Валерий Барабашов - Жаркие перегоны Страница 20

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

13.00—13.30

I.

День своего рождения Желнин (именно о нем вспомнил он, когда говорил с Гвоздевой) решил отметить в ресторане. Закончив к обеду неотложные дела, он блаженно потянулся в кресле, не обращая внимания на мигающий красный огонек переговорного устройства — кто-то настойчиво вызывал его.

«Да-а, вот и сорок шесть, — размягченно думал Желнин. — Давно ли было двадцать шесть, потом прибавилось еще десять... Скоро и полувековой юбилей. Не успеешь оглянуться, как...» В этом месте мысли его порвались, забежали в тупичок. Он напряженно хотел представить себе: как, по какому пути может пойти его дальнейшая жизнь, но ясности не было. Конечно, он с полной уверенностью мог сказать себе, что будет работать на родной железной дороге, руководителем, возможно, и в прежней должности, но... Желнин крепко, надежно чувствовал себя первым замом начальника крупнейшей в стране дороги, знал, что хотел и мог быть в этой роли и дальше, однако червячок тщеславия уже давно точил его, заставлял ревниво поглядывать, что и как делал Уржумов. Где-то глубоко, тайно жила в нем мысль, что он, Желнин, сделал бы работу Уржумова лучше — напористее, смелее. Казалось ему, что требовать с людей начальнику дороги следует более жестко. Транспорт есть транспорт, и здесь, как в добрые старые времена, должна быть железная дисциплина. Демократия, призывы — это, конечно, хорошо, и все же полностью доверять сознательности людей... нет, не наступило еще то время. С людей надо спрашивать, спрашивать строже!..

Как первый помощник Уржумова, его правая рука, Желнин понимал, что должен больше проявлять инициативы в собственной работе и, в конечном счете, в работе всей дороги, потому что он практически решал многие эксплуатационные вопросы. Но последнее время Желнин все осознанней что-то берег в себе, добиваясь, конечно, исполнения приказов Уржумова, но не переступая граней, за которыми вполне мог бы усилить эти приказы на пользу дела. Это «что-то», оберегаемое им, заботливо пряталось от чьих бы то ни было глаз, ни словом, ни намеком не прорывалось наружу — в разговоры, оценки решений, принимаемых Уржумовым. Желнин механически повторял начальника дороги, взял даже его манеру говорить, изредка лишь срываясь на селекторных совещаниях или разносах в своем кабинете. Внешне же — он был тенью Уржумова, его производственным близнецом, прекрасно понимая, что придраться к его действиям невозможно, корить его не за что.

Работали они с Уржумовым уже восемь лет, с тех пор, как Константин Андреевич, бывший начальник Красногорского отделения, к удивлению многих, сразу стал во главе всей дороги, перескочив одним махом всю управленческую лестницу. Желнин и тогда был первым замом и, провожая на министерскую работу бывшего начальника дороги Богданова, спокойно и уверенно готовился на его место. Но вдруг один из подчиненных стал над ним головою выше, и его волю он обязан был исполнять с того памятного дня. Уржумов, вероятно, догадывался о мыслях и чувствах своего первого заместителя, постарался сгладить тот психологический барьер, который возник между ними в первые дни совместной работы, и Желнин не стал упрямиться, пошел на сближение, хорошо понимая, что, начни он действовать новому начальнику дороги «в пику» — откровенно или скрытно, это значения не имело, — пострадает скорей всего его собственная голова, пусть и заслуженная. Неизвестно тогда еще было, захочет ли Уржумов оставить Желнина на роли первого зама, не пометет ли его «новая метла»; но Уржумов не стал ничего менять в аппарате управления, обошелся с Желниным ласково и повел себя с ним доверительно. Оба они вскоре успокоились, привыкли к новому положению вещей, и Желнин, казалось, на несколько лет забыл о себе. Дело, только дело... Но вот затяжной, серьезный сбой в работе дороги, вскрывший и просчеты министерства, и их собственную успокоенность, — теперь надо было браться за дела засучив рукава. И снова шевельнулось в Желнине ревнивое чувство, снова всплыла и разлилась желчью упрямая мыслишка: а почему, собственно, он должен работать на Уржумова, помогать ему выпутываться из этой сложной ситуации?

