Михаил Бубеннов - Орлиная степь Страница 20

В это время Леонид, взяв своего помощника под локоть, нагнулся к его уху и сказал, понизив голос:

— Вот что, Степаныч, я все-таки схожу з контору, разузнаю, где директор… Нельзя же так выходить! Нельзя!

Корней Черных слегка нахмурился.

— Да, первых, говорят, здорово провожали!

— А мы чем виноваты, что выходим последними? — сказал Багрянов- и на несколько секунд даже стиснул челюсти. — По его же вине!.. Да ведь нам и немного надо: на всех — одно доброе слово. Только и всего! Схожу, Степаныч, схожу, не уговаривай. — Он сунул в руки Черных связку деталей. — На, держи!

— Вырвал? — спросил Черных.

— С мясом!

В это время на крыльце конторы появился Степан Деряба. Он был навеселе, но только в той мере, когда не каждый мог заметить, что он уже принял «свою» порцию спиртного. Не спеша осматривая бригаду с ехидной ухмылкой на одутловатом лице, он, видимо, обдумывал, с чего начать разговор. Взгляд его нагловатых светлых глаз с каждой секундой безумно веселел.

— Тьфу ты, чертова дылда! — тихонько проворчал Корней Черных. — Вытаращил свои оловянные, зенки и стоит ухмыляе ся, зараза! А чего, скажи, надо?

— Я иду, черт с ним! — сказал Багрянов:

— Не горячись! Видишь, зачем он вышел?

Уже несколько дней Степан Деряба околачивался в Залесихе без дела, будто бы собираясь на курсы комбайнеров, которые должны были открыться в районном центре. Все время он решительно избегал встреч со своей бывшей бригадой.

Но теперь почему-то решил явиться на ее проводы в степь.

— Идет, — вдруг предупредил Черных. Минуя отдельные ступеньки, Деряба сошел с крыльца, перешагнул лужу и не спеша приблизился к бригаде. В упор уставившись невидящим взглядом на ребят, он поднял в небо ладонь и воскликнул хрипловатым голосом:

— Салют, младое племя!

Не рассчитывая на внимание бригады и ответное приветствие, он поспешил начать разговор:

— Желаете, я устрою митинг? По старой дружбе!.. Желаете? Что молчите?

— Слушай-ка, благодетель! — подходя к Дерябе, заговорил Багрянов. — Ты лучше поберег бы свой голос, а? И так хрипишь, до митинга ли тебе?

— Думаешь, слушать меня ребята не будут? — ухмыляясь, спросил Деряба. — Ха-ха! Ошибаешься, меня всегда слушали! А вот тебя слушать не будут. Психологии ты не понимаешь — вот твоя беда!

— Где нам за тобой угнаться, — сказал Багрянов, — у тебя сапоги-то сорок пятого размера!

— Смеешься, да? — сразу же не без видимого удовольствия придрался Деряба. — Только знай: я разных твоих насмешек не потерплю! Я не за тем сюда приехал!

— Знаю, знаю, зачем ты сюда приехал!

— А зачем? Скажешь?

— Подрасти еще больше на целине!

Все видели: расти Дерябе никак больше нельзя, — и потому над бригадой внезапно раздался взрыв визга и хохота. Мертвенная бледность мгновенно залила отечное лицо Дерябы. Еще секунда, и неизвестно, что могло бы произойти, но неожиданно опасный ход событий круто изменила Анька. Раскинув полы пальто, она в два счета слетела с саней, тут же заслонила собой, сколь могла, Дерябу и, выпрямляясь, выставляя вперед под цветистой блузкой груди, закричала совершенно осатанело:

— Ржете, собачье отродье? Расхрабрились? А давно ли, как щенки, лебезили перед Дерябой? С каких же это щей у вас такая храбрость? А плакать потом не будете?

— Ну, ладно, ладно! — беря Аньку за плечо, растроганный ее защитой, охрипше проговорил Деряба. — Пошли, пройдемся на прощание!

При смущенном молчании всей бригады Деряба и Анька, демонстративно взявшись за руки, с гордо поднятыми головами пошли прочь. Некоторое время они шли молча, прислушиваясь, но никто не бросил им вдогонку ни одного слова. Пройдя сотню шагов, Анька не выдержала и заговорила со слезной обидой в голосе:

— Всего тебя, Степан, осмеяли!

— Замолчи! — сжимая ей руку, прорычал Деряба.

— А теперь и мне житья не будет.

— Будет! У тебя вон какие зубы!

— Зачем в бригаде-то оставил? Скажи!

— Поживи… На всякий случай… — уклончиво ответил Деряба.

— Сам с дружками смоешься — и поминай как звали, а мне пыль глотать у трактора? — с сердцем заговорила Анька. — Молчишь? Может, уже не нужна? Все эти дни даже не хотел встречаться! Не стыдно, пьяные твои глаза?

— Тошно было, — сознался Деряба.

