Анатолий Дементьев - Прииск в тайге Страница 20

— Не надо мне золота.

— Дурак ты. Не век же в этой лачуге жить будешь. Хочешь, научу, как все сделать? Хочешь?

— Мне и здесь хорошо.

— Опять дурак! Эх, кабы я встал!..

— Встанешь.

Тихон покачал головой.

— Твои-то бы речи да богу навстречу.

— Как поморозился-то?

— С дороги сбился, — Селиверстов заговорил отрывисто, резко. — Обессилел. Мороз лютый. Свалился…

Плетнев видел: человек умирает, а помочь не мог.

— Прости меня, Никита.

— Бог простит.

— Бог! Злой он, не видит людских страданий.

— Все видит. Терпеть надо.

— Я всю жизнь терпел… Никита, где ты? Подойди.

Селиверстов схватил руку охотника, сжал. Смотрел он куда-то вверх, глаза его уже не горели, их подернула мутная пелена.

— Ник… Никита…

Тихон судорожно дернулся и откинул голову набок.

…Там, где ручей пересекал лужайку и круто сворачивал на восток, Плетнев похоронил Тихона. Сверху могилу завалил камнями, чтобы не разрыли таежные звери, и поставил березовый крест. Тяжело было на душе у Никиты. Хотя Тихон был злобный человек, бесшабашный, но жалко его. Вьюга смотрела из своего угла на хозяина немигающими глазами, и в собачьих глазах тоже тоска.

— Поди сюда, Вьюжка.

Собака поднялась, подошла к хозяину, по привычке положила голову ему на колено, тихо поскуливая.

— Не скули, и без того тошно. Ох, как тошно, Вьюжка!

Никита подошел к сундуку, достал бутылку с водкой, налил полную кружку и залпом выпил. С минуту стоял оглушенный. Пожевал сухую корку, отбросил и снова налил полную кружку. Повернулся спиной к собаке, выпил. Все завертелось перед глазами, запрыгало и куда-то поплыло. Съехал со своего места стол, окно с дверью поменялись местами, печка шагнула из угла, а Вьюга оказалась где-то на потолке. И как только держится там, шельма? Охотник повернулся, недоуменно посматривая по сторонам, не узнавая собственную избу. Погрозил Вьюге пальцем.

— Слазь оттудова, сукина дочь, нечего по потолку-то ходить. Слыш-ш-шишь! Слазь, говорю.

Лайка показала хозяину зубы — она не переносила запах вина и никому не делала исключения.

— Т-ты… ссме… яться надо мной? Сслазь, говорю! Не… хочешь? Н-ну, по… погоди…

Пошатываясь и размахивая руками, Никита шагнул к собаке. Зацепился ногой за стол и растянулся на полу во весь рост. Испуганная Вьюга отскочила к двери и, распахнув ее, убежала во двор.

— Н-ну, по… по-погоди… Вот я… — забормотал Плетнев и затих. Стены еще вертелись перед глазами то в одну, то в другую сторону. Его поднимало, словно на волнах, швыряло туда и сюда. Никита уцепился за ножку стола, закрыл глаза, и через минуту уже храпел.

Так пил неделю. Потерял счет дням, путал утро с вечером. Пьяный разговаривал сам с собой, гонялся за Вьюгой, ползая на четвереньках по избе, дважды падал с крылечка в снег и едва не замерз. Опомнился, спросил себя: что же я делаю? Совсем из ума выжил. Будет. На другой день встал рано, кликнул собаку и ушел в тайгу белковать.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Двухэтажный дом златогорского мещанина Куприяна Егоровича Мохова стоял в конце Уфимской улицы. Половину нижнего этажа Куприян Егорович сдавал купцу Дулину, имевшему небольшую лавку с галантерейным товаром, в другой половине жили семьи рабочего типографии Давыда Рогожникова и слесаря металлургического завода Петра Земцова. Мохов был доволен жильцами: среди них не водилось ни пьянок, ни драк, платили они в срок. Одно не нравилось хозяину: у Рогожникова и Земцова было много друзей, которые часто приходили по вечерам, а иногда и ночью. Просыпаясь. Мохов слышал внизу голоса и удивлялся, о чем люди толкуют в позднее время. И он стал потихоньку подслушивать и подглядывать. Спускался по черной лестнице, прижимался ухом к тонкой стене и слушал, затаив дыхание. Разбирал отдельные слова, но смысла разговора понять не мог. Провертел гвоздем в стене дырку и подсматривал в нее. Обычно за столом сидело несколько человек, дымили самосадом. Перед ними пыхтел самовар или были разбросаны карты. Очень скоро дырку заметили и заделали. Куприян Егорович провертел другую. И эту заделали. Новых дырок Мохов ковырять не стал, пожалел стену, а перенес свои наблюдения к двери. Однажды, когда хозяин дома стоял в нижнем белье на новом посту, дверь с силой открылась, стукнув его по лбу. Куприян Егорович вскрикнул.

— Эй, кто тут? — спросил Рогожников. Нащупав Мохова, уцепился в его плечо и поволок в комнату.

