Анатолий Буйлов - Тигроловы Страница 2

— Ну, какие... Мне ведь на промысел надо — пушнину добывать, а тут отлов тигров...

— А-а, вон что... — Пальцы директора выпустили авторучку, неуверенно потеребили клочок бумажки, постучали по черной полировке. — А знаешь, Калугин, ты совершенно прав. Даже если ты сейчас договоришься с Лошкаревым, что, впрочем, маловероятно, все равно отпустить я тебя не смогу. Ты ведь охотник и обязан добывать пушнину.

— Но ведь и Лошкарев охотник, и брат его... Оба они охотники!

— Ну, Лошкаревы везде успевают: и тигров ловят, и план по пушнине выполняют.

— Так и я смогу план по пушнине выполнить. После Нового года отправлюсь на участок и выполню. — Павел с надеждой смотрел на директора, медленно вытирающего платком глянцевую лысину. — Отпустите, Михаил Григорьевич! Честное слово даю — выполню!

— Нет-нет, Калугин! Занимайся своим ремеслом и не мудрствуй, не гоняйся за славой...

— Я вовсе не за славой гоняюсь! Это вы о ней печетесь... — напрягаясь и сдерживая себя, чтобы не высказать директору все, что о нем знает и думает, Павел пошел к двери, тихо, но твердо произнес: — Все равно я своего добьюсь — не нынче, так на следующую зиму уйду на отлов тигров без вашего благословения...

— Ого! Вон ты как заговорил! — Директор даже голову набок склонил, ухо к Павлу направил — не ослышался ли. — Значит, говоришь, самовольно уйдешь? Ну-ну, давай. Попробуй, голубчик... Ишь ты... Напугал, на-пу-га-ал... — Попич притворно всплеснул руками и вдруг с неожиданной злостью, прищурив глаза, жестко отчеканил:

— Уйдешь самовольно — скатертью дорожка! Уволю как злостного прогульщика. Понял?

— Еще бы, как не понять, — усмехнулся Павел. — А только я, товарищ директор, тоже непужливый — увольняйте! Плакать по вашему болоту не стану! — И с этими словами, не взглянув даже на Попича, вышел из кабинета.

Не ожидал Павел, что так скандально завершится его визит к директору: все, что произошло сейчас, было явно во вред тому, к чему он стремился. Проклиная себя за вспыльчивость, с упавшим настроением, без прежней уже решимости, из одного лишь упрямого желания до конца бороться за свою мечту, он, выйдя из конторы, направился к дому Лошкарева.

Директор напряженно следил за Павлом через окно. Его интересовало, куда повернет Калугин — в проулок, к Лошкареву, или к себе домой. Убедившись, что Калугин идет к Лошкареву, директор удовлетворенно кивнул и пожелал Калугину удачи — более подходящего случая избавиться от чересчур строптивого охотника, может, потом и не подвернется. Но Лошкарев наверняка не примет Калугина. «Как же быть? Не поговорить ли мне и в самом деле с Лошкаревым? Примут Калугина, а потом... Потом уволить его за самовольный уход? Нет, пожалуй, надо это дело обдумать».

Лошкаревский двор был наглухо скрыт от проулка мощными, потемневшими от времени воротами, в которые свободно мог бы въехать трактор, но которые этот же трактор не смог бы, пожалуй, вывернуть. Это были староверские ворота, сделанные по сибирскому образцу: давно уже никто не делал таких в селе, предпочитая жить на виду, отгораживаясь от мира лишь невысоким легким штакетником. Вот перед этими-то глухими воротами Павел нерешительно остановился, пытаясь унять волнение и тщетно стараясь напустить на лицо степенное выражение. Наконец, махнув рукой на все свои старания, он толкнул тяжко скрипнувшую калитку и, не обращая внимания на яростно залаявших собак, рвущихся на цепи в углу двора, поднялся на высокое, недавно пристроенное крыльцо, прошел через темные сени к дверям и, глубоко вздохнув, точно собираясь в прорубь нырнуть, постучал.

Савелий Макарович Лошкарев, распушив черную бороду на своей могучей груди, сидя на низком табурете перед печью, точил пилу. Сын его, Николай, гладко выбритый, розовощекий, как юноша, но с морщинистым тяжелым лбом и с высокой залысиной, стоял на полу на коленях с большими портняжными ножницами и собирался, вероятно, что-то кроить из разостланного перед ним куска брезента. По всей прихожей на полу разбросаны были охотничье снаряжение, камусные лыжи, рюкзаки, топор, закопченный чайник, какие-то мешочки, свертки, обрывки веревок.

«Уже собираются», — с тревогой подумал Павел, громко и почтительно здороваясь.

Недоуменно глядя на Павла, Николай торопливо встал с колен, сдержанно ответив на приветствие, подсел к окну.

— А-а, Павлик, в нашу обитель пожаловал? Доброго здоровья, доброго здоровья! — приветливо заулыбался в бороду Лошкарев. — Садись-ко вон на лавку. Да спихни оттель тряпье, усаживайся, не робей. — Лошкарев был в хорошем настроении; из-под кустистых черных бровей его смотрели на гостя внимательные, с мудрой усмешкой глаза. — Ну вот, сел, теперь, Павел, сын Иванов, может, чайку попьешь?

