Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 1) Страница 20

МАЛЕНЬКИЕ БУКВЫ И БОЛЬШИЕ ДЕЛА

Большие дела приближались к тихому аулу.

Если простые чувячники, без преувеличения можно сказать, повалили в дом к Астемиру, то Муса, Гумар и прочая знать аула постарались отойти подальше, настороженные и испуганные тем, что услышали на небывалом сходе в доме объездчика, давно известного возмутителя спокойствия. При этом они стремились посеять сомнения среди тех, кому нравились речи Астемира и Степана Ильича, старались внести раздор.

Муса не видел лучей, он видел тень тучи.

А мулла Саид, прослышав обо всем этом, сделал немаловажное заключение.

— Что делает Баташев? — спрашивал он, словно на уроке в медресе, и отвечал: — Баташев отвергает адыге-хабзе[18]. Правоверные, да хранит вас аллах! Да хранит он вас от посещения дома Астемира: там не хасса, нет, там совет нечестивых.

И мнение муллы, разумеется, имело вес.

— Слышали, что сказал мулла? — спрашивали мусульмане друг у друга. — Он говорит, что в доме Астемира совет нечестивых.

Другие события постепенно заглушили интерес к возвращению Астемира и сборищам в его доме, тем более что новизна первых впечатлений проходила.

Сразу в несколько домов пришла радость: вернулись сыновья — солдаты Кабардинского полка.

До позднего вечера толпились теперь люди у этих домов, прислушивались к мужественным голосам солдат-фронтовиков. Здесь тоже не было недостатка в удивительных сообщениях. Особенно интересным, просто-таки невероятным казался рассказ о том, как Дикая дивизия, шедшая под командованием генерала Корнилова на Петроград, главный город России, для того чтобы выгнать оттуда бунтовщиков, была остановлена этими самыми бунтовщиками-революционерами… Бунтовщики вышли навстречу. С ними, по словам солдат-рассказчиков, были почтенные старики из Кабарды, Осетии и Дагестана. Они обратились к войску со словами приветствия и разъяснили, почему бунтуют, чего они хотят для себя и для своего народа, почему генералы ведут против них войска. Бывалые солдаты подтверждали, что подобные речи называются не хох, а митинг.

На вопросы, кто такие кадеты и что за штука Учредительное собрание, рассказчики отвечали недостаточно ясно, не мог этого объяснить и Астемир, догадываясь, что это не совсем то же самое, что революция.

Все с нетерпением ждали объяснений Степана Ильича. Но все-таки самое главное прояснилось.

— Значит, Астемир и его кунак Степан Ильич говорят правду, — заключили люди. — Советская власть — это значит: прекратилась война, а вся земля отошла к карахалку, и даже безземельные унауты[19] уже не батрачат на дворах князей и богатеев.

— А где же в таком случае они работают? — спрашивали сомневающиеся или просто любители повздорить, спорщики, вроде Давлета, — что же хорошего в том, что негде работать ни унаутам, ни тхукотлам?[20]

На этот вопрос никто из солдат не умел ответить. Тогда опять люди обратились за разъяснениями к Астемиру. Астемир объяснил, что в России среди крестьян нет больше ни пшитлов, ни унаутов, потому что и безземельные батраки получили землю в собственное владение.

Поразительно! Как понять все это?

Опять начали собираться люди и опять разгорались неуемные споры. И многие кабардинцы чувствовали, как глубоко и больно затрагивают их люди, оспаривающие неизменность законов адыге-хабзе, по которым привык жить карахалк испокон веков.

— Пхе! Что говорит Астемир! — слышались голоса.

— Он все мешает в одном корыте, как гяуры корм для свиней.

Но зерно уже было брошено в хорошую почву — и теперь не у одного только Эльдара было выражение серьезной и тревожной думы в глазах. Все чего-то ждали. Люди в ауле просыпались по утрам с новым чувством: настало время чего-то небывалого и важного.

Даже старая нана, наслушавшись споров Астемира с людьми, наполнявшими комнату, говорила Думасаре после того, как все расходились:

— Сказано в Коране, что должны появиться небывалые люди — ивлисы[21]. И будет это перед концом всякого дыхания… Ой, алла, ой, алла, — шептала старушка, стараясь чтобы слов ее не услышал Астемир, — неужели я, старая женщина, так зажилась, что должна видеть своего сына во власти ивлисов, в царстве шайтана? Зачем аллах не забирает меня к себе?..

Думасара не умела ответить ей, а только вздыхала и старательно работала по дому.

— Скоро, нана, они наговорятся и перестанут приходить и спорить, — старалась успокоить она старую нану.

