Леонид Жариков - Рассказы Страница 20

— Ты мне лучше скажи, как пройти к своим.

— Не спеши, сказал. Садись, не задерживай карету.

Старик снова набросил на плечи Шевчуку свой тулуп, а сам остался в пиджачке.

— Отец, возьми тулуп, замерзнешь.

Шевчук хотел подняться, но дед уложил его и взмахнул кнутом.

— Обо мне не печалься. Я песню запою и согреюсь… да только жалко, волк недалечко.

— Куда ты везешь меня, дедушка?

— Колокольня видна отсюда, а до кабака доспросимся.

— Ты мне загадки не загадывай, — глухо проговорил Шевчук. Он хотя и чувствовал, что попал в руки своего человека, все же опасался. — Ответь: куда едем?

— К главному врачу.

— Говори яснее.

— К Марфе Ивановне. Лежи и помалкивай.

Скоро сани съехали с дороги и некоторое время пробирались по лесу. Еще через несколько минут старик натянул вожжи и остановил лошадь.

— Тпру-у-у! Стоп машина!

Среди темных стволов Шевчук увидел лесную сторожку. Дед постучал кнутовищем в ставню. На крыльцо вышла женщина в полушубке. Они о чем-то поговорили, подошли к саням и стали поднимать Шевчука.

— Такие-то дела, подольский… Подымайся, главный врач перед тобой.

Когда Шевчук оказался в теплой избе, хозяйка внимательно оглядела его, озабоченно покачала головой и спросила:

— Сам ходить можешь? Ложись-ка, покормлю тебя щами. Дед, ты небось тоже голодный?

— Не против, хозяюшка. Можешь и веселой водички налить.

— Садись, — улыбнулась хозяйка, — небось заработал. Чернявый-то дошел?

— Дошел.

— А тот, с Тамбова?

— Дойдет и он. Дорога верная…

Хозяйка уложила Шевчука в постель, натерла ему ноги и руки гусиным салом, обмотала шерстяными лоскутами. Шевчук погрузился в забытье. Ему снилось, будто он снова стал маленьким и родная мать, склонившись над люлькой, согревала его теплом своего тела.

Очнулся Шевчук только через двое суток. Марфа Ивановна хлопотала у печи, и по ее встревоженному лицу Шевчук понял, что она думала о нем.

— Ожил, сынок? — с доброй улыбкой Спросила она. — Вот и хорошо. Теперь скоро поднимешься и пойдешь к, своим. Птице воздух, рыбе море, а человеку родная земля дороже всего.

— Спасибо, мамаша, за то, что спасли меня от смерти…

— Нельзя иначе, сынок. Сейчас весь народ на войне.

— И не только от смерти, — продолжал Шевчук, чтобы закончить свою мысль, — от позорного плена избавили…

— Поправляйся. Проводим тебя к своим. Иначе кто же нас из неволи высвободит?

— Никогда вас не забуду и… деда тоже… Где старик-то и кто он?

— А ты не знаешь? — Марфа Ивановна продолжительно поглядела на Шевчука и с добродушной улыбкой сказала: — Это Кузя!

1942

БАБУШКА АГРАФЕНА

Она умирала от рай, как солдат на поле боя, хотя ни с кем никогда не воевала, ни разу в жизни не притронулась к старенькому дедову ружью, что висело на стене в чулане, и называла его с насмешкой на старинный манер — фузея.

Настал ее последний час, когда фашистские солдаты в панике бежали из города, волоча на себе узлы с награбленным добром.

В сиротливом свете керосиновой лампы, в холодном доме она лежала на своей широкой, как ноев ковчег, деревянной кровати, вся белая от бинтов, словно раненый боец. И не было у нее на груди ни орденов, ни медалей, а один лишь медный крестик на суровой нитке. За окном свистела вьюга, и было особенно горько оттого, что прощается с жизнью не воин, а Мать, которой предназначено самой природой рождать жизнь на земле…

Бабушка Аграфена прожила на свете девяносто лет. Ничего героического она не совершила, если не считать самой жизни, полной труда, добра и мудрости. Одного холста она наткала больше, чем прошла в жизни тропинок и дорог.

Вспоминается ее высокая костлявая фигура, ее темное, точно древняя икона, лицо, крючковатый нос, седые пряди волос и зоркие глаза, смотревшие спокойно и уверенно. Вот идет она по улице медленно и строго. В руке зажата палка, на которую она не опирается, а точно царственный посох торжественно переставляет перед собой. Встречные почтительно кланяются, а мальчишки обходят стороной.

Казалось, все должно было угаснуть в этой древней старухе, но пристальные глаза поражали неожиданным блеском молодости и любопытства.