Мысль эта, наматывая клубок других, ей подобных, лишила Желнина покоя. Опять родилась в нем смутная надежда возглавить дорогу. Да, Уржумов был неплохим начальником отделения, этого не отнимешь, но дорога — другие масштабы, другие требования, и прошлой славой тут не возьмешь. К тому же пятьдесят восемь — солидный возраст, человек на пределе, и этого обстоятельства в министерство да и в обкоме не учитывать не могут. Разумеется, может повториться история человека со стороны, возьмут и пришлют начальника с какой-нибудь другой дороги, и ничего тут не поделаешь. Но все равно надо что-то предпринимать, не сидеть сложа руки — под лежачий камень вода не потечет. При случае напомнить о себе в министерстве, заручиться поддержкой обкома партии, проявить себя. Правда, кое-что уже сделано: лежат в тайниках его памяти кое-какие серьезные мысли о реконструкции дороги, об организации перевозочного процесса, взаимодействия с клиентами — при случае он бы выложил эти мысли: вот что поможет Красногорской дороге... Но сказать это нужно в соответствующей обстановке, при больших людях, чтобы они оценили: а ведь голова этот Желнин... Швыряться же своими идеями просто так — нет уж, увольте. Придет его час, придет. Если судить по звонкам Климова, в министерстве расположены к нему, Желнину, ценят его как опытного и квалифицированного специалиста, чувствуют, что есть в нем запал, есть. А сейчас не время, нет. Начни он работать лучше — результаты припишут Уржумову; сбавь усердие — накажут, пожалуй... Да, положение прямо-таки дурацкое. Вот и остается одно: работать, как работал. Даже если Уржумов и дотянет эту пятилетку, то все равно ему, Желнину, будет к тому времени только пятьдесят.

Еще раз мельком глянув на мигавший огонек переговорного устройства, Желнин вышел из кабинета. В приемной он на ходу сказал повернувшейся к нему Татьяне Алексеевне, что поехал обедать и будет через час. Пока шел по прохладному, сумрачному коридору управления, подумал, что не до конца выполнил обещание, данное симпатичной той женщине из Вогольска, — цистерны удалось, продвинуть лишь под Красногорск. Приказать же Степняку двигать их дальше в ущерб и без того сложной поездной обстановке на узле он не мог, не имел права: когда начнут разбираться у начальника дороги с выполнением графика движения поездов (а такие разборы стали систематическими), всплывет, что «Россию» в этот день придержал первый зам, Желнин. И зачем это ему нужно? Как потом объяснять? Что у Вогольского завода горел полугодовой план по наливу, что просить о цистернах приезжала милая шатенка, и он, Желнин, не устоял перед ее чарами, тем более что двадцать девятого числа был день его рождения?! А, бог с ней, с этой женщиной. Завод ее цистерны получит, конечно, только не тогда, когда им этого хочется, а с опозданием. Но, если бы не ночной сбой на Красногорском отделении да не опоздание той же «России», он бы вмешался более решительно. И все бы прошло тихо-мирно, а он не оказался бы перед... как ее?.. да, перед Капитолиной Николаевной болтуном. А так пришлось Степняку сказать, чтобы «Россию» не держали, отправили из Шумково и вообще постарались ввести «двойку» в расписание. Только, пожалуй, раньше надо было это сделать, до селекторного совещания...

Желнин остановился на высоком каменном крыльце управления, пряча глаза от яркого, слепящего солнца. Перед крыльцом полукругом стояли служебные и личные машины, зеленый сквер за ними поник от зноя, слабо шевелил пожухлой листвой деревьев. Заметив хозяина, из ряда машин выскочила малиновая, сверкающая краской и никелированными частями «Волга», мягко и быстро подкатила к крыльцу, встав в послушном и нетерпеливом ожидании.

Желнин сошел с крыльца, погрузил свое рыхловатое тело в податливое сиденье, сказал шоферу — молодому улыбчивому парню, державшему баранку руля сильными загорелыми руками:

— В «Старый замок».

Больше он ничего не говорил всю дорогу, хотя шофер, поругивая пешеходов, явно вовлекал его в разговор, пытаясь, видимо, объяснить себе: почему это Василий Иванович решил нынче обедать в ресторане, а не дома. Впрочем, дома его, кроме пожилой домработницы, никто не ждал...

Выйдя из машины у подъезда лучшего в городе ресторана, Желнин велел шоферу подъехать минут через сорок и вошел в стеклянную, услужливо распахнутую перед ним швейцаром дверь.

В наполовину пустом зале он выбрал дальний стол, сел спиной к входу — не хотел, чтобы кто-нибудь из знакомых видел его, напрашивался в компаньоны. Заказал подошедшей официантке шампанского, фруктов, потом передумал, ощутив голод, попросил принести немного водки, жареного мяса и минеральной воды. Говорил все это в стол, не поднимая головы, смотрел на фартук официантки, на мясистые ее руки с подрагивающим обтерханным блокнотом. Официантка переспросила, сколько именно водки, ушла. А Желнин отдался невеселым своим мыслям, которые в праздничный для него день явились густой толпой — непрошеные и навязчивые... Странно, но никто на работе не вспомнил о том, что нынче у него день рождения. Это задевало. Конечно, дата не круглая, и заикнись кто-нибудь о его дне рождения, он бы отмахнулся и не терзался теперь. Но никто не вспомнил, все словно воды в рот набрали, даже верная его секретарша, Татьяна Алексеевна, которой он сделал много добра. Напоминать же о дне своего рождения неприлично, это походило бы на подсказку каким-то образом отметить его...