Анатолий Дьяконов - Андрюшка Сатана Страница 2

– По-моему, собственно, надо уходить. Ребята засиделись. Жратвы мало. Дозоры балуют. Дисциплины с этим преступным елементом не установишь. Самогон хлещут. Должно, сами варют, а может, из Среднина достают. Мужики к нам, собственно, тылом повернулись. От добра добра не ищут. Пойдем в другой уезд.

Свистунов теребил бороду.

– А Гурда?

– Мать твою за ногу! О Гурде-то я, собственно, и забыл. Жаль, тогда промахнулся, а то ушел бы Гурда по Гурдиной дорожке.

– Знаешь что, Ерофеев. Ты, брат, понимаешь, что волей-неволей приходится с бегунами работать. Эх, за границу бы! О Романовских ни слуху, ни духу. Чорт их знает. Тоже говорят – идейные работнички, а сами деньги в карман да и хвост трубой.

Помолчал. А потом:

– Ладно, Ерофеев, уйдем отсюда. Только с Гурдой разделаться надо. Приходи вечерком, – подумаем.

Вечером Свистунов и Ерофеев решили сделать налет на Среднинский волисполком этой же ночью, созвали ребят пошли. Ребята на радостях самогону дернули. А Гурда в это время сидел в исполкоме и, водя по строкам пальцем, читал старый номер «Правды».

Насторожились перелески, всколыхнулись ветки корявые, захрустел снежный наст под ногами свистуновской оравы... Идут... Кто-то запел, и ночь испугал окрик:

– Молчи, дурья голова!

Песня оборвалась.

Впереди дозорные, потом Свистунов с карабином и маузером, за ним Ерофеев, а сзади кто с чем: кто с винтовкой, кто с берданкой, а кто и просто с дубиной. За Ерофеевым везли два пулемета. Вооружились крепко. Видно, сильно захотелось Свистунову разделаться с Гурдой да с мужиками за то, что спиной повернулись.

Темно в лесу. Но дорожка знакомая, не раз тореная. Лес для бандита, как улица родимой деревни, – идет, не путает.

Говорили шопотом, ибо ночь, да холод, да звездное небо, да налет натягивал нервы у всех: и у того, кто от милиции удрал, и у того, кто за самогон попал в бандиты, и у рябого парня Афонаськи, по пьянке хватившего топором свою бабу, и у волгаря Ерофеева, и у самого Свистунова, который называл себя эсэром и говорил, что видал виды.

На опушке леса остановились. Впереди овраг. За ним кладбище, у которого любил лежать Сатана, а там и Среднино. Разделились на три части. Одна слева зашла, другая – вправо на дорогу к заводу, а третья, с пулеметами и с самим Свистуновым через овраг и замерзшую речонку – прямо в село. Село спало.

Гурда дочитал газету, бережно свернул ее, потянулся, выключил свет и хотел уже итти домой, как вдруг в ночной сон врезался выстрел. За выстрелом по улице побежали тени: туда-сюда, туда-сюда... А потом крики и выстрелы перемешались в беспорядочный шум. Гурда схватился за наган. Защелкал ненадолго пулемет. От околицы побежала долговязая фигура парня – часового из отряда Гурды, но отбежала недалеко. Ее догнал выстрел, и фигура шмякнулась в снег. К волисполкому сбегались люди. Гурда заметил их в окно и бросился в сени. А там – чужие. Гурда обратно. В стекло хлопнули прикладом. Загорелась крыша сарая на исполкомском дворе, и от этого сбегавшиеся люди окрасились в кровавый цвет, а тени их прыгали зловещими кривунами. Гурда проскочил в другую комнату, ударил табуреткой в окно и выпрыгнул в снег. Навстречу двое с диким воплем: а-ааа!.. Гурда выстрелил в одного и бросился бежать на зады. А за ним голос:

– Опустили, дьяволы! Кого опустили? Догоняй! Стреляй! Сволочи!..

За Гурдой погоня. Пробежав зады, запыхавшийся Гурда бросился к избе Настасьи, но та не пустила его к себе. Гурда вернулся. Погоня совсем близко. Гурда побежал за угол избы и, увидав в темноте колодец, подскочил к нему и начал бешено-быстро опускать бадью, а потом – рукой за веревку и спустился в черную дыру сруба.

Бандиты видели, как Гурда пробежал к Настасьиной избе, и начали ломиться в избу, – Настасья не пускала. Тогда рябой Афонаська выломал кол и выбил им раму в окне. Первого полезшего Настасья ударила по голове, и тот мешком свалился в снег под окном. Но Афонаська выстрелил в окно и уже с винтовкой полез в него. Другие успели выломать дверь и, хрипло ругаясь, ввалились в избу. От их пьяного гогота Настасья испуганно сжалась у печки. Афонаська облапил ее.

– Кого схоронила? Сказывай!

Задрожал голос:

– Ни... ко... го... у... мен...ня не... е... ет...

– А-ааа! Никого! Валяй, ребята! – и Афонаська повалил Настасью на пол. Двое других подхватили ее за руки и за ноги, а третий через Афонаськино плечо стукнул кулаком в переносицу. Настасья завизжала.

