Марк Гроссман - Гибель гранулемы Страница 2

— С Алевтиной поссорился или что?

— Нет, не ссорился. Люди мы с ней несхожие, мама.

— Я лучше знаю, кто схожие, а кто нет. Кого ж тебе надо?

Павел молчал.

— Жена не пряник, а ржаной ломоть, — ворчала мать, глядя в сторону.

— Это как?

— А так. Сладости в ней особой нету, а прожить без нее нельзя.

— Мудрено говорите вы что-то.

— Экая верста выросла, а ума и вершка нету, — злилась мать. — Не век же тебе по девкам бегать? А постирать, обед сварить? Не сам ли у корыта станешь?

Павел краснел, говорил с досадой:

— Только для того и жена нужна?

— А то еще для чего? — хмурилась мать.

— А любовь, мама, вы ни во что разве ставите?

— Ну, это, сынок, ваш брат и без попа… — она осеклась и растерянно посмотрела на сына.

Павел хмурил разлатые брови, кусал пухлые губы, но молчал.

На десятый день, только-только загорланили первые петухи, он собрал в кучку книги, белье, старые доармейские конспекты. Белея от волнения, вышел на кухню к матери с чемоданом.

Мать тоже побледнела и стала мелко крестить сына.

Бабушка заплакала. Утирая концом платка слезы, говорила:

— Вот помру, Панюшка, и не свидимся более на этом свете. Пожалел бы старуху.

Вечером в город шла складская машина. Складом ведал отец Алевтины, и Павел уговорился со стариком, что шофер захватит его, Абатурина, с собой.

Мать и бабушку попросил не провожать его к складу. Перед уходом вместе с ними посидел молча и, решительно взяв чемодан, вышел на улицу.

Машина уже стояла на месте. Магеркин, отец Алевтины, запыхавшись, будто после быстрой ходьбы, напутствовал водителя.

Увидев Павла, шофер повеселел и спросил начальника склада:

— Все, что ли? Можно ехать?

— Повремени, — покачал головой Магеркин. — И дочке что-то в город взбрело.

Пожав руку старику, Павел влез в кузов.

Вскоре пришла Алевтина. С ней был небольшой узел.

Шофер открыл дверь в кабину.

— Я тоже в кузов, — не глядя на отца, сказала Алевтина. — Мне наверху способнее.

Шофер понимающе улыбнулся и захлопнул дверцу.

Машина круто взяла с места и выехала за деревню.

Ветер бил в лицо запахами сохлой травы, полынной горечи, перепаханной под зябь земли.

Сразу за деревней Алевтина отдала узел Павлу, сказала:

— Это тебе. Поесть немного, кастрюлька, тарелки, ложка. Надо думать, ничего у тебя нет.

Покосилась на Павла, вздохнула.

— Когда все по дороге валя́т, зачем мне на обочине спотыкаться? Я ведь о коммунизме тоже думала. Он — что такое? Когда всем хорошо, я так понимаю. А это, выходит, каждому — хорошо. А как тебе хорошо будет, коли ты о себе не заботишься? Значит, каждому надо за свое счастье драться. Только локтями никого не пихай. Не прежнее время. Так ведь? А по-другому как?

— Счастье, оно тоже разное, Аля.

— Ну, я понимаю: кому — свиной хрящик, кому… Так что ж ты от меня хочешь?

Павел смутился:

— Нет, ничего.

Магеркина покачала головой, усмехнулась.

— Ты о чем? — спросил Абатурин.

— О чем?.. Блажной ты какой-то и не понятный мне.

Помолчала немного, вымолвила, будто соображала вслух:

— Нравишься, а любви нет. Может так быть?

Сама себе ответила:

— Может. А то разве выпустила б тебя из рук?

Прижалась на миг к Павлу, легонько оттолкнула от себя:

— Прощай, Паня. Всяко в жизни случается.

Постучала в кабину. Шофер остановил машину.

— Деньги я дома забыла. Вернусь. Езжайте одни.

В Магнитке Абатурин пришел в общежитие, где жил до армии.

Парни тут все были незнакомые, совсем молоденькие. Они долго советовались, как поступить, и, наконец, устроили Павла на одной из незанятых коек.

— Ты утром пораньше соскочи, — говорил ему сосед по кровати. — Хозяин со смены придет.

Павел поднялся затемно, застелил койку и, сунув чемодан в угол, пошел в контору.

Начальник отдела кадров долго осматривал его документы, без смущения сличал фотографии на них С лицом Павла и напоследок сказал весело:

— Повезло тебе, Абатурин. Рад за тебя. Где ночевал?.. В первом. Ну, мы тебя в десятое пошлем. Комната, как игрушка. Четыре койки. Две свободные. Занимай любую.

И вздохнул:

— Я лично в бараке жил. Сорок душ на комнату. Пять градусов Цельсия. В первую пятилетку.