Бабушка Аграфена родилась в деревне. Помнила барщину. Семнадцати лет была выдана замуж, а когда мужа взяли в солдаты и угнали в «сам-Петербурх», переехала на жительство в город, да так и осталась там: стирала на богатых, мыла полы в пожарной части. Жила в старой избушке на окраине. Однажды не усмотрела за детьми, и сгорела изба дотла. Пришлось ходить с сумой по дворам, просить милостыню «на погорельцев». Через двадцать лет вернулся муж из солдатчины, построили свой домик. При нем разбили небольшой садик и огород.

Так и прожила в городе больше семидесяти лет, но деревенские обычаи хранила свято: пекла житные пироги, лепешки с черникой, любила ходить в лес по грибы и орехи. Она не могла жить без живой русской природы, которая вскормила и дала ей свой характер.

А характер у бабушки Аграфены был сильный. Не властный или гордый, а правдолюбивый, точно она затем и жила на свете, чтобы выправлять в людях душевную кривизну.

Были в характере бабушки и странности, которые, однако, не портили, а украшали ее суровый нрав. Так, она молилась богу по привычке и чем дальше, тем реже ходила в церковь. Правда, в молодости она верила в бога преданно и даже ходила пешком в Киево-Печерскую лавру. Но там ее сбил с толку святой Афанасий, который, по церковным предсказаниям, врастал в землю, и должен был наступить конец света, когда Афанасий вовсе скроется в земле. Аграфена верила горячо, а потом присмотрелась к святому и увидела, что он из тряпок и в землю не врастал. Вернулась она домой, никому ничего не сказала, но в душу закралось сомнение, и с той поры на моления не ходила.

Попов она и раньше не терпела, любила перелистывать старый журнал «Безбожник», давно хранившийся под подушкой. В нем были потешные карикатуры на служителей церкви. И сам бог в сандалиях на босу ногу, с золотым нимбом вокруг головы, восседавший на облаке, был похож на ее деда Никиту, когда тот в панаме копал огород.

Бабушка Аграфена не жила одной стариной. Интерес ко всему новому, точно родник, никогда не иссякал в ее душе. Ей нравилось, что в деревнях крестьяне объединились в колхозы и работают сообща. Когда появился первый аэроплан, бабушка долго смотрела в небо из-под козырька ладони, шептала что-то и качала головой. А вечером, когда вся семья собралась за столом, сказала:

— Вон как высоко взлетел человек-то! Святым куда теперь деваться? — И, взглянув на внука-пионера, своего единомышленника, спросила, сдерживая смех: — Слышь, малый, святым-то некуда деваться. Только с неба на землю сигать…

— Мать, ну и язык у тебя!.. — укорила ее младшая дочь Мария. — Грех так говорить про святых.

Чудом из чудес бабушка считала радио. С утра до вечера она сидела у репродуктора и, освободив от платка ухо, слушала подряд все передачи. И если где-нибудь в далекой стране сменялось правительство, говорила:

— Стало быть, тоже царя скинули… Ну и правильно. Без крестьянина нельзя, без мастерового нельзя, а без царя можно. Царь огурцы не сажает… Был бы трудящий человек, а царь всегда найдется.

Когда звучали по радио песни, бабушка посылала внука за своей сердечной подругой татаркой Фатимой, жившей по соседству.

— Фатимушка, иди скорее, песни наши играют! — И она ставила самовар, подружки пили чай. Бабушка вспоминала о вчерашней радиолекции о вреде сырой воды и говорила: — Слышь, Фатимушка, манифест вышел, чтобы сырой воды не пить. Сказывают, доктора нашли в воде микробу… Ну, пущай, а мы чайку попьем.

Перед самой войной бабушка Аграфена вздумала учиться. Она заставила внука купить букварь и учить ее грамоте.

— Что ты выдумала, мать! — засмеялась дочь Мария. — Помирать пора, а ты учиться решила.

— Учи, учи, не слушай ее, — твердила бабушка внуку, тыча скрюченным пальцем в букварь. — Если я велю, значит, учи…

— Мне в школу пора, — отнекивался мальчишка, которому не хотелось Корпеть над букварем. — У нас сегодня пионерский сбор.

— Погодит твой собор… Небось успеете наиграться в фунбол…

Если все же внук убегал, сама брала букварь и, светло улыбаясь, водила пальцем по строчкам и шепотом перебирала губами, будто читала.

Ее мечта об ученье не сбылась. Началась война.

Опустел дом бабушки Аграфены. В первые дни проводила на фронт всех мужчин своей семьи, остались зять, инвалид первой мировой войны, младшая дочь Мария и внук-школьник. Но вот и малый запросился на войну, и тогда мать пригрозила: «Вот я дам тебе войну веником по затылку».

Бабушка вступилась за внука: