Сергей Снегов - Ветер с океана Страница 21

— Идемте с нами, Павел. — Дина миролюбиво взяла штурмана под руку. — Раз вы слабый пол, я прощаю вам возмутительные стихи.

— Спасибо за отпущение грехов, Диночка. В душе копошатся невыбродившие рифмы, надо их малость потравить на темных улицах.

Он дружески помахал рукой, отдаляясь. Некоторое время Дина и Карнович шли молча. Дина с грустью сказала:

— И опять расставание! И на этот раз месяцев на пять?

— На четыре.

— А ты знаешь, сколько в четырех месяцах дней? Сто двадцать два, Леня! Сто двадцать два и каждый день — вечность!

Он молчал, прижимая ее локоть. Она заговорила опять:

— Когда погода спокойная, я как-то забываю о своих неудачах. А в такой вот ветер не нахожу себе места. Плакать хочется, так не повезло! Я смотрю вокруг и вижу море — серое, шумное… Еще в Воронеже с седьмого класса я не могла просто читать морские книги, я останавливалась каждый раз, когда встречала слова «море», «океан». Я не могла оторваться от этих слов, как будто они какие-то особые.

— Я тоже! И я останавливался, когда встречал в книгах эти слова. Удивительно, как у нас все одинаково, Дина!

— Ничего у нас не одинаково. Ты спокойно отнес документы в Бакинскую мореходку, тебя спокойно приняли. Я год умоляла родителей, пока отпустили в Ленинград, а там и разговаривать со мной не захотели — морские специальности не для женщин. Узнала, что в Светломорске женщины плавают на траулерах, приехала сюда — и как раз в это время и здесь перестали принимать женщин на СРТ. Возмутительное у мужчин отношение: все себе и себе — все лучшие профессии!

— Что-то я не слыхал, чтобы женщины подняли бунт, когда их увольняли с СРТ, — шутливо сказал Карнович. — Вы, сударыня, единственная возмущаетесь, остальные легко примирились.

— Мне временами кажется, что я вообще не женщина, так меня тянет к мужским профессиям. Вероятно, я не буду хорошей матерью и хорошей женой. Ты должен радоваться, что я не надеваю на тебя брачное ярмо.

— Дина! — Голос его изменился. — День, когда ты украсишь мою шею брачным ярмом, будет счастливейшим днем моей жизни, всей моей жизни, Дина!

Она с укором сказала:

— Не надо, Леня! Когда ты говоришь так, я слабею. Дай мне еще год побороться за мое будущее. Может, Для меня сделают исключение в нашей мореходке, там сразу не отказали, будут запрашивать Москву.

— Разве одно помешает другому?

— А разве не помешает? Появится ребенок, жена хорошо зарабатывающего капитана — что еще надо? Так все будут судить, ты тоже, хоть сейчас говоришь по-иному! И буду я любимой и ублажаемой, и обеспеченной — и несчастной. Один год, больше не прошу.

— Я буду ждать, — сказал он печально. — Год, два, восемь, столетие…

Они остановились у ее дома. Он сказал:

— Я зайду к тебе, Дина. Не надолго — сколько сама захочешь.

Она положила ему руку на плечо, заглянула в глаза.

— Не проси, Леня. Я ведь не захочу тебя отпускать, просто не смогу. Я буду думать о тебе, каждый день думать!

— Спасибо и на этом. — Он криво усмехнулся. — И еще за то, что не поссорились. Просто удивительно — вторую неделю-каждый день встречаемся, а ссорились всего четыре или пять раз.

— Не шути! А то и впрямь поссоримся, перед твоим уходом это лишнее. Я приду тебя провожать!

Она целовала его в щеку и скрылась в темном подъезде.

15

На улице Степан сказал, что ему с нуля часов на вахту, и ушел к рыбной гавани. Кузьма побежал искать такси: «Подъедем к дому, как фон-бароны, Миша!» К ресторану подкатила свободная машина, но Кузьму опередил Ходор со своими подружками. Он прохрипел Кузьме:

— Одно местечко имеется, приглашаю! Садись впереди, будешь командиром.

— Нас двое, — недовольно сказал Кузьма. — И едем не на гулянку, а бай-бай! И какие мы теперь с тобой кореши, Сенька?

— Садись, Кузя! — настаивал бывший товарищ. — Ты меня всенародно бичем опозорил, а я тебя благородно приглашаю в приличную компанию. Сенька Ходор не копит зло в груди. Сенька понимает брата своего, океанского рыбака. Почет окажем, посадим во главу стола. Музыку вжарим, потанцуем, ты нам расскажешь, как в дальних морях шла селедка. Ох, селедочка, рыбка маленькая, морем рощенная, потом политая, кровавыми мозолями потертая! Кто раз с тобой повозился, вовеки не позабудет! Не напиваться зову, чествовать хочу славного трудягу! Садись!

Кузьма, колеблясь, обернулся к Мише. Миша напомнил, что скоро к полночи, Кузьму ждут дома. Кузьма вдруг рассердился.