Покусал кончики усов, подмигнул:

— Впрочем, ничего жили. Весело. Дай бог всем.

Он позвонил в жилищный отдел, договорился о койке в общежитии и, крепко потряхивая на прощанье руку, попросил:

— Не женись быстро. Потерпи. Квартир мало.

Посасывая пустую трубку, сообщил уже в спину Павлу:

— А фамилия моя — Лукин. Может, когда и заскочишь. И не женись все-таки пока.

— Ладно, — усмехнулся Абатурин. — Потерплю.

Павел зашел в общежитие за чемоданом и отправился по указанному адресу.

Трамвай долго вез его на правый берег Урала, и Абатурину понравились нарядные дома. Жаль только — возле них было совсем мало зелени.

Общежитие номер десять оказалось неподалеку от Дворца строителей. В небольшом двухэтажном доме, не считая кухни и душа, были сушилка для одежды и телефон общего пользования.

Комендант показал Павлу его комнату, выдал постельное белье, долго внушал правила и законы во вверенном ему доме.

В пятом часу дня со смены вернулись владельцы соседних коек.

«Совсем юнцы, — подумал Павел и усмехнулся: — Или я уже матеро́й стал?»

Маленького, сухощавого, похожего на мальчишку бригадира монтажной бригады звали Витя Линев.

Узнав, что Павел монтажник и назначен на стройку стана «2500», он весело похлопал солдата по плечу, сказал баском:

— Значит, ко мне.

И протянул пятерню.

Второй парень оказался сварщиком. Кустистые мальчишечьи усы никого не могли ввести в заблуждение: ему было от силы девятнадцать лет.

— Блажевич, — сказал он. — Гришка Блажевич. Кали́ при девчонках — Григорий Павлыч. Понял?

— Ясно, — улыбнулся Павел. Соседи ему понравились.

Четвертая койка в комнате пустовала.

— Свято место голо не бывает, — сказал Линев. — Пришлют кого-нибудь.

Остальные члены бригады — Вася Воробей и Климчук — жили отдельно, с семьями, и в общежитие наведывались только в торжественные дни или на собрания.

Гришка Блажевич, дергая себя за усы и припутывая изредка к русским фразам белорусские слова, объяснял Павлу, что стройка ударная и «хоть тресни, а менш ста нямо́жна». Он, разумеется, говорил о процентах выполнения плана.

Впервые поднявшись на подкрановые балки и посмотрев вниз, Павел ощутил легкое головокружение. Внизу, под колоннами огромного стана, люди казались сплющенными и медлительными, как пешие жуки.

«Тут всего двадцать метров, — подумал Павел. — Я просто отвык от высоты».

Витя Линев оказался превосходным бригадиром и товарищем. Его совсем не тянуло к позе, он отлично знал дело и, распоряжаясь, ничем не подчеркивал своего положения.

Он самолично проверил у Павла монтажный пояс, ключ, кувалду и клин — и потащил Абатурина вверх по узкой железной лестнице.

Павел быстро втянулся в работу. Она была хотя и рискованная, но в общем-то не очень сложная. Разумеется, требовала аккуратности, ловких, однако спокойных движений, смелости.

Медицинская комиссия, осматривая Абатурина, все время выпытывала у него, как чувствует себя на высоте, не кружится ли голова, не тянет ли присесть на балку. Его придирчиво вертели в специальном кресле, считали пульс, измеряли давление крови. Эту вежливую и настойчивую заинтересованность старших Павел ощущал и на инструктаже по технике безопасности.

Год доармейской практики сыграл свою роль, и Абатурин уже на третий день стал выполнять норму.

Витя Линев хвалил его Блажевичу:

— Тыщу в месяц выгонит. На первое обзаведение.

Гришка важно кивал головой:

— З яго́ выйдет добрый работник. И внезапно рассмеялся:

— Гэ́та кулик вяли́кага бало́та.

Павел мог быть доволен: есть жилье и работа, в техникуме его снабдили программами для учения, выдали студенческий билет. Все складывалось наилучшим образом.

И вот вчера вдруг почувствовал странную и невнятную досаду. Попытался понять, в чем дело — и не смог.

Он встал сегодня много раньше товарищей, наскоро перекусил и отправился к трамвайной остановке. До начала смены было еще около двух часов, и Павел проехал не к шестой проходной, а к первой, на Комсомольскую площадь. Ему хотелось побыть одному и разобраться в своем настроении.

Теперь он медленно шагал по гулкому асфальту тротуара.

«Алевтина? — думал Павел. — Нет, Алевтина тут ни при чем. И она, и он, кажется, понимают: время выкопало между ними канавку, и никому из них не хочется ее засыпа́ть. А что это за канавка? А кто ее знает?.. Что же их связывает теперь? Только милые воспоминания детства. Этого вполне хватит для добрых отношений, но загсу здесь делать нечего… Мама? Едва ли. Ведь он еще до армии ушел на завод, и мать примирилась с этим… Что же?..»