Вилис Лацис - К новому берегу Страница 2

— Скажи маме, пусть купит тебе конфет! — крикнула она мальчику.

Ильза быстро нагнулась, подняла деньги и швырнула их обратно Лине.

— Клочком бумаги не откупитесь, — резко сказала она. — Приберегите его. Пригодится вашим детям.

Гости смущенно переглянулись. Кикрейзис дернул плетеные кожаные вожжи. Конь пошел быстрой рысью, и снова колокольчики и бубенцы зазвенели на всех санях.

Насупившийся и раздосадованный сидел рядом с женой Антон Пацеплис.

— Вот чего ты добилась, — прошипел он тихо, чтобы не расслышал Кикрейзис. — Теперь вся волость будет смеяться.

Когда за поворотом дороги исчезли последние сани свадебного поезда, Ильза вытащила санки на середину дороги и отряхнула снег с сапог, с подола юбки.

— Мамуля, тот дядя с усами… — заговорил Артур, — это хороший дядя?

— Нет, сынок, это плохой человек, — ответила Ильза. — Ты запомнил его?

— Да, такой с усами… большой дядя.

— Это не дядя. Это был… твой папа. Он тебя не любит, поэтому и тебе не следует его любить.

— Почему?

— Ты еще маленький и не поймешь, почему. Когда вырастешь большой, поймешь.

Поправив одеяло на ногах Артура, Ильза погладила щечки сына, поцеловала его в лоб и, взявшись за веревку, зашагала по дороге.

Снова среди леса, на затихшем большаке, они остались совсем одни…

2

Весь день Ильза тащила за собой санки. За лесом потянулись открытые места, где крестьянские усадьбы стояли у самой дороги и прохожих, встречал неистовый лай собак. У каждой корчмы были привязаны лошади; они грызли от скуки столбы коновязи, пока их хозяева подкреплялись пивом и водкой. В таких местах Ильза ускоряла шаг, стараясь скорее пройти мимо. Как собаки не пропускали ни одного прохожего, не залаяв, так пьяные гуляки, заметив молодую женщину, считали своей обязанностью задеть ее пошлыми остротами.

Ильза делала вид, что не слышит их.

Когда дорога снова углубилась в лес, Ильза облегченно вздохнула.

Время от времени она разговаривала с Артуром, которому становилось скучно, но как только мальчик засыпал, она погружалась в свои думы. Одна за другой сменялись в воображении Ильзы картины ее нелегкой жизни.

Ясно вспомнилась грозная ночь, когда за старым парком баронского имения взвихрились клубы дыма, прорезанного языками яркого пламени… Красное зарево охватило небосвод, и ночь стала светлой, как день. Горел баронский замок. Батраки издали молча глядели, как свершалось возмездие. Лица их озарялись трепещущими отблесками пожара. А когда наступило утро, на пригорке, где вчера еще кичливо возвышалось разбойничье гнездо барона, виднелась черная груда закоптелых развалин.

Смелые, полные вызова песни звучали тогда в городах и деревнях Латвии, красные знамена сверкали на солнце. На собраниях гремел бесстрашный голос Петера Лидума — отца Ильзы:

— Долой насильников и кровопийц! Долой царя и черных слуг его! Мы свободные люди и возьмем власть в свои руки!

В то время Ильзе было десять, а ее брату Яну — четырнадцать лет. Еще не все понимая, они с гордостью и восторгом прислушивались к мужественному голосу отца. Отец им казался таким сильным, что был способен один перестроить жизнь — сделать ее новой, счастливой, красивой. Буря девятьсот пятого года, как весенняя гроза, проносилась над Видземе и Курземе, над всей необъятной Россией.

…Затем вспомнился мрачный вечер в батрацкой избе имения. В простом дощатом гробу лежал расстрелянный карательной экспедицией Петер Лидум. Плакала мать. Помрачневший, без единой слезинки в глазах, смотрел Ян в мертвое лицо отца. Ильза тихо стояла у изголовья гроба. Приходили и уходили люди. Их было много, они хотели отдать последний долг покойному. На следующий день за кладбищенской оградой — на «кладбище нечестивых» — без колокольного звона, без напутствия пастора похоронили Петера Лидума. И после этого начала скитаться по свету молчаливая батрачка с двумя сиротами. Ильза пасла хозяйский скот. Ян работал за полубатрака.[2] Тяжелый труд рано сгорбил стройную фигуру матери. И вот наступил день, когда Ильза с Яном остались на свете совсем одни…

— Мамусенька, скоро приедем домой? — прерывает Артур нить мыслей Ильзы.

Дорога из кустарника снова вышла в поле. На пригорке стояла мельница с неподвижными крыльями.

— Да, сынок, скоро будем в тепле, — отвечает Ильза. — Когда стемнеет, мы зайдем в избу, погреемся.

