Анатолий Тоболяк - Попытка контакта Страница 2

— И давно тут сидите? Вы имейте в виду, сиделки теперь дорого стоят. У нас с матерью денег нет, чтобы вам платить.

— Учту. Как себя чувствуешь?

— А вы?

— Я в подворотнях не дерусь. У меня все в порядке. Покажи ногу… Что у тебя там?

— Как я могу показать? Ее нет. Ампутировали. Оттяпали начисто. — Я засмеялся. А он даже не улыбнулся — интересно, он вообще когда-нибудь улыбается? — только на высоком, с залысинами, лбу прорезалась морщина, усталые глаза заморгали.

— Судя по твоему настроению, ничего страшного… Завтракать будешь?

— А вы и завтрак приготовили?

— Я ничего не готовил. Там на кухне оставлено. Принести или аппетита нет?

— Почему нет? Есть! — Я опять засмеялся. — Принесите, Вадим Павлович! А заодно уж почистите за меня зубы, помойтесь и все остальное, ладно? Обслуживать так обслуживать, чего уж там!

Он приподнялся было со стула, но тут же опять сел. Помолчал. Лицо у него было худое, землистого какого-то цвета. Ну, ясное дело: проведешь двадцать или сколько там лет в жаре и чаду доменного производства — свежего румянца не заработаешь.

— Ладно, — сказал он и все-таки встал. — Делай как знаешь. Ты в помощи не нуждаешься.

— А кто нуждается? Мать, что ли? — быстро спросил я.

— Может быть.

— А вы тут при чем, интересно знать? Я давно хотел спросить, Вадим Павлович, вы что, шефство, что ли, взяли над нашим домом? По какой линии — по партийной или профсоюзной?

У него задергался угол рта, но он не кинулся на меня, не заорал, хотя вполне мог бы. А я почувствовал, что завожусь.

— Ходите к нам чуть не каждый день, чаи пьете, газетки читаете, а кто вас об этом просил? Мать просила? Я просил?

— Мы с Ириной Дмитриевной старые друзья, ты знаешь. И с твоим отцом тоже.

— Да ну? — усмехнулся я и приподнялся на локте. И с отцом тоже?

— И с отцом тоже.

— Вот не знал! Я-то, дурак, думал, что вы с отцом заклятые враги.

— Кто тебе это сказал? Нет. Просто мы с ним потеряли всякие связи. А в школе и институте были очень дружны, — ровным, без выражения голосом отвечал Любомиров.

— Выходит, по старой дружбе к нам заглядываете?

— Считай, что так. А ты против? — спросил он, закуривая и затягиваясь так, что щеки запали.

— Предположим, против. Что тогда? Перестанете ходить?

— Едва ли, Константин.

— Ну я так и знал! У вас же самолюбия нуль! Вы матери сколько писем в Свердловск накатали? Сотни две или три? А она вам сколько? Могу поспорить, ни одного! — выпалил я и вдруг испугался того, что сказал.

Но он на меня не кинулся, не заорал — опять стерпел, лишь негромко проговорил:

— Ты иногда негодяем бываешь, Константин.

И нет его — удалился. В прихожей хлопнула дверь.

Мать прячет от меня старые фотографии. Но я их давным-давно нашел и просмотрел. Там много чего интересного есть! Например, такая сценка (в которую сейчас трудно поверить): мой отец, молодой еще, лет так двадцати, то есть чуть меня старше, телосложением как Аполлон или, предположим, как микельанжеловский Давид (только не голый, а в плавках), стоит, щурясь против солнца, на каком-то пляже и обнимает за плечи сразу двух своих смеющихся жен — первую, Елену Алексеевну, и вторую, мою мать. То есть я хочу сказать, что они еще ему не жены, судя по дате на обратной стороне фотографии. На первой, Елене Алексеевне, он женится через полгода, чтобы через три года разойтись с ней и сочетаться законным браком с моей матерью, а потом, когда я едва-едва научусь ходить и что-то там лепетать, и от нас уедет… Но никто из них троих еще этого не знает: ни отец, ни его подружки; вот они, подружки, и смеются беззаботно! А фотографом был, конечно, не кто иной, как Вадим Павлович Любомиров, мой дружок закадычный. Он тоже, ясное дело, тогда не знал, какой фокус выкинет отец, кричал, поди, весело: «Внимание! Приготовиться! Глядеть веселей! Снимаю!» — и еще какую-нибудь ерунду… а сам, наверно, уже тогда завидовал смелости своего институтского приятеля, который мог вот так легко и весело обнять за плечи сразу двух девиц… Самого его, Вадима Павловича, хватило, надо думать, лишь на то, чтобы запечатлеть для потомства (для меня то есть, ха-ха!) эту пляжную сценку. Вот так-то!

Ну и другие фотографии, более поздние; их уж навряд ли Вадим Павлович делал. Мать и отец с рюкзаками за спиной в походе, невероятно оба молодые, стоят на какой-то покоренной Джомолунгме, вскинув вверх лыжные палки… Мать и отец на свадебном застолье среди гостей (а Вадима Павловича тю-тю, нету!). Попадался и я собственной персоной… здоровый такой смеющийся идиотик-младенец на руках отца… смотреть тошно!.. таращу на него глаза, а он отвечает мне влюбленным, преданным взглядом. Трудно поверить, но факт: был я розовощеким оптимистом!

