Мария Прилежаева - Всего несколько дней Страница 19

— Что мы видим? Будничные, неиндивидуальные лица. Это правда жизни? Это фотографии, снятые равнодушным аппаратом. Почему все лица одинаковы? Почему вы не радуетесь, глядя на них? Почему при виде их вам приходит в голову ужасная мысль, что труд не благо, а бремя? Художник, ведь не это вы хотели сказать? Вы хотели рассказать о творчестве. О том, что у каждой из женщин в белых кофточках есть надежды и поиски: они чудесны, мы восторгаемся ими. Нет, — махнул он пытавшемуся что-то возразить Красовицкому, — не приклеивайте мне ярлык. Я не зову к лакировке. Не знаю, сумел ли бы я передать мысли и чувства героинь труда. Но… где краски в вашей картине? Краски убеждают. Где они? Неживописно. Отчего? Оттого, что писаны портреты по заказу. Постойте, постойте! — спешил он, не давая Красовицкому возразить. — Я не против заказов. Надо оформить выставку, праздник, парад — естественно! Но когда художник пишет знатных работниц по данному ему списку, не вживаясь в образ, пишет расчетливо, деловито и… равнодушно, тогда и получается равнодушно, — потухшим голосом закончил Новодеев.

Долгая трудная пауза. Затем кто-то пытался поспорить в защиту Красовицкого, но так неубедительно, что некоторые смущенно опускали глаза. Талантливые молчали, внутренне соглашаясь с Новодеевым, но, оберегая свой душевный покой, не вмешивались в спор. Среднеодаренные ехидно перешептывались и тоже молчали.

После этого и началось… Да, именно после того злополучного выступления Новодеева неприятности, незадачи обрушивались на него одна за другой. Вот даже с картиной, где цветущий луг и белая птица, Красовицкий и ей не дал ходу.

Красовицкий трудяга, собран, трезв — всем известно. Мигом улавливает, что в данный момент от художника ждут, о чем выгодно писать. И спешит, торопится обогнать других. И ревниво оглядывается, нет ли рядом соперников. Тогда любыми средствами надо успех других пригасить, не дать ходу. Он умеет не дать ходу. Вот и про Новодеева товарищам внушил, что картина вычурна, несвоевременна, несовременна. Чего только не наплел! Бедный Новодеев не успел защититься. И мы хороши — не заметили, как талантлива картина, талантлив художник!

А после… похороны, поминальная речь. Суетливые хлопоты о судьбе оставшихся произведений Новодеева, и во всем этом наверняка какой-то расчет. Не вдруг разгадаешь — какой.

Троллейбус остановился. Яков Ефимович не сразу вошел в Союз. Прохаживался по тротуару. Обдумывал, десятки раз взвешивал «за» и «против» предстоящей встречи с ученым секретарем. Утром твердо решено: «Иду». Ночью наползают сомнения. Совесть требовала: «Ты обязан в память друга доказать его талантливость, драматическую несправедливость судьбы. Ты виновен в том, что при его жизни молчал, отстранялся. У тебя не хватило смелости вступить в бой за Новодеева». Так кричала совесть.

Привычная осторожность подсказывала другое: осложнения, подвохи и прочее, что может последовать за разговором. Конечно, все станет известно Красовицкому, и Яков Ефимович до конца века наживет могучего врага.

Прикидывая так и эдак, Яков Ефимович некоторое время прохаживался по тротуару, а затем быстрым твердым шагом вошел в подъезд, миновал коридор и постучал в нужный ему кабинет.

Не дожидаясь ответа, открыл дверь. Ученый секретарь была не одна. Мужчина лет пятидесяти, статный, респектабельный, в замшевой куртке, водолазке болотного цвета, прощался с нею, пожимая ей руку.

— Рад, очень рад познакомиться! Итак, относительно Новодеева мы договорились точно?

— Точно, — подтвердила она.

«Что это? Чудо?» — про себя вскричал Яков Ефимович.

В два шага подскочил к столу, забыв поздороваться, нарушая приличия.

— Что вы о Новодееве? Может ли быть, чтобы так совпало? Я о нем, и вы о нем! Невероятно! Или я ослышался? Или не в своем уме? Объясните…

Якова Ефимовича пригласили сесть. Он был так возбужден, что ему предложили даже выпить воды. Мужчина в замшевой куртке тоже сел. Яков Ефимович перестал восклицать и в глубоком изумлении умолк. Ученый секретарь («Славная, умная!») представила ему:

— Председатель колхоза «Отрадное» Михаил Никанорович Дружинин.

Меньше чем через час Яков Ефимович в подробностях знал, что делал Новодеев в «Отрадном», что недоделал, зачем Новодеев нужен колхозу и как приехавший на совещание в Министерство сельского хозяйства председатель колхоза «Отрадное» разыскал дом Новодеева, никого не застал и, услышав от соседей по подъезду о смерти художника, явился сюда.

