Борис Изюмский - Путь к себе. Отчим. Страница 2

Зашел снова. Объяснил, что, мол, хотел бы посмотреть училище. Дежурный вызвал по переговорному транзистору помощника, и тот повел Алпатова.

Ну, что сказать? Простор, свет, мастерские и лаборатории. То, что надо!

В сочинении по литературе «Моя будущая профессия» Алпатов написал: «Буду монтажником».

Сочинением этим он отвечал и Ксюше, что кричала Кольке Жбанову: «Иди к хулиганам в ГПТУ!»

Документы для поступления он добыл быстро, только завуч школы никак не хотел отдавать свидетельство. То говорил: «Нет печати, директор уехал в Москву», то: «Завтра приди». А потом стал уговаривать: «Не бросай родную школу».

Потом надо было еще сфотографироваться, написать автобиографию. Здесь особо не распишешься, но он все же три раза переписывал ее.

…Приемная комиссия заседала в кабинете «программированного обучения» среди каких-то мудреных приборов. За длинным столом строгий человек в очках просматривал документы.

Вместе с Егором подсели к столу тоненькая девушка и паренек его возраста, Григорий Поздняев. Был этот Григорий невысок ростом, но крепко сколочен, в ответах медлителен и с неимоверно курчавой шевелюрой, словно сбегающей на виски и щеки. Он тоже подавал заявление в группу монтажников. Председатель приемной комиссии поинтересовался:

— А почему вы избрали профессию именно монтажника?

Григорий, набычившись, долго молчал, наконец выдавил:

— Нравится.

— А может быть, пойдете в группу слесарей по ремонту автомобилей или в сантехники? У нас в группу монтажников уже конкурс документов.

Но Поздняев, посмотрев на председателя исподлобья, сказал решительно:

— Нет, только монтажником. Или никуда.

Председатель улыбнулся:

— Ну, оставляйте документы. Ответ мы вам пришлем.

У Егора председатель спросил:

— В общежития нуждаетесь?

Алпатов помялся:

— Тетка у меня здесь… Не знаю, захочет ли принять… Лучше в общежитие…

— Записываю, но это под вопросом, — будто с конкурсом уже решено, сказал председатель. — У нас с местами в общежитии туговато.

Девушка назвала себя Тоней Дашковой. Оказывается, у нее десятиклассное образование. («Вот никогда не подумал бы, пигалица такая».) Тоня подавала заявление в группу полиграфистов.

Так они втроем и вышли из кабинета. У Тони гладкие длинные волосы золотистого отлива собраны сзади в узел, на лице едва заметны веснушки, глаза со стрельчатыми светлыми ресницами, ясные, кроткие, словно бы излучают тепло.

— Ну, мальчики, — сказала она им, как уже знакомым, и улыбнулась, отчего открылся впереди зуб со щербинкой, — я побежала на «ракету»… До встречи в училище.

Тоненькие загорелые ноги в белых царапинах промелькнули и исчезли. А Егор с Гришей пошли подкрепляться в кафе, здесь же, неподалеку.

Дверь кафе то и дело открывалась, и луч солнца слепил глаза, будто чья-то озорная рука наводила зеркальце.

Гриша остановился у входа, блаженно прищурился.

— Как ты думаешь, примут нас?

«Чудак какой-то, — покосился на Поздняева Егор, — ишь, нос-то картошкой…»

— Примут, — уверил он.

Тетка Анна Кузьминична — женщина с множеством бородавок на щеках и подбородке, с голосом, удивительно похожим на голос отца, низким, властным, — встретила Егора недоуменным вопросом:

— Ты опять приехал?

— Да, буду здесь учиться.

Он назвал номер училища. Увидев у тетки в глазах беспокойство, поспешил заверить:

— Дня через два в общежитие перееду.

— А родители отпустили?

— Что — родители? Профессию-то получать мне, — грубовато ответил Егор.

Директор училища Иван Родионович Коробов, не старый, но почти совсем седой, так расположил к себе Егора, что он, сам не понимая почему, рассказал и о том, что произошло дома, и о нежелании жить у тетки. Выслушав эту исповедь, Иван Родионович раздумчиво помял ладонью стесанный подбородок. На правой щеке у директора зеленовато-синее пятно давнего порохового ожога, на горле — затянувшийся рубец.

Ребята постарше успели рассказать Егору, что рубец этот — от пули. За несколько дней до окончания Отечественной войны шел капитан Коробов парламентером к фашистам под Берлином, а они его подстрелили. С тех пор ему трудно поворачивать шею.

Иван Родионович написал что-то на листке бумаги и протянул его Алпатову:

— Идите к коменданту общежития. Она вас устроит.

