Александра Бруштейн - Суд идет! Страница 2

Тут можно читать бесплатно Александра Бруштейн - Суд идет!. Жанр: Проза / Советская классическая проза, год -. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн без регистрации и SMS на сайте «WorldBooks (МирКниг)» или прочесть краткое содержание, предисловие (аннотацию), описание и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.
Александра Бруштейн - Суд идет!

Александра Бруштейн - Суд идет! краткое содержание

Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Александра Бруштейн - Суд идет!» бесплатно полную версию:
«Вечерние огни» — книга советской писательницы Александры Яковлевны Бруштейн — по-существу продолжают серию ее повестей «Дорога уходит в даль», «В рассветный час» и «Весна». Так же как эти книги, завоевавшие широкую популярность у читателей всех возрастов, «Вечерние огни» носят в значительной степени автобиографический характер.Но, в отличие от трилогии «Дорога уходит в даль», куда вошли воспоминания о детстве и ранней юности писательницы, «Вечерние огни» вводят читателя в события и обстановку поры возмужалости и зрелого возраста. Здесь и революция 1905 года («И прочая, и прочая, и прочая»), и тяжелое безвременье между революцией побежденной и революцией-победительницей («Цветы Шлиссельбурга»), и бурное строительство новой культуры в первые годы советской власти («Суд идет!»). Действие последней части книги — «Свет моих очей…» — происходит в 1940 и 1960 годах.Александра Бруштейн прожила долгую жизнь, прошла большой жизненный путь. Самым важным, самым замечательным на этом пути были, по авторскому признанию, люди. О них, о тех многочисленных хороших людях, каких встретила в жизни Александра Бруштейн, с кем она делила жизнь, труды, радость и горе, и рассказывает книга «Вечерние огни».

Александра Бруштейн - Суд идет! читать онлайн бесплатно

Александра Бруштейн - Суд идет! - читать книгу онлайн бесплатно, автор Александра Бруштейн

Помолчав, возница опрашивает:

— Сколько, говоришь, безграмотных у нас, сто миллионов? Ух, ты! Это ж им, большакам-то, в какую копеечку встанет! Мильон мильонов, не меньше!.. Ах, так вас, так, так и так!

Отмечаю про себя, что это последнее матерное ругательство прозвучало словно бы мягче, доброжелательнее, чем прежние…

Но это, оказывается, с моей стороны скороспелый диагноз! Потому что вслед за «доброжелательной» матерщиной мой возница неожиданно заявляет:

— Не пойду я в твою школу. И не зови.

— А я тебя и не зову! И идти тебе никуда не надо: школа сама к тебе придет.

— Это как же «сама»?

— А так, что школы по месту работы открывают.

— По месту рабо-о-оты? У меня на работе никакой школы нету.

— Ну, нынче нет, завтра будет. Всего, сам понимаешь, сразу не успеть… Будет у вас школа, будет!

— А мне и ни к чему! — бросает он небрежно. — Будет, не будет, мне что? Один пес…

После этого возница замолкает надолго. Молчит упорно. Я не прерываю молчания, не пристаю к своему собеседнику. Пусть сам думает.

— А для чего ему это нужно? — неожиданно спрашивает он. — Большаку то есть. Для чего ему эта грамотность вдруг занадобилась?

Но в моем объяснении я, видимо, что-то испортила! То ли пересолила я в противопоставлении грамотных неграмотным, перехвалила первых или слишком унизила вторых, но возница мрачнеет и больше ничего не говорит. Только спускаясь с Литейного моста, когда розвальни вдруг съезжают на раскате так круто, что я чуть не вываливаюсь в снег, возница, словно желая взять реванш, отчеканивает с оттенком мрачной иронии:

— Вот ты говоришь: грамотные — то, грамотные — сё, пято, десято… А приставь-ка тебя к моему делу — грамотную с пинснеем на носу, — как ты лошадь запряжешь? Хомут небось на хвост нацепишь! Вот как!

