Александр Коноплин - Сердце солдата (сборник) Страница 20

— Мустафа Каримов. Служил в семнадцатой, двести второй полк, второй батальон, первая рота. Тебя как звать?

Вдвоем с Каримовым они обошли весь парк. Потом репродукторы, что висели на деревьях, пригласили всех в Зеленый театр на торжественный митинг. Где-то далеко, должно быть у самого входа, грянул военный оркестр и вскоре появился на центральной аллее. Молодые музыканты, одетые в новые темно-зеленые мундиры, с усердием били в барабаны, дули в медные трубы. Над цветочными клумбами, над крышами павильонов, над деревьями парка поплыла, колыхаясь, тяжелая, как поступь солдата, как земля на братской могиле, знакомая, но почти забытая мелодия. Ветераны поднимались со своих мест, распрямляли спины и плечи, пристраиваясь позади музыкантов, шли, привычно держа равнение на правофланговых.

Встали в строй и Юзиков с Каримовым, потом подошел Петухов, Никишин. На торжественном митинге они сидели вместе.

Между тем со сцены какой-то полковник предложил почтить память погибших товарищей минутой молчания. Все встали и стояли, не шевелясь, и было слышно только дыхание соседа. Потом на сцену поднялись генералы, из которых Юзиков узнал одного, да и то с трудом. Было это уже в начале нашего наступления в сорок втором году. Ребята Юзикова привели очень важного «языка». Так этот генерал… он тогда еще майором был… на самолете за ним прилетел и сам его допрашивал, а Юзиков при этом присутствовал и все слышал. Иван Данилов тоже должен этого бывшего майора помнить. Когда тот спросил, кто взял «языка», Юзиков Данилова и Савушкина вперед подтолкнул. Брали-то, конечно, отделением, и командир взвода покойный Красиков сам его водил, но уж так повелось, что награждали орденом одного, остальных — медалями, да и то, если операция была очень серьезной. Вот Юзиков и прикинул: если назвать все отделение, пожалуй, дадут две-три медали на отделение — операция-то была не сложная, — а если назвать одного-двух, — непременно к ордену представят! Данилов же перед тем только из пехоты пришел и в тонкостях ремесла разведчика еще не разбирался. Надо было его поддержать…

Награждать тот майор сам не мог, но обещал присоединить к наградному листу и свое прошение, от себя лично…

Надо бы подойти сейчас, поблагодарить за ребят, да вроде неловко: наградные листы подписывал один командир полка, награды вручал другой, уже через год, в сорок третьем, а этот майор, поди, уж и думать забыл, что когда-то посодействовал в получении орденов двум ничем не примечательным разведчикам…

Только к концу дня Юзиков понял, что искать товарищей дальше бесполезно. Он никого из них не осуждал, ни на кого не сердился. Ему просто немного стало жаль себя. И еще он понял, что страшно устал и хотел сейчас покоя.

Однако, по программе встречи, ветераны должны были посетить памятник павшим, побывать на братском кладбище. Преодолевая усталость, пошел со всеми и Юзиков.

Стоит высоко над Днепром на крутолобом холме белый мраморный обелиск. Полыхает у его подножия Вечный огонь. А сквозь кущи деревьев видны заднепровские дали. Это оттуда хмурой ноябрьской ночью сорок третьего года подходил к городу младший лейтенант Юзиков со своей ротой. Недалеко от того места, где сейчас перекинут через реку огромный мост, принял он свой последний бой. Отсюда у Юзикова был один путь — на восток, а у его друзей — дальше, на запад.

Когда короткий ритуал возложения венков закончился, ветераны двинулись в обратный путь. Юзиков, тяжело опираясь на палку, плелся позади всех. По обеим сторонам бетонной дорожки — ряды мраморных надгробных плит. Есть плиты с одной только фамилией. Это или Герой Советского Союза, или большой военачальник. Есть с несколькими фамилиями. Все одинаково золотом расписанные, видные издалека.

Кто-то рядом сказал:

— Помню, как в войну хоронили. На памятнике писали просто: «Здесь похоронено 78 человек». И все. Номера частей писать не разрешалось…

— Фамилии писали, — возразил его товарищ.

— Писали. Когда время было…

— А что, братцы, — вмешался третий, — неужто все, кто погиб за Киев, тут и похоронены, или здесь только ихние имена записаны?

— Должно быть, здесь и лежат ребята… — неуверенно ответил первый.

Неожиданно все завертелось, закружилось перед глазами Юзикова: поплыли прямо на него золотые буквы. Знакомые такие буквы. Как в букваре, только не на белом, а на сером с черными прожилками… Складывались они в фамилии, одна из которых начиналась с буквы «Л», вторая — с «Я», а третья — с «С»…

Качнулся Ефим Гордеевич назад, потом вперед, потом снова назад. Подхватили его, не дали упасть. Справа Петухов, слева Каримов, сзади еще кто-то.

— Что с ним?

— Должно, от солнца. Вон как наяривает!

— Какое там от солнца! Что он, городской, что ли?

— Товарищи, расступитесь, дайте пройти!

— Вы что, доктор?

— Да.

— Проходите. Может, «скорую» вызвать?

— Сейчас узнаем.

Юзиков открыл глаза. Перед ним склонился тот самый человек, к которому он так неудачно вломился в номер.

— Это ты, Лапин?

— Я, как видишь.

Он расстегнул Юзикову рубашку, приник ухом к тому месту, где было особенно больно.

— Пока ничего страшного. Устал, поволновался. Нужен покой.

— Жаль, — вдруг сказал Юзиков.

Те, кто стоял поближе, переглянулись.

— Чего жаль? — недоуменно спросил Лапин.

— Жаль, что тебя не Костей зовут! — ответил Юзиков.

Опираясь на палку, он приподнялся, движением руки раздвинул стоявших вокруг. Снова стали видны золотые буквы на серой плите. «Сержант Липатов К. М., — читал он, — сержант Стрельников А. С., рядовой Яшенко…».

— Что же это, мать честная? Никак, померещилось! — прошептал Ефим Гордеевич.

7

Вечером следующего дня Юзиков прощался с Киевом. Провожало его человек двадцать. Правда, не его одного. В этом поезде с ним до Москвы ехали Петухов и Никишин. Вещи были уложены, билеты спрятаны, в ларьке на вокзале куплены подорожники. Дело оставалось за стрелкой на огромном светящемся циферблате. Она же точно смеялась над людьми: когда на нее не смотрели, неслась будто угорелая, когда же начинали смотреть — замирала неподвижно… Петухов на всякий случай вошел в тамбур, Юзиков на перроне докуривал «последнюю»…

В это время кто-то громко сказал:

— Юзиков, где ты?!

— Здесь! — не своим голосом крикнул Ефим Гордеевич, и сердце его снова заколотилось неровно и торопливо.

Подбежал Григорий Степанович, взволнованный, запыхавшийся, взяв Юзикова за локоть, отвел в сторонку.

— Понимаешь, какое дело, Ефим! Я вчера после вас еще долго по кладбищу ходил… Там, на самом краю, почти у дороги… вторая плита слева…

— Hy!! — воскликнул Юзиков неестественно тонким голосом.

— В общем, они там, Ефим! — сказал Лапин.

Как тогда в парке, у Юзикова мелко-мелко задрожали руки, потемнело в глазах, Лапин, не спускавший с него глаз, вовремя подставил чей-то чемодан…

— Сколько? — спросил Юзиков.

— Из тех фамилий, что ты называл, трое. А вообще много…

— Кто именно?

Григорий Степанович вынул блокнот.

— Сержант Якимов И. Д., рядовой Савушкин С. И…

— Что же ты замолчал? — спросил Юзиков. — Кто третий?

— Третий Костя Лапин.

Стрелка на циферблате наконец-то шагнула к заданной черте. Проводники подняли зеленые флажки, последние пассажиры, подталкивая друг друга, полезли в тамбур, а Юзиков, словно не понимая, что делает, двинулся по перрону совсем в другую сторону…

Растерявшийся Лапин шел за ним следом.

8

Затерянная в дремучих лесах станция Дьяково встретила Юзикова проливным дождем. Над домами поселка широким развернутым фронтом неслись тучи, настолько низкие, что казалось, вот-вот заденут рваными краями за верхушки молоденьких тополей или запутаются в телевизионных антеннах.

Никакой платформы в Дьякове пока что не было. С подножек вагонов пассажиры прыгали прямо в песок, а влезали, подсаживая друг друга. Раньше Юзиков этого как-то не замечал. Наоборот, когда проложили новую ветку и деревня Дьяково стала станцией, гордился и даже написал своему другу в Донбасс, что станция у них, хоть и маленькая, но вполне благоустроенная, и есть даже буфет…

С высоты последней подножки он еще раз взглянул на приземистое, крашенное охрой, деревянное здание вокзала с двумя большими трубами, дым из которых полз по крыше вниз, наполняя все вокруг едким зловонием.

«К ненастью», — подумал Юзиков и начал спускаться.

Он уже стоял на земле, когда сердце кольнуло с такой силой, что он не удержался и застонал.

Думая, что его встречают, он обогнул здание вокзала и вышел на то место, которое здесь называется площадью и где разворачивается автобус «Дьяково — Пречистое».

И долго стоял там под дождем, пока не узнал, что автобусные рейсы по случаю ненастной погоды отменены. Юзиков не удивился. Может, где-нибудь в Киеве это и показалось бы смешным, но здесь все было серьезно. Вешние воды и сильные дожди в любое время года превращают новое, недавно построенное шоссе в глинистую тестообразную массу. Эта масса постепенно, но неуклонно сползает в те самые кюветы, из которых была поднята с таким трудом…