К большой радости Егора, его определили в одну комнату с Гришей Поздняевым. Третьим оказался Антон Дробот — русоволосый, широкоплечий парень, ростом повыше Егора. Крепко пожав Алпатову руку, Антон сказал весело:

— Гвардейский экипаж монтажников укомплектован.

Лицо у Дробота продолговатое, с хрящеватым носом и тугими скулами. «Волевое», — подумал Егор.

Он с Гришей пошел осмотреть училище.

На зеленых железных воротах были вырезаны гаечный ключ и полоток. У входа в трехэтажное здание висела на стене мемориальная доска с именами выпускников, еще ФЗО, погибших в Отечественную войну.

В просторном вестибюле дежурные драили пол. Здесь стояло под стеклом знамя ЦК ВЛКСМ, а рядом висело обращение Алексея Стаханова: «Дорогие мои юные современники! Сегодня я обращаюсь к вам, как к родным сыновьям и дочерям. Именно вам предстоит продолжать дело, начатое ударниками первых пятилеток, нести дальше трудовую эстафету дедов и отцов».

Что бы ни рассматривали Егор с Гришей — спортивные кубки, галерею знатных людей, музей (девять воспитанников училища снаряжали корабль Гагарина), выставку моделей, — их не оставляло ощущение, что это все серьезное, настоящее.

Они заглянули в актовый зал с полукружием сидений, широким, приподнятым сейчас экраном, большой телеустановкой. В кабинете эстетики их внимание привлек барельеф женщины со странной фамилией Нефертити, ну, а балерину Надю Павлову — сразу узнали.

Они сейчас походили на молодых круглоголовых гусят, с любопытством взирающих на мир.

И каких только кабинетов здесь нет! Технического черчения, технологии металлов, обществоведения; и даже кабинет с настольным «полигоном», где, видно, обучали правилам автомобильного движения.

Егор в какой уже раз с неприязнью вспомнил: «Недоучки!»

Торжественная линейка, для посвящения новобранцев в «резерв рабочего класса», выстроилась на стадионе училища в семь утра.

— Под знамя — смирно!

И знамя, проплыв вдоль строя, остановилось на фланге.

Егор слышал, как их мастер Петр Фирсович Голенков — саженного роста, с прядями волос, похожим и на два светлых крыла над моложавым лицом, — сказал кому-то:

— Пустили двигатель!..

Первый урок был Ленинским. После звонка учащиеся разошлись по классам, чтобы встретиться с ветеранами войны и труда.

А второй урок у монтажников вел преподаватель спецтехнологии Константин Иванович Середа. Он понравился всем с первых же минут: корректный, деловитый и, как они определили, — современный. И внешностью, и манерой держать себя.

Константин Иванович среднего роста, спортивен, его легко представить на лыжах, в плавательном бассейне. У него здоровый загар, густая шапка вьющихся темно-каштановых волос, на которых и шляпа, наверно, с трудом удерживается, модная прическа с «полными баками», воротник в крупную клетку выпущен поверх темно-синей шерстяной фасонной куртки.

Обмениваясь позже впечатлениями об этом человеке, Егор и Антон пришли к выводу, что на прикрепленного преподавателя им повезло, как и на мастера: Фирсович, кажется, любил пошуметь, но — безвредно.

Середа сразу же провел ребят в свой кабинет, где были выставлены лучшие работы учащихся и смонтированный ими небольшой робот. Этот робот сказал ржавым голосом сначала по-английски, а потом по-русски:

— Разрешите представиться: я — Сенечка.

Поклонился, снял шляпу. Уши у него треугольные, над лбом-трапецией — металлический начес. Ребята глядели пораженно.

— Неужели и мы сможем… — мечтательно протянул Антон.

— Гарантирую! — уверенно пообещал Константин Иванович.

Серые глаза его смотрели спокойно, им нельзя было не поверить.

Он подошел к доске, мелом, без циркуля, одним движением начертил безупречную окружность. Затем быстро, точно набросал разметочным инструментом геометрические фигуры на металлических заготовках, начал объяснение. Ребята перешептывались:

— Вот это да!

Они и потом, позже, не однажды будут восхищаться умелостью своего преподавателя, тонкого знатока монтажного дела. А пока он вел беседу:

— Скажите, пожалуйста… Не торопитесь… Вдумайтесь…

Этот стиль им нравился, поднимал в собственных глазах.

Пообедав после занятий, ребята пришли в общежитие. Их переполняли впечатления от уроков, новых предметов, новых преподавателей. Они устали, но были взбудоражены.