— Да нет, спасибо, Савелий Макарович, я ненадолго... Я к вам по делу...

— У-у, молодо-зелено! Пошто говоришь таки слова? За чаем-то само дела темны да всяки и решить бы. А то ишшо лучше медовушки ведерко... Фу-ты, окаянной попутал! Да и не пьешь ты зелья — стало быть, на роду тебе писано всяко дело, как Измайлову крепость штурмом решать, либо взадпятки от ее отскакивать.

Говоря все это, Лошкарев продолжал на ощупь подтачивать напильником зубья пилы, и она тихонько пела у него на коленях, словно чудный музыкальный инструмент в руках у былинного сказителя — он и похож-то на былинного героя, Савелий Лошкарев: черная с проседью борода, волосы острижены под горшок, серая сатиновая рубаха навыпуск, подпоясанная тонким ремешком, под цвет рубахи — брюки, заправленные в войлочные чулки, обшитые снизу сукном; ровный голос, уверенные движения, кряжистая, могутная фигура.

— Значица, не хошь чаи распивать? Ну, как знашь, дело хозяйское. Вертолет поди-ка ожидашь? Жди, жди с моря погоды. Батька твой вертолетов этих никогда не ждал, на ноги свои надеялся, и — верней, надежней это было. Избаловался народ — вертолет имя подавай! Ишшо на ракетах скоро к избушкам своим подлетывать станете, вот уж тогда, истинно, светопреставление наступит. Когда вертолет-вертопрах обешшают?

— Да со дня на день обещают, но ясно уже — после ноябрьских праздников, раньше не дадут. — Павел все ждал, когда Лошкарев спросит у него, по какому делу он пришел, но старик не спрашивал и, как показалось Павлу, даже умышленно вел речь о постороннем.

— Зима ноне снежная будет: больно дружно лист опал, как ветром сдуло. Опять же охотнику то на руку — соболек, глядишь, на приманку охотней пойдет. Тебе сколь в план записал соболюшек?

— Двадцать.

— У-у, ну, энто ишшо не слишком, — спроворишь поди? Прошлой сезон, шшитай, половину охотников план не добрали, а ты перебрал. Вот и ноне спроворишь... Соболевка, она выгодней любого промыслу... На другом-то промысле бегашь, бегашь, всю холку котомкой собьешь, а как деньги шшитать зачнешь, так и нету их! Кот наплакал! Ишшо и попрекнут: пошто радел плохо?! Не-ет, соболевка, Павел, скажу я тебе — куды с добром!

Павел уже понял, что Лошкарев догадался о причине его прихода и теперь старается оттянуть предстоящий разговор или вовсе обойти его.

— На соболевке сам себе хозяин: хочешь — седни вышел на путик, хочешь — завтра, никто не указ... Ты, Павлуха, само главно, до Нового году старайся большую половину плана спроворить, а потом легше пойдет...

— Савелий Макарович! Я слышал: вы лицензии на двух тигров получили!

Замер напильник в руках старика, смолкла и пила. Вопрошающе глянул Лошкарев на сына, но тот, нахмурившись, опустил глаза, поднял с полу кусок брезента и принялся что-то сосредоточенно кроить из него. Мгновенно перехватив этот безмолвный разговор отца с сыном, Павел внутренне напрягся, ожидая отказа, но все еще поддерживая в себе едва-едва мерцающую искорку надежды. «Вжик! Вжик! Вжик!» — вновь заскрежетал напильник. «Тиу! Тиу! Тиу!» — звонко откликнулась пила.

— Получили, Павлуха, две лицензии, это верно, будь они неладны! Не ко времени... Тут бы на соболевку ладиться, а тут лицензии эти, канителься теперь с имя... Соболюшек ловить куды спокойней да выгодней... Ты ноне не слыхал, как будут соболя принимать — по новым ценам аль по старым ишшо?

— Савелий Макарович! Вы меня нынче обещали взять с собой на отлов...

— Вот уж какие напильники теперь делают... — Лошкарев сокрушенно покачал головой, разглядывая напильник. — Ишшо и полпилы не выправил, а напильник уже истерся весь. Раньше, бывало, на пальцах мозоли кровяны, а напильник как новой...

— Ну так как же, Савелий Макарович? Возьмите меня на отлов. Я вам в тягость не буду, вот увидите, и денежного пая мне не нужно, я просто так ходить буду с вами. Мне только посмотреть. Возьмите, Савелий Макарович, а? Ей-богу — не пожелеете. Вы же обещали...

— Экой ты, Павлуха, неугомонный, — то ли одобрительно, то ли с досадой сказал Лошкарев. — Оно-то верно — обешшал, ну дак вишь — осечка, стало быть, произошла... Евтей грозился не пойти за тигрой, а нынче вот опять надумал, стало быть, бригада в полном собрании.