Нетяжко вздохнув, Анька вдруг приняла обычный игривый вид и, слегка прищурив неспокойные темные глаза, смеющимся голосом спросила:

— Отпускаешь одну, а не боишься, что загуляю?

— Замолчи, язык вырву! — прохрипел. Деряба, дергая Аньку за руку. — Не затем я тебя оставил в бригаде…

Анька остановилась, взглянула на Дерябу серьезно.

— Ты что задумал?

— Что надо, не твоего ума… — неопределенно и мрачно ответил Деряба. — Думаешь, Деряба простить может? Деряба еще даст сдачи!

— Но ты ведь едешь на курсы?

— Туда не скоро…

— Что же мне в бригаде делать?

— Живи! Видно будет!

Тем временем Леонид Багрянов бесцельно бродил по разным комнатам конторы. Все начальство станции находилось в разъезде, а рядовые работники относились совершенно равнодушно к выходу его бригады в степь: всем уже изрядно наскучили горластые, как грачи, новоселы.

Леонид почему-то заглянул даже в комнатенку, где сидел зоотехник — худой, остроносый, взлохмаченный человек в синем костюме, засыпанном перхотью.

— Вы ко мне? — ворчливо спросил зоотехник, быстро обеими руками роясь среди бумаг на столе. — Я сейчас не могу: у меня дела…

Заглянул Леонид и в бухгалтерию. Пожилая бухгалтерша, напуганная бесконечными перерасчетами с новоселами, не обходившимися без скандалов, удивленно спросила:

— Багрянов? А в чем дело?

Только диспетчер Женя Звездина, молодая ленинградка, смугленькая черноглазая красавица в яркой зеленой шерстяной кофте с короткими рукавами, очень живая, смелая, увидев Багрянова, вскочила ему навстречу, быстро спросила:

— Вы уходите? Сейчас?

— Скоро.

— Я вам завидую, — сказала Женя со вздохом и, подойдя к перегородке, за которой работала, поставила на нее оголенные локотки. — Желаю вам большого-большого успеха! Каждый раз вы должны сообщать мне только приятные новости. Обещаете не огорчать меня?

— Обещаю, — улыбнувшись губами, ответил Леонид.

Женя Звездина искренне вздохнула.

— Как жаль, что меня не пустили в степь! А ведь я тоже ехала, чтобы работать на целине, именно на целине! Ах, как я завидую вам! Весна, степь, высокое небо, цветы…

Багрянову хотелось сказать, что, кроме тех красот, какие перечислила Женя, в степи бывают злой ветер, нестерпимый холод, черные бури… Но ему стало жалко девичьей мечты, он растерянно поблагодарил Женю за доброе слово в дорогу и, несколько развеселясь, пошутил:

— Хотите, я вам пришлю букет цветов с целины?

— Серьезно? — обрадовалась Женя. — Честное слово?

— Совершенно серьезно!

— Ой, буду рада! А не забудете?

— Постараюсь не забыть.

— Я все же напомню по рации! — Отлично. Но где же директор?

— Он сейчас будет, — с улыбкой ответила Женя. — Вы его подождете? Заходите ко мне, присядьте!..

Но Леонид Багрянов, уже начиная испытывать неловкость от разговора с черноглазой красавицей, сказал, что он хочет встретить директора, попрощался и вышел из конторы.

С крыльца Леонид сразу же увидел на дороге, ведущей в село, новенький, прыгающий на выбоинах вездеход. Из толпы у саней крикнули:

— Директор едет!

Расплескав лужу, вездеход остановился у самого крыльца конторы. Илья Ильич Краснюк долго ворочался на сиденье, неловко высвобождая из машины ноги. Шофер раз-другой. порывался было помочь ему, но сдержался, сообразив, что этим может нанести при всем честном народе немалый вред авторитету директора. Кое-как Краснюк выбрался из машины, недружелюбно взглянул на Багрянова, спросил:

— Вы все еще здесь?

— Ждем вас, — вспыхнув, ответил Леонид.

— А зачем меня ждать?

— Мы думали, что вы… проводите нас, — замялся Леонид. — Поговорите.

— Теперь не время для митингов, товарищ Багрянов! — заговорил Краснюк громко, с таким расчетом, чтобы его слышала вся бригада. — Дорог каждый час, каждая минута! — Размашистым жестом он указал на степь. — Видите, что делается? Потоп! А вы стоите и теряете время! Безобразие! Выходить немедленно! — И Краснюк тут же, повернувшись, поднялся на крыльцо.

Леонида до онемения потрясло то, что произошло. «Какой негодяй! Какой, мерзавец! — кричал про себя Леонид, не в силах оторвать взгляд от окон конторы, за которыми мелькала фигура Краснюка, и тяжко, до удушья страдая от только что перенесенного унижения. — Ну, погоди, подлая твоя душа! Мы тебе припомним, как ты провожал нас в степь! Мы этого не забудем!» Когда его окликнули, он едва разжал пальцы, стиснутые на верхней жердине палисадника…