— Ба! — удивился он. — Куприян Егорович?! Куда же вы в таком наряде отправились? — и насмешливо оглядел полосатые подштанники хозяина. Мохов хмуро посмотрел на постояльца.

— Тяжелая у тебя рука, Давыд Никодимыч, — пожаловался, потирая лоб, на котором уже наливалась шишка. — Можно ли так?

— Не гневайтесь, Куприян Егорыч, не знал, что вы за дверью стояли, думал, не вор ли забрался, — и, стараясь все обратить в шутку, добавил громким шепотом, грозя пальцем: — Не на свидание ли направились? Дело ли, Куприян Егорыч, в ваши-то годы? А ну как Матрена Ивановна узнает? Ведь она вас… — Рогожников сделал выразительный жест и засмеялся. Заулыбались гости, молча наблюдавшие эту сцену.

— Тьфу! — с сердцем плюнул Мохов. — Скажет человек. Я к тебе шел, Давыд Никодимыч. Бессонница одолела, табачком хотел одолжиться.

— Помнится, вы давно курить-то бросили.

— Бросил, ан снова потянуло.

— Бывает. Вот кисет, угощайтесь, знатный самосадец.

Мохов свернул толстую цигарку, прикурил от лампы и с первой же затяжки закашлялся, покраснел, как вареный рак.

— Ох!.. Ох и табачище!

— Горлодером зовется этот табачок, Куприян Егорыч. Я вам отсыплю немного. От бессонницы очень помогает.

— Ну тебя к ляду с твоим горлодером. Уж лучше потерплю до утра, а утром куплю нето.

— Как знаете, Куприян Егорыч, как знаете. Да куда же вы? Посидели бы с нами, чайку попили бы за компанию.

— Благодарствую, — Мохов бросил недокуренную цигарку и по привычке придавил окурок пяткой, забыв, что вышел босиком. Вскрикнул от боли, и все опять засмеялись.

— Чего ржете-то, жеребцы стоялые, — рассердился хозяин. — Добрые люди спят, а они полуношничают.

— И мы сейчас по домам. За картишками засиделись. Остались бы, Куприян Егорыч, попить чайку.

— Уж я пойду, на сон что-то повело.

— Табачок действие оказывает.

Мохов ушел, шлепая по лестнице босыми ногами. Рогожников постоял у двери, послушал. Когда скрип ступенек затих, сказал, обращаясь к товарищам:

— Каков гусь? Думаете, правда за табаком приходил? Он давно за нами шпионит.

— Не догадался бы в подвал заглянуть, — озабоченно сказал Петр Земцов. — Дурак, а смекнет, что там лежит что-то.

— Печатный станок надо перенести в другое место.

— Ко мне в баню можно, — предложил Савелий Марков, пожилой рабочий, сидевший в конце стола. — Там ни один лешак не углядит.

— Пожалуй, так и сделаем, — согласился Давыд. — Ну что ж, товарищи, час и в самом деле поздний. Помните: осторожность нужна даже в мелочах. И пусть провал зареченской ячейки будет для всех нас уроком.

— А где сейчас Дунаев? — спросил Савелий Марков.

— В Екатеринбурге. Туда он добрался благополучно и после этого никаких известий о нем нет. Ждем, должен вернуться.

После памятного случая Мохов бросил подглядывать и подслушивать, но беспокойство не оставляло, трусливый хозяин заподозрил неладное. Подумывал рассказать о своих подозрениях в полиции, но испугался: а почему, спросят, раньше молчал? Покрывал? Хлопот не оберешься. Да и что расскажет, если не слышал и не видел ничего, одни догадки. Но кое-какие меры Мохов принял. Завел собаку Брехуна, посадил на цепь и натянул вдоль двора проволоку. Ночами пес бегал, звеня цепью. Большой, лохматый, похожий на кучу грязного тряпья, Брехун с честью оправдывал свою кличку: лаял и днем и ночью, но чаще всего попусту.

Вот и нынче Куприян Егорович проснулся от громкого лая собаки. На кого лаял Брехун? Мохов завозился на перине, но встать и поглядеть в окно было лень. Поправил сползшее одеяло, зевнул и снова закрыл глаза. Скрипнули ворота, Брехун внезапно умолк. Значит кто-то свой. Куприян Егорович еще раз зевнул, повернулся на другой бок и спокойно заснул.

…По двору, успокаивая собаку, быстро прошли два человека — один высокий и сутулый, другой — среднего роста, коренастый. Брехун, виляя облепленным репьем хвостом, полез в конуру. Двое подошли к ближнему окну, негромко постучали. Спустя некоторое время звякнул засов, дверь приоткрылась, выглянул Петр Земцов.

— Привел? — тихо спросил он Рогожникова. — А я уж беспокоился, не случилось ли чего. Проходите.

Земцов зажег лампу, поправил пиджак, накинутый на плечи, и посмотрел на того, кто стоял рядом с Давыдом.

— Григорий Андреич! — Петр шагнул навстречу гостю, протягивая руки. Дунаев крепко обнял старого товарища.