— Что это? — спрашивает мальчик и показывает на мельницу.

— Это мельница, Артур. Там мелют хлебушек.

— Мне хочется хлебушка…

Ильза отламывает от каравая кусочек, протягивает сыну. И снова санки скользят по гладко накатанной дороге. В морозной мгле плывет огромный тускловатый шар заходящего солнца. Предчувствуя наступление темноты, вороны спешат устроиться на верхушках берез, — они спорят, шумят, выбирая удобное место для ночлега.

Другая картина проплывает перед Ильзой.

Она — молодая красивая девушка — с Юрьева дня[3] нанимается батрачкой в усадьбу Кикрейзиса — одного из самых богатых землевладельцев волости. Усадьба расположена на высоком месте, и накопившаяся за многие поколения вода Змеиного болота не заливает полей и лугов Кикрейзиса. Урожай здесь ежегодно снимают лучший, чем у соседей. Внизу, рядом с болотом, расстилаются голые поля и кочковатые, изрытые кротами луга усадьбы Сурумы. Со всеми пастбищами, полянами и болотным клином там наберется около шестидесяти пурвиет[4] — двухлошадная земля, как говорят крестьяне. Половина этой земли негодная, поэтому владелец усадьбы Сурумы всегда боролся с нуждой, а крупные землевладельцы при встречах подавали ему лишь кончики пальцев и, сказав два-три слова, поворачивались спиной. Сын хозяина усадьбы, Антон Пацеплис, красивый статный парень, в то время еще не принял от отца хозяйство. Он хорошо пел, любил потанцевать и выпить, а если где-нибудь на вечеринке затевалась потасовка, в ней неизменно одна из главных ролей принадлежала Антону. Он не мог спокойно пройти мимо Ильзы. Случалось как-то так, что Антон ежедневно появлялся на ее пути. Увлечение его было так велико, уто, казалось, даже изменило к лучшему парня, за которым во всей округе утвердилась слава забулдыги и пустомели. Однажды летом, провожая Ильзу с вечеринки, Антон много говорил о своих чувствах, которые он будто бы питал к девушке. И Ильза, поверив ему, согласилась делить с ним все радости и горести будущих дней, сообща поливать потом скудную землю Сурумов и вместе прожить жизнь.

В начале весны уже для всех стало ясно, что ее дружба с сыном сурумского хозяина не обойдется без последствий. Это знал и Антон. Сообразив, что дело зашло далеко и ему, возможно, придется кое за что отвечать, он стал избегать Ильзы. Встречаясь с девушкой на людях, Антон делал вид, что незнаком с нею. Более месяца длилось это трусливое увиливание. Ильза поняла истинный смысл внезапного равнодушия Антона, и он сразу стал в ее глазах ничтожеством. Оскорбленная гордость заставила ее отвернуться от Антона. Поговорив с глазу на глаз со старым Кикрейзисом, отец Антона Пацеплиса добился того, что Ильзе за две недели до Юрьева дня предложили подумать о новом месте. Беременную работницу ни один хозяин не хотел нанимать. В Юрьев день Ильза, покинув Кикрейжи, переселилась в другой конец волости; в одной из усадеб ей отвели темный угол в людской комнате, за это она должна была отрабатывать хозяину по нескольку дней каждый месяц.

Когда родился Артур, все советовали ей отдать ребенка в сиротский дом, но она оставила его у себя.

Тяжелое это было время, особенно в первый год после рождения Артура. Когда малыш начал ходить, она стала брать его с собой на работу. Постепенно все привыкли к нему и не считали помехой.

Ильза твердо решила воспитать сына сама, хотя бы это потребовало от нее величайших жертв, вырастить его настоящим человеком, достойным деда, Петера Лидума.

Не будь она такой красивой, ее жизнь, наверно, шла бы гораздо ровнее и спокойнее и она была бы избавлена от многих унижений.

Не случилось бы и того, что произошло несколько дней тому назад. Богатей Стабулниек, в доме которого она жила, давно засматривался на нее. И вот однажды, когда Ильза сбрасывала с сеновала сено коровам, кулак взобрался к ней и нагло заявил: «Живи со мной — и тебе будет неплохо…» Уверенный, что его предложение не может быть отвергнуто, Стабулниек попытался обнять Ильзу. По его понятиям, девушка, которая прижила ребенка, не имела права строить из себя недотрогу, и он думал, что ничем не рискует, предлагая ей столь выгодные условия.

Хозяйка, для которой проделки мужа не составляли секрета, следила за каждым его шагом. И в этот раз она появилась на сеновале именно тогда, когда ее присутствие, по мнению мужа, было менее всего необходимо. Она видела, как Ильза наградила оплеухой хозяина.