Владимир Амлинский - Аптекарша Страница 2

До свидания, Валька! Как ты там в своей роскошной центральной аптеке? Представляю себе какая ты важная.

Привет всем нашим и особенно Эдьке. Но самый большой привет нашему Новороссийску. Сейчас перед моими глазами его улицы, и набережная, и море... Но я не могу это все описать, так как у меня не хватает таланта, а во-вторых, ты сама все это знаешь не хуже меня...»

Лена отложила ручку и увидела новороссийские улицы.

Желтые от солнца мостовые. Идешь по мостовой и пяткой чувствуешь ее тепло... И вот уже позади наша улица, стадион, и вдруг — будто в пропасть летишь — перед тобой распахнулось море, такое голубое, такое огромное и нежное, что плакать хочется!.. Но Лена знает, что от плача краснеют глаза, а нос становится большим и более заметным на лице, чем полагается. И она не плачет. Она просто слушает музыку, жестяной шум листьев и думает, думает и жалеет себя, и от этой жалости к себе ей становится в конце концов тошно. И вдруг она слышит: мужские голоса добросовестно и старательно выводят какой-то мотив. Поют они за стеной, но кажется, что поют тут же рядом, в комнате, просто из-за марлевой занавески их не видно. Стена — хороший проводник звука.

Что они поют? «На границе часто снится дом родной». Поют плохо, но с увлечением и очень громко. И вдруг это пение, поначалу показавшееся Лене забавным, начинает раздражать ее. Утром, чуть свет, они горланят истошными голосами: «Р-рёта, подъем!», — видимо, подражая какому-то старшине, и долго возятся, фырчат, швыряют друг друга так, что трясутся стены, — и все это вместо того, чтобы использовать драгоценные минуты для сна. Странные, неугомонные парни! В лицо их Лена даже и не знает. Они уходят, когда она еще спит, вернее, пытается спать, а приходят вечером и тут же отправляются в клуб. А сегодня, видно, у них «музыкальное настроение».

«Тишина необходима людям после работы, как лекарство», — профессионально думает Лена и, выполняя служебный долг, строго стучит в стенку.

Голоса замолкают, а через минуту Лена слышит ответный стук в дверь. Лена открыла.

— Товарищ аптекарша, видно, не в духе, может быть, ей не спится после тяжелой работы? — сказал, глядя на Лену круглыми нагловатыми глазами чернявый коренастый ухмыляющийся парень, на голые плечи которого с этакой спортивной небрежностью был накинут полосатый пиджак. «Последняя любовь моя Тамара», — было написано на выпуклой темной груди, покрытой зарослями курчавых и, очевидно, жестких волос. «Последняя любовь моя Тамара». Лиловая роковая надпись чуть вздымалась, морщинилась — словом, жила на груди особенной, автономной жизнью.

— Может, вам песни наши не подходят? Может, вам джяз нравится? (Он так и сказал: «джяз».) Мы и джяз можем сделать.

На Лену пахнуло знакомой, новороссийской пристанью.

— Нет уж, мне ваш джяз не нужен, — сказала Лена. — А после двенадцати вы петь не имеете права. Даже такое постановление есть, если хотите знать.

Карие наглые глаза сузились, невероятное презрение было в них. И едва только губастый ехидный рот приоткрылся, чтобы дать по аптекарше последний разрушительный словесный залп, как чья-то рука легко отстранила черного. Вернее, даже не отстранила, а отодвинула в сторону. Передний план занял высокий парень в солдатской, бесцветной от времени и стирок гимнастерке с засученными рукавами.

— Вы уж на нас не серчайте, — тихо и просто сказал он. — Радость у нас сегодня. Трудовая победа у нас вроде... Сегодня мы прошли Гнилую выемку у Гусарских низин.

Лена не знала, что такое Гнилая выемка. Она не знала также, что такое Гусарские низины. Она смотрела на парня. Пожалуй, таких она еще не видела... Он был красив особенной, русской, рязанской красотой. Было все, что полагается в таких случаях: спокойные голубые глаза, очень светлые, почти белые волосы, по-видимому, младенческой мягкости. Но было еще и другое: мужская железная сила дремала в широких покатых плечах, в голых, поросших золотистым пушком руках. И с этой мужской крепью поразительно сочеталась тонкая талия, юношеская, легкая стать, стать молодого, еще не заматеревшего дубка.

«Ну и мальчик! — подумала Лена. — Ни вдохнуть, ни выдохнуть...»

— Добрячок ты, Алеша... Тихий ты мужик, беззлобный, — с иронией сказал черный.

— Ладно, Ким, кончай это дело... Вы не думайте, он не такой, — улыбнувшись, сказал Алеша.

