Златослава Каменкович - Его уже не ждали Страница 2

— Ну ладно, убедила. А моя храбрая женушка что мысленно ответила ему?

— Что я ответила? А вот что: «Вы все должны бояться этих рук. Это вы дождетесь, когда множество таких рук сожмется в кулаки! Они не будут учить вас уму-разуму, о нет! Они вас уничтожат!»

— Ты у меня смелая, умная, — проговорил Ярослав, любуясь своей женой. В такие минуты она особенно походила на своего дядю — Ярослава Дембовского, который погиб на баррикадах Парижа шесть лет назад. Его портрет Анна хранит вместе с портретом отца в медальоне на груди…

Ярослав и Анна в последнее время так мало бывают вместе. Ярослав допоздна задерживается то в типографии, то на собрании тайных социалистических кружков.

И только этот воскресный день принадлежит ей.

— Знаю, я не всегда внимателен, Анночка. Знаю. Я так часто оставляю тебя одну, — искренне каялся перед молодой женой Ярослав, когда они остановились около каменного льва на южном склоне Высокого Замка.

Но в больших синих глазах Анны он не увидел ни упрека, ни уныния, ни тоски. Она умела мужественно переносить одиночество.

«Верю, люблю…» — тепло ответили глаза Анны.

Осень, казалось, вознаграждала львовян за короткое дождливое лето. Стояли последние дни октября. Приятно пахло опавшими листьями. Деревья, как люди после маскарада, устало сбрасывали золотисто-багряные, солнечно-желтые пышные одежды. В природе — красота и грусть, радость и увядание. Анне и Ярославу не верилось, что наступил конец лета, что клены, эти пламенеющие факелы в аллеях парка, скоро угаснут под легким дуновением ветра.

— В такую осень вновь зацветают вишни и яблони, да, милый? — спросила Анна.

— Наверно.

— Смотри, смотри, Славцю! Журавли улетают…

— Это запоздавшие. Слышишь, как они тревожно курлычут?

Ярослав и Анна долго бродили но берегу Полтвы. Строители собираются упрятать речку под землю, а пока что ее живописные берега обрамляют ивы. Супруги поднялись к развалинам Замка — проводить солнце. Счастливые, не замечая осенней прохлады, они встретили звезды.

— Как мне хорошо с тобой!.. — шептала Анна.

— Тебя не пугают лишения, постоянные опасности?

— Нет… И ты это знаешь!

— Меня могут арестовать, надолго бросить в тюрьму.

— Я везде и всегда буду с тобой!..

Когда они вернулись домой, пани Барбара, мать Анны, уже спала.

Бесшумно прошли в свою комнату. Ярослав зажег лампу, и тут Анна первая увидела на столе, покрытом книгами и газетами, небольшой белый конверт, залепленный штемпелями. Письмо было адресовано на чужое имя, и его принесли в их отсутствие.

— Из России, — в голосе Анны послышалось волнение.

— Наконец-то! — оживился Ярослав.

— Я раскрою… — теперь уже и глаза Анны выдали ее тревогу.

Ярослав протянул жене ножницы, пододвинул стул к столу и выкрутил фитиль в лампе. В комнате посветлело.

Вдвоем склонились над письмом. Анна тихо читала:

«Дорогой дядя, — сообщал автор письма. — Я не писал так долго потому, что был болен. Сейчас все уже позади. Мама и Дуняша уехали в деревню погостить у тети Веры, а завтра и я отправлюсь вслед за ними…»

— Не будем терять времени, — остановил жену Ярослав. — Чтобы появился настоящий текст письма, все это надо смыть.

За полночь они, наконец, расшифровали текст. Товарищи, чудом уцелевшие после разгрома организации, сообщали, что в Одессе состоялся суд и всех арестованных членов «Южнороссийского союза рабочих» приговорили к разным срокам высылки в Сибирь. Следствие затянулось потому, что прокурор надеялся разыскать Ярослава. Товарищи предостерегали: в Россию не возвращаться, не рисковать, оставаясь и в Австрии. Лучше всего уехать в Англию, куда не дотянутся щупальца русской жандармерии. Далее сообщались адреса нескольких товарищей, которые просили писать им, пользуясь известным шифром. В ближайшее время он получит деньги и паспорт на себя и жену, а перевезет их один товарищ.

Ярослав никогда не обманывал себя иллюзиями. Он знал об угрозе, всегда висящей над его головой. Знала об этом и Анна. Тревоги и опасения стали ее неизменными спутниками, но она только сильнее привязалась к Ярославу.

— Нерадостные вести, — помрачнел Ярослав. — А я так рвался в Россию.

— Теперь тебе пригодится английский, — раздумчиво заметила Анна. — Правда, ты не настолько свободно владеешь им, чтобы разговаривать с англичанами, но при твоем упорстве… Через несколько месяцев одолеешь! Ведь с немецким тоже было так…

Тем временем Ярослав сжег письмо.

