Наталья Баранская - Подселенка и кошка Страница 2

Шура-прачка и Паня Ездунова очень хотели посмотреть Дарьиного сына и сноху. Я их спросила потом, а они говорят: «Ничего особенного, сын — мужчина в годах, сноха тоже женщина в годах». Еще были двое парней и молодуха с детьми. Может, внуки ее с правнуками. У кого теперь спросишь? Вроде бы Дарья говорила, что пока внуков нянчила, они со снохой ладили, а как те подросли, стали ругаться и расскандалились совсем. Даже не ездили к ней сюда. Как сын перевез ее на новую квартиру, так, может, навестил ее от силы раза два.

На другой день после похорон Иван Кузьмич меня спросил: «А вы что ж, Ефросинья Гавриловна, не поехали в крематорию?» (Про церкву-то и не помянул.) А я ему говорю: «Неохота мне, Иван Кузьмич, лишний раз туда ездить. Я уж тогда поеду, когда без меня не обойтится будет».

Вся наша скамейка рассмеялась, «У нас, — говорят, — Фросенька умеет ответить!» Уважают они меня очень.

В тот же день к вечеру вышла я подышать. Никого нет, сижу одна. Вдруг из куста, прямо напротив скамейки, вышел светлый котенок — сам серый, грудка и лапки белые. Сел и на меня смотрит. У меня вроде мороз по спине пошел. Сама не пойму с чего. Я на него как закричу: «Брысь, брысь, пошел отсюдова!» Как ногами затопочу… Он исчезнул, как провалился. Больше я его не видала.

Потом сама над собой смеялась — ну и дура же ты, Ефросинья, а еще культурная!