На углу Литейного и Шпалерной прошу возницу остановиться: мне слезать. Благодарю его за то, что подвез, даю измятую бумажку — «дензнак». Он равнодушно сует «дензнак» за пазуху.

Нахожу проход в снежном бруствере у тротуара и иду к Шпалерной улице. Снова «иду ногами». Поначалу кажется, будто ноги отдохнули и идти легко. Но это ощущение длится очень недолго. Усталость снова с остервенением наваливается на меня! Бреду трудно, даже спотыкаюсь и пошатываюсь… Ох, самая длинная улица в Петрограде — и вообще на всем свете! — это Шпалерная…

Нарочно стараюсь забыть об усталости, думать о другом… Эх, возница, давешний мой возница, гордый тем, что умеешь запрягать лошадь! Не было у меня времени, а то бы я рассказала тебе, что такое этот самый ликбез! Хотя бы по моей части: по поручению Народного комиссариата просвещения я организую ликвидацию безграмотности среди рабочих и служащих в лечебных учреждениях Петрограда (больницах, клиниках, институтах). Первое, чего мы везде добиваемся, — это чтобы местком каждого такого учреждения создал у себя культурно-просветительную комиссию. Члены этой комиссии должны выяснить, сколько в данном учреждении имеется безграмотных рабочих и служащих; дальше они должны добиться от администрации своего учреждения, чтобы она выделила помещение для занятий школы ликбеза, и сообщить обо всем этом в Наркомпрос. Тогда Наркомпрос посылает в это учреждение учителей, пособия, организует занятия, — школа родилась!

Однако на этом работа членов культкомиссии месткома данного учреждения далеко не оканчивается… Лишь наивные люди представляют себе ликбез в виде простейшего дела. До революции существовала-де некая наглухо запертая дверь, у этой двери толпились миллионы людей, безграмотных, отторгнутых от всякого знания, они рвались к учению, бились бессильно об эти непроницаемые двери! Пришла революция, она широко, гостеприимно распахнула двери, и миллионы ринулись в них со стихийной силой! Они сразу овладели желанными знаниями, — все стали образованными… Ох, чуть не написала старую сказочную концовку: «И я там был, и мед я пил» и т. д.

До чего в жизни все оказалось далеко от этой прекраснодушной розовенькой схемки! Да, некоторое количество неграмотных и малограмотных в самом деле тянулись к учебе, даже мечтали о ней. Эти — сознательные рабочие — еще до революции учились в вечерних и воскресных школах. По ним мы судили об остальных миллионах, и это было ошибкой: сознательные составляли только малую часть всей массы, а ее еще надо было заинтересовать, завлечь, вызвать в ней тягу к ученью, желание пойти в школы ликбеза. Вот этот именно момент оказался самым трудным в деле ликбеза. И именно в этом — в организации масс, в привлечении их к учебе — выразилась та громадная помощь, которую оказали ликбезу сознательные рабочие. Без этой помощи работа государственного аппарата — Народного комиссариата просвещения — была бы сильнейшим образом затруднена! Кто бы приводил, в конце концов, в школу ликбеза таких людей, как мой давешний возница, если бы не было соединенных усилий его товарищей по работе?