— Принимаем решение, — заключила ученый секретарь.

Вечерним поездом Яков Ефимович вместе с председателем колхоза уехал в командировку в Отрадное.

23

Весь путь они проговорили. Председатель колхоза окончил московскую Тимирязевскую академию и не раз бывал за границей членом праздничных и деловых делегаций, носит на груди звезду Героя Социалистического Труда, в «Отрадном» работает пятнадцатый год, колхоз-миллионер, а недостаточки есть.

— Есть недостаточки, — с упряминкой повторял председатель. — В частности, культурный фронт не на полной высоте. Отстаем по культуре, если производственными успехами мерить.

Езды на поезде три с половиной часа, тридцать километров от станции в сторону. К приходу поезда председателя ожидала черная «Волга».

Когда три месяца назад художник Новодеев сюда приехал, ни «Волги», никакой другой машины, ни лошаденки с телегой возле станции не было. День стоял солнечный, жаркий, в разгаре сенокос, колхозникам не до гостей. Кстати, никто Виталия Андреевича в «Отрадное» всерьез гостить и не звал.

…Однажды случилось художнику забежать в кафе перекусить на обед чего-нибудь вроде сосисок. Немолодой мужчина, высоколобый, с открытым лицом, у того же столика, стоя, ел те же сосиски.

Несколько незначащих реплик, беглых вопросов, и Новодеев узнает, что перед ним председатель колхоза «Отрадное».

— Красиво там у вас?

— Красивей не сыщешь.

— И название милое — Отрадное! Заберу-ка свои художнические снасти, да и двину к вам полюбоваться Отрадным.

— Что ж, двигайте, не пожалеете.

Вот и все приглашение. Правда, председатель вырвал из блокнота листочек, черкнул адрес, распрощался и наверняка тут же о художнике позабыл, уверенный, что тот и не подумает собраться в Отрадное. Действительно, Виталий Андреевич не сразу надумал.

В командировке ему отказали, выдали восемьдесят рублей в порядке творческой помощи. И он поехал в Отрадное на свой страх и риск.

Дорога, дорога… Вольный ветер веет в лицо, ласкает влажный лоб, тяжелые потные волосы.

Жарко, а как легко дышит грудь! Предчувствие неведомого счастья охватывает Виталия Андреевича. Давно он не испытывал радость этих ожиданий, надежд. Молодость вернулась к нему. Он силен, талантлив, полон энергии. Он шагает пешей тропой, которая то вильнет в лес, то выбежит на поляну, пересечет неглубокий, заросший ивняком овражек.

Волнистые дали раскинулись вправо и влево. Он видит цветы. Ему хочется стать на колени и поклониться луговым цветам. О, чувствительный художник! Тебе всюду грезятся поэзия, лирика…

Председатель колхоза крайне удивился приезду художника, он давно уже о нем забыл. Да к тому же заявился художник в страдную пору, председатель, все его помощники, бригадиры, зоотехники с утра до ночи, а то и круглые сутки, в горячке покосов.

— Смотрите, наблюдайте, живописуйте! — сказал председатель.

Кому-то позвонил, подняв трубку одного из телефонов в своем почти министерском кабинете с паркетными полами, полированным столом, книжным шкафом; кого-то вызвал, что-то приказал, и на следующий день в колхозный Дом для приезжих к Виталию Андреевичу прибежала быстренькая курносенькая девушка, младший зоотехник, консультировать художника.

Она сыпала различные сведения залпом, без передышки, обрушивая их на художника, не подготовленного к такому обилию сельскохозяйственной информации.

Новодеев слушал, смотрел, поражался. Механизация, техника, электрические доилки, кормовозы, доставляющие на тракторах корма животным. Организованная по последнему слову науки и техники фабрика по производству молока и мяса. Коровы-машины. Откормленные, черно-белые, с тяжелыми цепями на шеях, они смотрели на посетителей неподвижными глазами. Видят ли они? Что они видят? Жуют жвачку. Без останова жуют. Затем им подвозят корма. Они снова жуют и равнодушно отдают молоко.

Какое-то беспокойство поднялось в сердце художника. Умом он понимал и одобрял благоустроенность, богатство, превосходную механизацию молочно-племенного комплекса, как называла скотный двор девушка-зоотехник, а в душе что-то спорило, противилось превращению коровы в машину. Чудилось иное:

…Ряд холмов и нивы полосаты,Вдали рассыпанные хаты,На влажных берегах бродящие стада,Овины дымные и мельницы крилаты…

Художник Новодеев, ты отсталый человек и нечего призывать себе в союзники Пушкина…