— Ждут, ждут! Я тоже по четыре месяца жду, когда в море. Мое право на берегу повеселиться вволю.

Он рванул дверь передней кабины. Миша крикнул вслед:

— Если твои спросят, где ты, что отвечать?

Такси уже тронулось, Кузьма прокричал, обернувшись:

— Скажешь, что поехал к приятелю.

Миша пошел один. Ветер все усиливался: выл в столбах, гудел в проводах, взметывал кроны деревьев. Медовый запах цветущих лип ночью обычно слабел, но сегодня, от ветра, трясущего ветви, был еще сильней. Миша пришел домой во втором часу ночи и заснул с радостным чувством, что сегодня отоспится вволю: в такую бурю старый Куржак не придет будить его ни свет ни заря.

Утром Мишу разбудил не Куржак, а отец.

— Степан зачем-то вызывает тебя. Он ждет на первом этаже. Миша быстренько оделся, наскоро умылся и побежал вниз. По большой комнате ходил Куржак, у стола сидели хмурая Алевтина, расстроенная Гавриловна и Степан.

— Миша, ты оставался с Кузей, когда я ушел на вахту, — сказал Степан. — До сих пор его нет дома. Куда он мог подеваться?

Миша рассказал, как Ходор уговаривал Кузьму поехать повеселиться и как Кузьма укатил с ним и двумя женщинами в такси. Куржак недовольно покачал головой. — Алевтина с укором сказала:

— Миша, вы разве не могли удержать Кузю? Хоть бы посоветовали остаться!

— Советовал, он не захотел, — сказал Миша. Она сердито повернулась к Степану.

— И ты, хорош! Оставил ночью пьяного товарища неизвестно с кем. Почему не взял его с собой на судно, могли бы в каюте продолжить гулянку, если показалось мало.

— Лина, Кузьма не был пьян, — виновато ответил Степан. — И он не говорил, что ему еще хочется выпить. Не понимаю, почему он поехал с Сенькой. Днем при всех изругал Ходора: «Ты нам не компания, ты — бич!» Миша тоже слышал, пусть скажет.

Миша подтвердил, что днем Кузьма прогнал пристававшего к ним Ходора. Зато вечером, у такси, они разговаривали вроде бы мирно. Куржак с досадой сказал:

— Мирно, немирно… Человек плохой Сенька Ходор, вот какая штука. Когда-то нормальным моряком слыл. А потом покатился. И куда докатится, неизвестно. Водка — она тяжелей гири на дно тянет.

Гавриловна с тревогой спросила:

— Миша, а денег-то Кузя не показывал?

— Каких денег?

— Всех! Рейсовую получку вчера получил, полных семьсот рублей. Так, не заходя домой, и пошел гулять! Это же надо! Он пачками денег ни перед кем не хвастал?

— Нет, пачек он не вытаскивал, — сказал Миша. — Из бумажника вынул пару кредиток, когда расплачивался.

— Вот и Степа так же говорит — не показывал денег. А мне боязно, смерть! Хоть бы скорей вернулся, негодник!

— Не беспокойтесь, вернется Кузьма, — уверенно сказал Степан. — Повеселились в компании, наверно, поздно легли спать…

Куржак сурово сказал:

— Не о том беспокойство, что не возвернется. Семейный человек, передовик своего рыбацкого звания — к неведомой шантрапе на всю ночь! Вот где суть-то! Сенька этот — разве пара? Не на свое место поставил себя Кузьма. Не этому его учили.

— Многому ты его учил, как же! — с негодованием воскликнула Гавриловна. — Одно знал: салака да рыбец! Рыбец, судак, лещ! Сколько кто на берег выдал? Кто в передовиках, кто отстает? Все работа да работа! Хоть бы разок по-хорошему поучил жизни!

— Этим и учил жизни, что работе учил — кормильцем себя видеть в семье, а не постояльцем. Пылинок с него не сдувал, как ты, с тряпкой не ходил подтирать, где наследил.

— Молчал бы уж лучше!

— А ты чего молчанкою-то своей добилась?

— Пойдем, Лина. Будешь Татьянку одевать, а я ей завтрак приготовлю.

Куржак после ухода жены и невестки некоторое время взволнованно ходил по комнате, потом сердито заговорил, обращаясь к Степану:

— Стыдно Лине в глаза смотреть. Несамостоятельный человек! После получки сразу в ресторан! Разве это дело? Разве туда хорошему человеку курс?

Степан сдержанно возразил:

— И я с ним туда пошел, и Миша был. Ничего особенного — не буйствовали, не напивались. Посидели, культурно поговорили…

— Ты с Мишей — особь статья! — Куржаку, видимо, стало совестно, что перехватил в обвинениях. — Вы ребята одинокие, ни жены, ни детей, холостежь. Тут, я понимаю, почему не пойти куда-нибудь? Теперь так. Посидите у нас, пока Кузя заявится. А то старуха раскричится, а при гостях она постесняется. Я загляну в мастерскую, хотели сегодня закончить ремонт второго двигателя.