И действительно, собрания становились все реже и малолюдней, хотя причина была другая: приближалось время весенней пахоты и сева. Все теплее пригревало солнце.

Сказать откровенно, собрания эти начали утомлять и Астемира, и он с удовольствием взялся за привычные и любезные каждому землепашцу дела. А дел было немало…

О, как приятно пересыпать в ладонях зерно, предназначенное для борозды!

Эльдар по-прежнему помогал возделывать и участок Астемира, и участок Сарымы. Диса болела и с трудом поднималась с той самой узорчатой кровати, которую когда-то выловила она с помощью Эльдара.

Больше всех в эти дни отдыхала душой Думасара, которая, управляясь по дому, помогала еще мужу и Темботу в поле. Лю оставался со старой наной.

После ужина Астемир доставал свои большие картины в красках и книгу-азбуку и учил Эльдара грамоте.

Нет, пахать было легче… Над букварем Эльдара прошибало семь потов. И вот он придумал! Вернее, придумала Сарыма. Она переживала затруднения Эльдара едва ли не больше, чем он сам. Услышав его жалобы на то, как быстро он забывает, казалось бы, уже заученные буквы, Сарыма весело предложила ему:

— Хочешь, Эльдар, я вышью буквы у тебя на рубашке?

— Буквы?

— Буквы.

— На рубашке?

— На рубашке.

— Да как же ты это?

— Да вот так! — И, попросив Тембота нарисовать буквы, Сарыма принялась за дело.

Вскоре Эльдар стал ходить в холщовой рубашке с узором, составленным из русских букв, чудесным образом слагающихся и в русские и в кабардинские слова.

Учителю и ученикам охотно и даже с увлечением помогал Степан Ильич, но Степан Ильич не всегда был на месте. Он все чаще уходил куда-то — нередко на неделю и больше; наконец и совсем уехал в Пятигорск; но когда появлялся в ауле, неизменно останавливался у Астемира.

Давлет! Тревоги, беспокойство, неопределенность смутного времени были по душе этому человеку. Его как бы подхватило могучее течение, и вздорность, присущая Давлету, придавала его поступкам иногда смешное, а иногда и опасное направление. То тут, то там случались какие-то необыкновенные происшествия, и всегда можно было где-нибудь поскандалить или ввязаться в спор. А главное, нужно отдать ему справедливость, Давлет лучше многих других почувствовал, что теперь перед всяким предприимчивым человеком открывается возможность с особенным блеском проявить себя. И Давлет использовал это по-своему.

Он всегда кичился тем, что на его усадебном участке вырыт колодец. Подобным удобством мог похвалиться не каждый, и женщинам отдаленных жематов нелегко было носить воду из мутной реки. И вот теперь Давлет, снедаемый огнем соперничества с Астемиром Баташевым, к которому ходит столько людей, разрешил соседям пользоваться колодцем.

Женщины удивлялись и благословляли неожиданное великодушие соседа, но вдруг выдумщик объявил «колодезные дни», то есть дни, когда можно пользоваться его колодцем. В другое же время никого не пускал к себе за плетень и держал во дворе злую собаку. В «колодезные дни» Давлет вывешивал у калитки красный лоскут. Вот почему уже с утра по жемату становилось известно, колодезный сегодня день или неколодезный.

За плетнем Давлетова участка росла старая груша. Потрескался могучий, в несколько обхватов, ствол, широко раскинулась ветвистая крона. Старое дерево называли в ауле нарт-деревом, сравнивая его величавую мощь с мощью кабардинских легендарных героев. Осенью землю под деревом усыпали желтенькие груши-дички, и тот из ребят, кто раньше других выходил со своей коровой, успевал полакомиться всласть. Но и без того — и осенью, и летом, и весной — нарт-дерево всегда оставалось главным местом мальчишеских игр.

Чаще всего здесь играли в «чигу». Никто из ребят не мог бы рассказать, как сложилась эта игра. Оставалось лишь строить догадки. «Чигу» по-кабардински значит кукушка, а кукушка, как известно, всегда выкрикивает свое имя. Спесивый Давлет, да и члены его семьи, не менее спесивые, переняли это свойство от чванных предков, которые всегда выставляли себя напоказ и больше всего на свете любили говорить о самих себе — я да я… мы да мы… Поэтому всех Давлетов окрестил «чигу». И эта кличка неизменно пускалась в ход, когда хотели подразнить кого-нибудь из семьи Давлета. Горячий Давлет не раз выхватывал в ответ на это кинжал, а то и просто кол из плетня, вилы или тяпку. Все это, очевидно, и послужило поводом для ребятишек придумать такую игру, которая выводила бы из терпения Давлета.