Очень трудно идти, ноги прямо-таки пудовые… Стараюсь думать о хорошем, о веселом. Вот сегодня открыли школу грамоты в большой больнице — в Лесном… Мы всегда стараемся обставлять такое открытие празднично, — пусть люди помнят всю жизнь, как хорошо началась их учеба! В приемном зале большой больницы присутствовали главный врач, старшая медицинская сестра, несколько учительниц нарождающейся новой школы, — собрались и стояли стайкой все будущие учащиеся. Их — двадцать три девушки-санитарки и два дворника. Один из этих дворников — необыкновенно романтической внешности: не то индус, не то араб, в общем, из сказок «Тысяча и одна ночь». Весь он выдержан в синих тонах: смуглый до синевы, иссиня-черные волосы, синие белки глаз, даже в сверкающих зубах чудится какая-то синеватость! Он — циркач, приехал в Россию летом 1917 года, выступал в петроградском цирке «Модерн». Вскоре после приезда он заболел, и его положили в больницу. А тем временем цирковой ансамбль, с которым он приехал и выступал, выехал за границу. Уехал со всеми наездниками, клоунами, акробатами, жонглерами, с дрессированными животными, со всеми турниками и трапециями. Только этот бедняга экзотический циркач — индус или араб — остался в Петрограде. Кроме своих цирковых «номеров», он ничего больше делать не умел, а цирков больше не стало! Он и нанялся в дворники той больницы, где лежал на излечении. Научился говорить по-русски, а вот теперь даже попросился в школу ликбеза!

Сегодня, по случаю торжественного открытия школы в больнице, все будущие ученицы-санитарки были взволнованные, нарядные, в белоснежных, даже чуть подкрахмаленных халатах и красных косынках. Я рассказала им все, что полагается: про декрет Совета Народных Комиссаров о ликвидации безграмотности, про то, что школа откроет перед ними новые дороги: кто захочет, может потом учиться дальше — «на сестру милосердия», а потом и «на врача». Я просила остальной персонал больницы всячески помогать учащимся товарищам, а администрацию больницы — помнить, что учащихся в школе ликбеза нельзя без особой необходимости в часы занятий отрывать от учебы и нагружать работой, которую в это время могут ведь делать другие, не учащиеся.

Потом было угощение! По наряду Наркомпроса для открытия новой школы ликбеза в районе выдали продукты: пакеты с надписью «Кофейный напиток», — в них угольно-черный порошок, который заваривается, как кофе. К этому — сахар, добываемый из древесины: белый — из березы и розоватый — из осины. Меня тоже напоили черной бурдой «кофейного напитка» и дали кусок розово-белого сахару, похожего по виду на кос-халву. Этот сахар я бережно завернула в бумажку и несу домой: детям.

После пиршества был концерт. Это тоже для праздничности: на открытие каждой школы, клуба или библиотеки Наркомпрос посылает артистов — и каких артистов; среди них сегодня был сам И.В. Тартаков! Даже аккомпанировал один из дирижеров Мариинского театра — Дранишников.

Мне очень хотелось остаться послушать концерт да к тому же еще возвратиться из Лесного вместе с артистами на грузовике (то-то отдохнули бы мои ковровые валенки!). Но у артистов сегодня в Лесном не один этот концерт, а целых три — в разных учреждениях. Остаться с ними — значит попасть домой только к ночи. Нет уж, пойду в Петроград пешком.

— Знаете что? — попросил меня И.В. Тартаков. — Послушайте одного меня: я сегодня не только пою, — я разговариваю! Понимаете, я понял, что многие из них никогда не бывали в опере! Значит, я пою, а они не знают, в чем дело — кто кому папа, кто кому мама… Так вот, я теперь им сперва все рассказываю, чтоб им было понятно… Останьтесь, послушайте!

В самом деле, перед своим номером И.В. Тартаков вынес стул, сел и с доброй улыбкой старого дядюшки заговорил тем неожиданно робким и непривычно неуверенным голосом, каким говорят с публикой певцы:

— Вот, товарищи… Сейчас я вам буду петь… Понимаете, одна барышня, очень милая барышня, Татьяна, она влюбилась, понимаете, в ихнего соседа, господина Онегина… И написала ему письмо, что вот я вас, понимаете, люблю просто ужас до чего! Ну, а он — бывает, ведь, знаете, правда? — он ее не полюбил! Они встретились в саду — и… Ну, вот теперь слушайте!

Перейти на страницу:
Вы автор?
Жалоба
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии / Отзывы
    Ничего не найдено.