Анатолий Тоболяк - Папа уехал Страница 2

— Не буду я, — папа повторил, и даже не смотрит, в сторону глядит. — Не хочу я.

— Да это ж вино! — дядя Юра заудивлялся. — Сушняк! Я за рулем — и то приму. За два часа выветрится. Держи!

У папы даже бровь задергалась. И голос какой-то тонкий стал.

— Ну, не хочу я, честное слово. Давай сам.

— Зарок, что ли, дал? — дядя Юра спросил, помолчав.

— Ну вроде этого. Не важно! — Папа сигарету в песок бросил, придавил ногой. И поднялся. — Пойдем, Лешка, побродим.

Дядя Юра закричал сердито:

— А мне что делать? Одному дуть? Алкаш я, что ли!

Папа засмеялся:

— Женщин дождись. Они помогут. — Обнял меня за плечи, помахал дяде Юре рукой, и мы пошли.

Последний раз мы так ходили… я даже не вспомню когда. И вот идем нога в ногу, папа и я, и он меня крепко так обнимает, будто боится, как бы ветер не унес в океан. А я его тоже крепко обнял за пояс — как бы его ветер не унес в океан. Он в свитере, и я в свитере. Он в джинсах, и я в джинсах. Нога в ногу идем по берегу, а над нами чайки кричат. Папа мой и я!

Он мне в лицо заглянул и спросил:

— Чего улыбаешься?

А я и правда не могу удержаться, губы растягивает — и все.

— Так, — говорю. — Нравится мне здесь.

И хочу нахмуриться, а губы растягивает.

У папы глаза заблестели.

— Мне тоже нравится здесь. И маме. А Юлька совсем ошалела — смотри.

Юлька вдалеке носилась по берегу и визжала, а мама бегала за ней. Я подумал: Юльке-то все равно, где жить, да и мама без Тихого океана проживет, вообще, где угодно проживет, хоть в полярных льдах, хоть в пустыне, и без денег даже проживет, и без обновок, в одном платье и пальтишке, на хлебе и воде, даже не пикнет, лишь бы только папа был такой, как сейчас.

А он потрепал меня по волосам и сказал:

— Скоро отгуляешься, Лешка.

— Ага. Скоро.

— Полмесяца осталось. Тебя новая школа не пугает?

— А чего пугаться? — удивился я.

— Ну, все-таки новые учителя, новая обстановка… Я вот нелегко на работе осваиваюсь. Люди незнакомые. Приглядываются ко мне. Я — к ним. Своего рода акклиматизация. — Он поморщился. — Болезненная, знаешь.

Я подумал и сказал:

— А ты не обращай внимания — и все.

— Как же не обращать? Это люди.

— А ты делай что надо — и все! Кто поймет — тот поймет. А кто дурак, с тем и разговаривать не стоит. По-моему, так.

— Ну-у, в принципе правильно… — засмеялся папа.

— Ты же не какой-нибудь! — разгорелся я. — Ты же лучше других можешь работать. Ты же талантливый, папа!

Он даже остановился, словно его по лбу стукнули.

— Кто это тебе, Лешка, такую ерунду сказал?

Я ответил: мне эту ерунду мама сказала, да и от других слышал, а если бы не слышал, то я тоже не слепой, сам вижу.

Папа задумался и странно на меня так поглядел, будто это не я, а кто-то другой. Потом пробормотал:

— Здорово получается. Хотел тебя ободрить, а вышло наоборот.

И тут я решил до конца идти, потому что когда еще такой случай будет?

— Меня не нужно ободрять, папа. У меня все нормально, не бойся. Ты лучше маму почаще обнимай, как вот недавно, ладно? А то мне неудобно лизаться, я уже большой… одна Юлька ей и остается, понимаешь? — И сам на себя вызверился: зачем сказал, балда!

А папа… просто что-то ужасное случилось… он… меня… поцеловал! И быстро-быстро пошел вперед. А я стоял, и глаза жутко жгло.

«Дорогая мама, здравствуйте! Ваше письмо получили. Отвечаю сразу.

Погода у нас чудесная: солнечно и морозно. Все вокруг завалено снегом. По выходным город встает на лыжи, и мы тоже. Юлька растет, как медвежья дудка, — на глазах. В детсадике ее все любят — за живой характер, наверно. Не болеет — представляете! — ни разу за эти четыре месяца не чихнула даже. Лешка взрослеет не по дням, а по часам. В смысле учебы с ним забот нет. Дружба его с этой девочкой Светой продолжается. Бегают друг к другу в гости. Водой не разольешь. И иногда он смотрит на нее какими-то очень серьезными глазами.

Мы прибарахлились, мама: купили кухонный гарнитур за 230 руб. и цветной телевизор в кредит. Старый сдали. Ничего себе, да?

Ну а теперь — держитесь, мама! — сообщаю самую главную новость. Месяцев через семь у Вас появится еще внук или внучка.

Ну как? Не упали в обморок?