– Валяй, ребята! – плотоядно закричал Афонаська еще раз, расстегнулся и повалился на Настасью. За ним по очереди и остальные. Все до одного. Настасья вначале пыталась отбиваться, а потом изнемогла и потеряла сознание. Когда уходили, один выстрелил ей в растрепанную голову, другой пнул сапогом в живот, и от этого на ее голом размякшем теле остался комок грязи и снега, а Афонаська, увидев перед дверью деревянную лопату, воткнул ей черень лопаты между ног. Остальные загоготали.

– Ай, да Афонаська! Крепко припечатал!

Кроме исполкомского сарая, подожгли еще избу Гурды, но самого Гурду найти не смогли. Кто-то закричал:

– А в школе были?

Крик был, как сигнал. Отделилась толпа и побежала к школе. А Свистунов, для страху, время от времени от исполкомского двора стрелял из пулемета. Пули, взвизгивая, летели за речку, а кое-где звякали стеклами или чмокались в срубы. Другая толпа пошла по амбарам.

Школа была заперта. Марья Павловна, проснувшись от выстрелов, разбудила старуху-сторожиху и сидела с ней в темноте в ее комнатушке. Вскоре приблизились голоса, много голосов, грубых и пьяных. А потом стали ломиться в дверь, и слышно было, как кто-то разбил окно, залез в класс и ходил там, натыкаясь на парты. Включить электричество не догадались.

– Ерофеев, давай огня. Темно. Еще ногу сломишь, – прокричал кто-то и, шаря рукой по стене, случайно открыл дверь, где, затаившись, сидела Марья Павловна. Сторожиха с испугу вскрикнула. А голос:

– Эй, здесь бабы! Ерофеев, сукин сын, давай огня!

Кто-то прибежал, топоча сапогами, с зажженной соломой. За ним другой. Слышно было, как зашли в комнату Марьи Павловны.

– Учительши-то нет. Сбежала.

Нашли там керосиновую лампочку. Зажгли ее. И с лампой ходили по комнате. В раскрытую дверь было видно, как их тени колыхались по классу.

– Нет, никого нет – ни Гурды, ни учительши.

Шаги приближались вместе с пятном света, и тогда уродливо колыхающиеся тени убегали назад. Тот, кто с лампой, встал в дверях в комнату сторожихи.

– Здесь, што ль, бабы-то?

– Да иди прямо. Чего стал, – толкнули его сзади.

У Марьи Павловны испуга не было. Было оцепенение, да иногда пробегал по спине холодок, от которого вздрагивали плечи.

Вошли в комнату.

– Кто здесь?

– Да, никак, учительша?

– Она самая и есть.

Взяли ее и повели.

– Спроси про Гурду, где схоронился! – закричали сзади.

– Чего спрашивать? Раздевай до-гола, а там видно будет.

И грубые руки начали срывать с нее юбку и разорвали кофточку. А когда шершавая холодная ладонь коснулась ее голой груди, Марья Павловна как-то неожиданно вырвалась. Но впереди – стена из бородатых и безусых лиц и пьяные глаза. Назади – цепкие руки. И Марья Павловна, без юбки, вскочив на парту и прыгая через одну, бросилась в кухню на черный ход (с одного плеча свесились обрывки кофточки). Бандиты за ней. В дверях кухни один нагнал ее, и началась борьба. На затоптанном грязью и снегом полу было скользко, и оба повалились на стол. Бандит ушиб плечо и на время отпустил учительницу. А у той мысль: «Все равно». Быстро нащупала в столе ящик, открыла, выхватила первый попавшийся нож и ударила себя в грудь. Подбежали другие. Кто-то еще раз облапил ее, но, почувствовав под руками липкую жидкость и обмякшее тело, брезгливо отдернул их, и Марья Павловна повалилась на пол. Когда принесли лампу, увидели нож в груди учительницы, стекавшую по голому бедру кровь и кофточку, намокшую красным.

Постояли. Посмотрели. Кто-то вздохнул:

– Сама себя порешила. Здорово...

А потом, сразу успокоившись, вышли из школы. На улице несколько стихло. Пробежал запыхавшийся парень и на-лету крикнул:

– Свистунов велел всем к исполкому итти.

Разговаривая, бандиты зашагали к исполкому.

Уже под утро, не найдя Гурды, бандиты нестройной толпой уходили из Среднина. Посвежело. Собаки надрывались лаем. Сверху торопливо мигали голубые звезды, и ночь сгустилась предрассветной теменью, в которой плавало зарево от бандитского набега.

IV

Бандиты ушли. Розовое солнце весело выпрыгнуло из-за синевы Стрижевских лесов и засверкало по втоптанному сапожищами льду луж посреди улицы. Пахло гарью. По Среднину бродили кучками взлохмаченные хмурые мужики, а на дороге к выгону лежал, раскинув руки, кудлатый парень, и стеклянные глаза его, не мигая, глядели навстречу утру и улыбающемуся солнцу. Над парнем голосила простоволосая баба, а рядом выла собачонка. Баба сморкалась в кулак и изредка злобно пинала ногой собачонку: