической курточке, без пояса и босиком. Черномазый мальчуган! У вас волосы на макушке торчали, как у индейца. И это мне очень нравилось. Еще была какая-то барышня. Во всяком случае, я хорошо помню возле вас какую-то хорошенькую девицу. – Ирен нахмурилась: – Кто она? – спросила она требовательно.

– Я не знаю, о ком вы говорите.

– Нет, вы очень хорошо знаете. Петя покраснел.

– Вы ее любили?

Она спрашивала с таким видом, как будто имела на это непререкаемое право.

– Вы странная, – сказал Петя.

– Она не странная, а она вас влюбляет. У нее такая манера, – сказали Шура и Мура. – Но вы не поддавайтесь, потому что и нас потеряете и ее не найдете и останетесь, как буриданов осел. Впрочем, как хотите.

Шура взяла Муру за талию, и они, морща носики, не оглядываясь, удалились на крокетную площадку, где их ждали новоприбывшие гимназисты.

– Пойдемте в сад, – сказала Ирина и, совсем по-детски взяв Петю за палец, потащила вниз по ступенькам.

Вдруг она вспомнила, что он ранен, остановилась и взяла его под руку.

– Вам больно?

Теперь она смотрела на Петю снизу вверх. Даже на высоких каблучках она была ненамного выше Петиного плеча с погонами.

Он не успел опомниться, как она уже полностью завладела им. Он только жалобно смотрел на нее, как бы желая сказать: "Что вы со мной делаете?"

И с этого мига для Пети началось то мучительное и вместе с тем блаженное состояние, которое называется любовью с первого взгляда.

Как это случилось, откуда она взялась? Не знаю. Причины любви неизвестны. О них можно только гадать. Признаки же разные.

Один писатель сказал, что верный признак начавшейся любви есть потеря чувства времени или нечто вроде лунатизма. Может быть, и так.

Для Пети любовь началась с острого припадка ревности. Еще прежде, чем он понял, что влюблен, он уже, испытывал мучительный приступ ревности.

У нее есть жених. Свет померк в глазах Пети. Брезжила надежда: может быть, о женихе сказано в шутку?

– Это правда, что у вас есть жених? – спросил Петя.

– К сожалению, правда.

– Почему же к сожалению?

– Потому что я его не люблю.