Сами понимаете, мама, что случись это раньше, в Свердловске, то ни о каких родах не могло быть речи. Но сейчас все у нас так хорошо, я поверила в Леню, как, впрочем, всегда в душе верила, что такое счастливое время наступит, и он сам в себя, по-моему, поверил. В нашем доме даже пивом не пахнет!

Странно все-таки человек устроен: дай ему немного счастья, и все, что было, он вспоминает как кошмарный сон, а не как недавнюю реальность. Может, только я такая?

Сейчас у нас с Леней повторяется наша молодость, наши студенческие годы. Вы знаете, я всегда Леню любила, даже в самые страшные времена, а сейчас сильней, чем прежде. И он, по-моему, испытывает то же чувство. Мы даже внешне стали другие, мама, будто сбросили десяток лет. Мне кажется, наши знакомые — Жуковы, например, — завидуют нам в душе. Хоть мы с Леней и не афишируем свои чувства друг к другу, но все равно ведь видно…

Ох, расписалась! Даже молоко прозевала — сбежало.

С деньгами у нас все в порядке, Вы сами можете судить по покупкам. Да, чуть не забыла! Леня стал начальником отдела. Сейчас он по голову занят проектом нового микрорайона, где впервые будут строиться девятиэтажки. Я тоже… гм… расту. Недавно перевели в старшие экономисты.

В Ташкенте все в порядке: мои родители здоровы. Передавайте привет всем.

На улице было солнечно и тепло. Я шел, засунув руки в карманы своего полушубка. Ни на кого не глядел. Прямо и вперед шел. Ни на кого не глядел. Ничего не видел.

Вот продуктовый магазин. Вот магазин электротоваров. Около краеведческого музея я свернул на тропинку и через березовую рощу вышел к пятиэтажному кирпичному дому, где она живет. Второй этаж, пятая квартира. Звонок на двери.

Открыла мне Зинаида Михайловна, ее мать.

— А, Леша! — говорит. — Заходи. Что с тобой?

Увидела, значит, какой я.

— Дома? — спросил.

— Дома, дома. Уроки учит.

Учит уроки! Как ни в чем не бывало учит уроки! Хорошо.

Стащил ботинки и в носках пошел по коридору прямо, а потом налево. Дверь в ее комнату была закрыта. Я постучал и вошел.

Светка ко мне спиной сидела за письменным столом. Оглянулась и вся засияла, как она это умеет, — и ртом, и глазами.

— Лешка пришел! — радостно так сказала и встала из-за стола, белобрысая такая, большеротая, худенькая — до невозможности красивая.

Я стою, смотрю.

— Ты чего? — спрашивает.

Я молчу, а во рту все пересохло.

— Ну, проходи! Чего на пороге застыл? — Она уже сердиться начала.

Я руки на груди скрестил, стою, молчу. Сердце так бьется, что больно.

Тогда она испугалась, попятилась и плюхнулась на тахту. Глаза огромные стали. Коленки голые торчат. Глядит на меня. А я говорю:

— Ты мне скажи, Светка, что ты в нем нашла? Он же придурок. У него вот здесь не хватает. А жмот какой! Что ты в нем нашла?

— Ты про кого это? — испуганно спросила Светка.

— А ты не знаешь, про кого, да? Про Барыгу я.

— А что… Барыга? — Она совсем растерялась, мигает, мигает. А мне так горько стало, все в груди сдавило, дышать трудно.

— Эх, Светка! — у меня вырвалось.

— Лешка, что ты! — Вскочила, подбежала ко мне. — Я ничего не сделала, честное слово! Ему часы новые купили, он показал. Электронные. И все. Больше ничего.

— Эх, Светка! Зачем врать? Ты же его за руки держала и смеялась вместе с ним. Сашка Жуков видел. Он как раз помойное ведро выносил.

— Ну, смеялась! Потому что он дурак. Я одну минуту посмеялась и ушла. И все!

— Эх, Светка! Все было так хорошо. Я в тебя верил. Я тебя так любил, Светка… ты бы только знала. Прощай!

— Как «прощай»?

— Не поминай лихом, — говорю.

Я ведь даже полушубка не снял. Только ботинки надо было надеть у порога, всего-то. А Светка выскочила следом, уцепилась мне за рукав:

— Не уходи, пожалуйста!

— Прощай! — говорю. А у самого горло перехватило. Дверь распахнул и выбежал на лестничную площадку. А Светка мне вслед:

— Дурак! Дурачок! Не приходи никогда!

А я сбежал по лестнице вниз, выскочил во двор — и ничего вокруг не узнал. Другой двор, чужой. И улица чужая, незнакомая. И весь город не тот, что был.

Я зашел за какой-то железный гараж, где валялись пустые бутылки, и здесь долго стоял и глубоко дышал. Мне хотелось драться с Барыгой, жестоко, до крови, содрать с него эти электронные часы и раздавить их каблуком. Барыга получит, ох как он получит! А она? Нашла кого держать за руки, с кем смеяться!

Так я думал, и вот пришел в детсад к Юльке. Они играли на площадке, где всякие там качели, лесенки и песочницы. Юлька меня увидела и побежала навстречу.