Мать давно уж покончила с этими воспоминаниями, схоронила их, так сказать, в шкафу под постельным бельем, чтобы не травить, значит, душу себе, да и мне заодно. Могла бы и сжечь, впрочем, но, видимо, не решилась. Кощунственно все-таки палить историю!

Мне опять захотелось взглянуть на эти старые фото, но тут зазвонил телефон: кто-то вспомнил обо мне.

Я встал с тахты и доковылял до аппарата. Это был Таракан. То есть Эдуард Тараканов, мой приятель. Он был уже в курсе событий и сразу взял деловой, организаторский тон, как это умеет. Так, мол, и так, Татьяна все рассказала, описала приметы этих типов, и он, Таракан, берется их разыскать. Судя по всему, это пролетарии из профтехучилища, их почерк. У него с ними давние счеты. Даю я ему санкцию на розыск?

— Валяй, ищи, — вяло согласился я и скривился: стоять было больно.

— Ну пока! — коротко ответил он, и я сразу же услышал голос Татьяны — быстрый, стремительный, с захлебом.

— Знай, я тебе не прощу, что ты меня вчера прогнал! Это свинство, ясно тебе? Как ты доплелся один, хотела бы я знать? Что вы задумали с Таракановым? Месть, что ли? Мало тебе досталось, еще хочешь, да? Посмей только! Здесь тебе не Сицилия!

Я взглянул на часы и, когда ее страстный, стремительный монолог закончился, сказал:

— Ровно три минуты.

— Что?!

— Ты болтала без передыха три минуты. Когда зайдешь?

— Никогда! — крикнула она и бросила трубку.

Я засмеялся и, забрав телефон, перенес его на длинном шнуре поближе к тахте, чтобы не надо было при каждом звонке вставать. Затем снова повалился на спину. Во рту была едкая горечь: ни есть, ни пить не хотелось, даже курить не тянуло. Прикрыв глаза, я представил, что Татьяна уже здесь, рядом — порывистая, нетерпеливая. Это видение мне никогда не надоедало; уже давно я засыпал и просыпался с ним. Телефон опять зазвонил. У меня мелькнуло: Шемякина! Наверняка она. Узнала как-нибудь и спешит выразить соболезнование.

— Ну? В чем дело? — грубо, без предисловий спросил я, сорвав трубку. Но тут же пришлось извиниться: это была Поля, а услышал ее голос и сразу как будто увидел ее лицо, тихое и ясное, как проталина в весеннем лесу.

— Ты почему дома? — удивилась она.

— Такое дело, — ответил я. — Меня выгнали из института. За аморалку.

— Нет, в самом деле. Случилось что-нибудь?

— Случилось, а как же! Я лежу в постели. Пластом лежу. Пожалей меня.

— Бедняга! — вздохнула Поля, и я почувствовал, что она улыбнулась. Не поверила, конечно…

— Теперь я инвалид. Буду передвигаться в коляске. Эх, жизнь!

— Бедняга! — повторила она со вздохом.

— Что ты заладила — бедняга да бедняга! Ты меня поддержи морально. У тебя деньги есть?

— А много тебе надо?

— А много — это сколько?

— У меня есть рублей десять, — сказала она, подумав. — Хватит?

— На пять минут хватит.

— Больше нет. Извини.

— Ладно, и за это спасибо! Чем вообще-то занимаешься?

— Чем всегда. Сейчас дома. С двух на работу.

— Ну да, ясно! А что слышно от столичного полиглота по имени Гена? Как он поживает? Не собирается наведаться в наши края?

Сразу наступила тишина, словно связь внезапно оборвалась.

— Эй! — позвал я и подул в трубку. — Ты где?

— Я здесь, Костя. Да, он обещал приехать, ты же знаешь. Наверно, задержали дела. Он сейчас сопровождает туристские группы.

— Богатых американок, что ли? Ну-ну! А ты не боишься, что какая-нибудь миллионерша умыкнет его за океан? Але! Поля! — крикнул я, но уже поздно; пошли короткие гудки, она положила трубку.

Можно было перезвонить, но я не стал. Опять повалился на тахту и задумался.

Полгода назад я впервые увидел Полю. Это было недели через две сразу после того, как мы переехали сюда из Свердловска, вернее, вернулись сюда из Свердловска, в квартиру моей умершей бабушки, в квартиру, где я прожил первые годы своей жизни… Итак, мы ехали с матерью в трамвае (не помню уж, куда и зачем), и вдруг я увидел девицу в джинсах и светлой спортивной куртке, которая стояла, держась за поручень, и читала книгу. В трамвае было многолюдно, но вокруг нее образовалось свободное пространство, точно каждому было боязно толкнуть или ненароком потревожить это тоненькое, пышноволосое существо… Но только не мне! Я сразу решил пробиться поближе к этой читательнице, чтобы завести известный треп на известную тему: «Куда едете? Как зовут?» и так далее, но случайно взглянул на мать и увидел, что она, побледнев, смотрит туда же, куда и я.