Когда они потушили лампу и легли, Анна прильнула к груди мужа и тяжело вздохнула: как-то страшно оставлять во Львове мать. Она будет так одинока без них. Даже в темноте Ярослав видел устремленные на него глаза Анны.

— При первой же возможности мама приедет к нам, — поспешил успокоить жену Ярослав. — Но… Постараемся сделать все, чтобы нам ехать всей семьей…

…Трамвай резко остановился. Гай вздрогнул.

«Двадцать три года прошло… А я всегда вижу Анну такой, как тогда».

И снова его мучил один и тот же вопрос, на который все эти годы он не находил ответа. Что хотела Анна сказать в ту последнюю минуту? И, может быть, уже в тысячный раз возникает перед ним прощальный вечер…

…Анна вся светится радостью.

— Взгляни, Славцю, я пошила тебе новую сорочку. Нравится?

— Еще бы, ты же у меня мастер на все руки!

Послышался осторожный стук в дверь.

— Прошу, войдите, — весело отозвалась Анна.

Вбежал испуганный сынишка дворника.

— Жандармы до вас!

— Ярослав! — вскрикнула Анна.

— Не бойся… Гнатко, скажешь отцу: литературу, которую получили из Женевы, пусть передаст академику[3] Ивану Соколу. Запомнишь? — быстро проговорил Ярослав.

— Ивану Соколу, — прошептал мальчик, косясь на дверь.

Внезапно без стука в комнату протиснулась перепуганная насмерть хозяйка меблированных комнат пани Магда Гжибовская, за ней три жандарма и мрачный, как грозовая туча, дворник Остап Мартынчук.

И прежде чем жандарм успел шагнуть к Ярославу с наручниками, Ярослав прижал к своей груди жену.

— Только не плачь… Не плачь, Анночка, не надо… Я скоро вернусь…

— Ярослав, я с тобой…

— Что ты!

— Хватит вам, пани! — отстраняя Анну, сурово проговорил жандарм и надел Ярославу стальные наручники. — Прошу за мной, пане Ясинский.

— Зачем вы надели ему наручники? Разве он преступник? — крикнула Анна с таким отчаянием, что жандарм даже отпрянул от Ярослава.

— Таков приказ, пани…

В комнату ворвалась взволнованная Барбара Дембовская.

— Аннуся, не выходи на улицу, дитятко мое! — со слезами в голосе начала она уговаривать дочь. — Пусть люди думают что хотят, только тебе выходить не нужно…

— Мама верно говорит, Анночка, не выходи, так будет лучше, — попросил Ярослав, тихо добавив при этом: — Вам тут оставаться опасно… поезжайте в Прагу… Там я вас найду… — И снова: — Только не плачь, родная моя. Ну, Анночка!..

— Возвращайся, я буду тебя ждать…

И в тот момент, когда жандарм должен был захлопнуть глухую, кованую дверь кареты, Анна выбежала на улицу и, протянув обе руки, крикнула:

— Ярослав! Я хотела тебе сказать!..

Но захлопнулась тяжелая дверь, и карета тронулась, загромыхав колесами по мостовой…

Гай очнулся, когда громкий голос кондуктора оповестил:

— Центр, панове!

— А, — проговорил Гай, поднялся и направился к двери.

— Проше пана, пляц Бернардинов будет вон там, справа, — пояснил кондуктор.

— Благодарю, — почтительно сняв шляпу, Гай пожелал кондуктору доброго здоровья.

На башне городской ратуши часы пробили десять раз, когда Гай переходил площадь Рынок. Миновав двух каменных львов, много лет бессменно охранявших вход в ратушу, Гай вышел к мрачному костелу монастыря ордена иезуитов. Повеяло далеким средневековьем. Однако и здесь произошли изменения: исчезла быстротекущая Полтва, когда-то разделявшая улицу. Реку заковали в бетон и загнали под землю. Над ней теперь шелестит листвой аллея молоденьких кленов, а по обе стороны аллеи поднялись многоэтажные дома. Некоторые из них — еще в паутине лесов.

Гай пересек улицу и по аллее пошел в сторону Краковского предместья. В перспективе аллеи внимание его привлекло величественное здание с огромными колоннами и арками. Приблизившись, Гай увидел роскошный фасад городского театра, украшенный каменными фигурами. Сквозь распахнутые настежь двери трех центральных подъездов виден был белый мрамор вестибюля, залитый светом хрустальных люстр и множества газовых бра.

Не сразу Гаю посчастливилось выбраться из гущи карет, теснившихся перед театральными подъездами. А когда он свернул вправо в узкую, плохо вымощенную улочку, его догнал босоногий чернявый мальчуган лет девяти. Болезненно подергивая худенькими плечиками, он жалобно попросил: