Александр Чаковский - Свет далекой звезды Страница 21

— Я, конечно, обидел вас, простите, — как можно мягче сказал Завьялов, негодуя на себя. — Я допустил бестактность, грубость. Человеку в моем положении трудно считаться с тем, что у вас сотни дел. Понять это легко, а примириться трудно. И мне хочется, чтобы вы…

Его прервал телефонный звонок. Прохорова поспешно схватила трубку, сказала:

— Слушаю!

Она молча слушала несколько секунд, потом произнесла только два слова: «Сейчас еду», — и бросила трубку на рычаг.

Растерянно, дрожащими руками Прохорова стала запихивать в несгораемый шкаф лежавшие на столе бумаги, потом взглянула на Завьялова так, будто впервые его видит, сказала:

— Извините… я не могу больше… у моей дочери умирает ребенок.

«Простите меня, я не знал, не знал!» — хотел было воскликнуть Завьялов, но не смог. «Дурак, бездушный болван! — мысленно кричал он себе. — Как же я…»

Наконец Прохорова втиснула в шкаф все свои бумаги, повернула ключ в замке и схватила лежащий на шкафу милицейский берет. Потом она бросилась к двери, но пошатнулась и, наверно, упала бы, если бы Завьялов ее не поддержал.

Он вывел Прохорову на улицу; казалось, она даже не замечает, что он идет рядом с ней и поддерживает под руку.

На улице Прохорова метнулась к остановке троллейбуса, там скопилась большая очередь. Завьялов понял, что Прохорова не попадет ни в первый троллейбус, ни в следующий.

— Подождите! Стойте здесь! — крикнул он и бросился с тротуара на середину улицы, чтобы поймать такси. Его охватило чувств», какое он испытывал на фронте, когда приходилось «голосовать», а шоферы не хотели останавливаться и проносились мимо на своих полуторках, трехтонках, «доджах» и «студебеккерах». Приходилось выхватывать «ТТ» и кричать, что прострелит покрышку, если шофер не остановится…

Ни одного такси! Завьялов стоял на середине улицы. Недавно прошел дождь, мчавшиеся машины обдавали его брызгами.

Завьялов взглянул на Прохорову. Она стояла, прислонившись к стене, и казалось, вот-вот упадет. Плохо отдавая себе отчет в том, что делает, Завьялов широко раскинул руки и бросился навстречу большому черному автомобилю. Заскрипели тормоза, поток ругани обрушился на Завьялова из открывшейся двери машины. Шофер кричал, что сейчас позовет милицию, что это машина министра, но Завьялов пропустил все это мимо ушей. Он видел, что кабина пуста, пассажиров в ней нет, и, подскочив к шоферу, крикнул:

— Отвезешь женщину… Срочное дело!

— Да я тебя!.. — кричал шофер, захлебываясь от возмущения.

— Молчать! — голосом командира выкрикнул Завьялов и дал знак стоявшей на тротуаре Прохоровой.

То ли окрик Завьялова, то ли милицейская форма Прохоровой подействовали на шофера. Он смирился, утих и только спросил:

— Куда ехать-то?

— Вперед! — рявкнул Завьялов, подсаживая Прохорову и влезая следом за ней.

«Куда я еду? Зачем? — спрашивал себя Завьялов, сидя рядом с Прохоровой на покрытом ковром заднем сиденье машины. — Может быть, это даже навязчиво с моей стороны? Она совершенно чужой мне человек, у нее горе, зачем я увязался, куда еду?»

После того, как Прохорова села в машину, Завьялов последовал за ней безотчетно, словно по инерции. Прохоровой было явно нехорошо, она едва не теряла сознание, нельзя было оставлять ее одну в таком состоянии. Да и шофер был грубиян.

Прохорова, очнувшись, назвала адрес, и машина помчалась по Ленинградскому шоссе. Прохорова сидела в левом углу и пристально глядела в одну точку, на блестящую никелированную пепельницу, укрепленную на спинке сиденья шофера. Машина между тем уже обогнула Белорусский вокзал и ехала к улице Красина. Через несколько минут она остановилась у одного из только что отстроенных домов. Строительный мусор еще лежал перед подъездом, собранный в кучи.

Завьялов полез в карман за деньгами и, протягивая через опущенное стекло десятку, сказал водителю:

— На, держи.

Тот опасливо покосился на Прохорову, но она уже выходила из машины.

— Ладно, ладно, держи! — повторил Завьялов, бросил деньги на шоферское сиденье и вышел следом за Прохоровой. — Ну, вот и приехали, — сказал он. — Теперь вы дома. Надеюсь, все будет хорошо.

Прохорова, видимо, не слышала. Она почти бежала к подъезду, и Завьялов уже решил повернуть назад, когда ему снова показалось, что шаги Прохоровой стали неверными и она вот-вот упадет, как тогда, в коридоре. Он поравнялся с ней, подхватил под руку, спросил:

— Вам плохо? На каком этаже квартира? Лифт есть?

— Извините, — сказала Прохорова, задыхаясь, — у меня астма. И с головой неладно… кружится… Четвертый этаж. Если не трудно, проводите меня.

Кабина лифта была где-то наверху. Прохорова метнулась к лестнице.

— Подождите лифт! — уговаривал ее Завьялов, но она ответила: «Нет, нет! Скорее!» — и, тяжело опираясь на руку Завьялова, упорно стала подниматься по лестнице.

Четвертый этаж. Прохорова нажала кнопку звонка и одновременно постучала… Через минуту дверь открылась. Пожилая женщина стояла на пороге.

— Лиза… Где Лиза?.. — спросила Прохорова.

— Клавдия Михайловна, дорогая, не волнуйтесь… В больнице она. Маленького сейчас «Скорая» увезла, и Лиза с ним… А меня попросила вас подождать…

— Что с Колей? — допрашивала Прохорова. Она тяжело дышала.

— К полудню ему худо стало. Посинел весь, плачет. Лиза — в аптеку, а я с Коленькой… Потом ему лучше стало, а через час опять… пена на губках-то, дрожит весь… Лиза «Скорую» вызвала. Врач приехал, говорит: немедля в больницу. Минут пять прошло всего-то, как уехали…

— В какую больницу, в какую?!

— Не знаю я, Клавдия Михайловна, в суматохе-то и не спросила. Так ведь Лизонька там с ним, не один он.

— Вам надо сесть, успокоиться, выпить воды, принять какое-нибудь лекарство, — твердо сказал Завьялов. — Есть лекарство у вас?

— И правильно, и правильно, — затараторила женщина, — вы уж поухаживайте за ней, не бросайте. А я побегу, муж, наверное, пришел, голодный сидит! Не убивайтесь, родненькая, все хорошо будет…

Она боком выскользнула из передней.

Следом за Прохоровой Завьялов вошел в небольшую комнатку. Здесь сильно пахло лекарствами. На маленьком круглом столе, стоящем посередине комнаты, Завьялов увидел клочки ваты, раскупоренный аптечный пузырек, разбитые стеклянные ампулы. У стола, прямо на полу, тазик с водой, на спинке стула смятое полотенце.

Прохорова, не снимая берета, тяжело опустилась в мягкое кресло. Ее глаза были закрыты. Она все так же тяжело дышала.

— Ну, где же ваше лекарство? — громко спросил Завьялов. — Скажите, я найду.

Прошло несколько секунд, может быть, минута, она открыла глаза, посмотрела на растерянного Завьялова и тихо спросила:

— Почему на свете так много злых, жестоких людей? Почему?

— Все-таки их меньше, чем хороших.

— Я всю жизнь тоже так считала… — Прохорова медленно покачала головой.

Внезапно она резко встала. Очевидно, приступ астмы прошел. Быстрым движением Прохорова сняла берет, бросила его на стол.

— Как узнать, в какую больницу их увезли? — спросила она. — У нас еще нет телефона. Дом новый.

— Позвоним из автомата. Только куда? В «Скорую» или в «Неотложную»? Можно, конечно, позвонить в оба места. Но я думаю, надо немного подождать. Эта женщина сказала, что машина только что уехала. Что с ребенком? Он давно болен? Сколько ему?

— Он родился месяц назад. И весь этот месяц мы пытаемся спасти его. Неделю назад нам казалось, что он будет жить, что все пошло на лад. Лиза вернулась с ним из роддома… А теперь…

Прохорова отвернулась к стене и зарыдала. Она плакала почти беззвучно, и Завьялову казалось, что ей стоит огромных усилий заглушить слезы.

Он подошел, встал за спиной Прохоровой и проговорил как можно убедительнее:

— Я вас почти не знаю, но почему-то убежден, что вы сильный человек. Наверно, вы видели в жизни немало горя. Да и работа ваша такая, что…

— Нет! — неожиданно громко воскликнула Прохорова и резко повернулась лицом к Завьялову. — Нет! Моя работа хорошая, радостная, добрая работа! Я вас спросила, почему на свете так много злых людей, — вы думаете, это были мои слова? Нет! Это Лиза меня так спросила вчера ночью. А я ей ответила так же, как вы мне сейчас: неправда, хороших больше, гораздо больше! А теперь? Что я отвечу ей, если малыш умрет?

Завьялов молчал. Ему было ясно, что за всем тем, что говорила сейчас Прохорова, скрывалось какое-то еще более сильное горе, а не только внезапная болезнь ребенка. Но было бы неуместно, бестактно лезть в душу этой женщины, которую он, в сущности, не знал.

— Всегда надо надеяться на лучшее, — сказал Завьялов, понимая, что произносит стертые слова. — Ребенок под наблюдением врачей, мать — рядом с ним. Уверен, все будет хорошо.