— А я и не думаю, что он такой, — сказала Лена. — Я вообще о нем не думаю.

— Вот это вернее будет, — сказал черный и церемонно-иронически раскланялся.

— А поем мы, надо честно сказать, слабенько, — сказал Алеша. — Но мы пока учимся.

— Мне повезло, что рядом такие ученики, — с нарочитой женской колючестью сказала Лена.

Дверь закрылась, и они ушли.

«А может, и действительно повезло?» — подумала Лена и погасила свет.

Прошло два дня, и Лена забыла обо всем этом... В аптеке не было детской присыпки... А в строительном тресте не было машин. И когда Лена попросила транспорт, ей сказали, что все машины на руднике и на железной дороге. Лене пришлось идти пешком до районного центра. Вернулась она обратно только к обеду. Трестовская столовая работает всего лишь несколько часов в день, в соответствии с рабочим временем, и здесь свои законы. Здесь законы братства и взаимопомощи. Лена вне этих законов. Каждый человек — член бригады, и когда он стоит в очереди и к нему подходит парень или девушка из его бригады, он не может им отказать. Он берет у них чеки. В каждой бригаде по восемь человек, а бригад много.

Но что делать, если ты аптекарша и не входишь ни в одну из бригад? Надо стоять в очереди. Очередь длинная, а перерыв короткий, и Лена с тоской смотрит на толпу в серых спецовках, бурно и весело штурмующую окошко кассы... Она ходит здесь, как белая ворона. Как городская новороссийская ворона в югославском свитере.

В столовой пахнет черным хлебом, тушеной капустой, перцем. В столовой душно, как в бане. Чужие люди окружают Лену. Чужие люди говорят о кирпичах, щебне, о том, что электричества нет и шагающий экскаватор простаивает. Какое электричество, Лене непонятно. Ведь в комнате же есть электричество. Кроме своей комнаты-аптеки, она ничего не знает и не желает знать. И пусть она белая ворона! Лучше быть белой, чем грязными, измазанными воронами в серых спецовках...

В довершение всего у Лены сломались медицинские весы. Конечно, это мелочь в городе, где есть телефон и ремонтные мастерские. Но в Железногорске — это несчастье...

«Придется снова тащиться в райцентр», — с отчаянием подумала она.

Лена одиноко шла по взрыхленной, подсохшей на солнце земле. Около каркаса новой школы стоял башенный кран, он медленно тянул тяжелые железобетонные перекрытия.

— Посторонись! — крикнула ей из открытой кабины тоненьким голоском девушка-крановщица. — Майнаю!

«Лучше на кране торчать, чем по два раза в райцентр топать», — подумала Лена.

И вдруг лицом к лицу она столкнулась с Алексеем. Он шел стремительно, пружинисто, сосредоточенно, весь поглощенный какими-то своими мыслями, и только лицо у него было бледное, похудевшее, как с перепоя, а глаза были поблекшие, не такие яркие, как в тот день, когда она его увидела впервые. Лена ему страшно обрадовалась. Не потому, что это был Алексей — широкоплечий, красивый, понравившийся ей парень. Просто навстречу шел знакомый человек. Может быть, единственный в этом городе, кого она знает по имени. И ей захотелось поплакаться, рассказать о том, что ей пришлось таскаться в райцентр пешком туда и обратно за детской присыпкой, о том, что она не обедает уже несколько дней, так как все берут чеки своим, а она никого не знает, что у нее ко всему испортились аптекарские весы и вообще она белая ворона. Но вместо всего этого она остановилась и сказала:

— Здравствуйте, Алеша... Вы что, заболели?

— А, здравствуйте! — обрадованно отозвался он. — Просто была тяжелая смена. По срокам руду дать должны, а все в земле копаемся, застряли с того дня, как песни пели... Правда, сейчас грунт трудный — подземные воды. Да и машина моя разбарахлилась...

— И моя, знаете, машина разбарахлилась, — сказала Лена.

— Какая же у вас машина? У вас, по-моему, все больше порошки, таблетки...

— Не только... У меня весы есть, специальные, и вот сегодня я их сломала. А починить их никто и не сможет здесь... Они сложные, механизмы у них маленькие, не то что ваши эти краны.

— А у меня не кран, товарищ аптекарша. У меня «СЭ-3» — трехкубовый экскаватор... Ну, а весы ваши посмотреть надо.

— А вы... умеете разве? — повеселев, сказала Лена.

— Я, понимаете ли, в армии три года служил. Там, знаете, во всяких винтиках копаться пришлось.

Они пришли в аптеку. Алексей полчаса сидел, склонившись над весами, разбирал их, снова собирал, а затем, повернувшись к Лене, сказал: