Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый Страница 22

Она становилась посреди комнаты лицом на восток и произносила негромко, медленно и сосредоточенно, с глубокой верой в свое исцеление, как того требовали предписания доктора Рида, три фразы:

первая: «Я хочу быть здоровой!»

затем: «Я буду здоровой!»

и наконец: «Я здорова!»

После этого больная могла делать, что ей вздумается: никаких лекарств, никаких процедур, диета из любимых блюд. На глазах у всех бабушка начала поправляться, полнеть и молодеть. Лечение помогало на диво. Правда, ничем и никогда за всю свою жизнь бабушка и не болела. У нее даже целы были все зубы, и мелкий шрифт «Газеты-копейки» она прочитывала от начала до конца без очков.

На следующий день после великой клятвы Юра нарочно встал рано. Он наскоро оделся и мигом оказался у бабушкиных дверей. Бабушка еще не встала — она только начала ворочаться на постели, зевая и покряхтывая. Потом дружным хором замурлыкали девять котов — бабушка ласкала их, брала к себе на кровать. Затем она стала плескаться у умывальника, а коты мяукать под дверью. Бабушка прикрикнула на них, и они послушно умолкли. Юра тоже притих за шкафом у дверей. Наконец он услышал, как бабушка вышла на середину комнаты и остановилась. «Я хочу быть здоровой, я буду здоровой, я здорова!» Вслед за этим зашелестела шелковая пелеринка — бабушка отправлялась на ежедневную утреннюю прогулку. Она прошла мимо притаившегося за шкафом Юры во главе своего кошачьего отряда — торжественно и гордо, как святая Цецилия из кинокартины «Вот тебе, коршун, награда за жизнь воровскую твою!»

Когда бабушкины шаги затихли на крыльце, Юра глубоко перевел дыхание и даже перекрестился. Потом съежился, как только мог, и поскорее шмыгнул в дверь.

В небольшой комнатке стояла кровать, комод, столик, стул и на полу в ряд лежало девять кошачьих тюфячков. Юра бросился к комоду. Он торопливо выдвинул верхний ящик и заглянул внутрь. Он не ошибся — прямо сверху лежала небольшая серая тетрадочка: бабушкина пенсионная книжка. Дрожащими руками Юра раскрыл ее. Вот и деньги. Пенсия получена только вчера утром. За вычетом взятых на шоколад — двадцать три рубля тридцать две копейки. Юра сунул их в карман, прижал сверху носовым платком и, спотыкаясь о кошачьи тюфячки, кинулся прочь…

Юра был по натуре честный мальчик. Когда мама посылала его в лавочку за булкой и ему давали лишнюю копейку сдачи, он возвращался и отдавал тронутому лавочнику переданную копейку. В маминой и папиной спальне на столике у кровати всегда стояла коробочка с деньгами «на базар» — Юра не взял оттуда и стертого гривенника. Взять мамины или папины деньги — это было смешно и совершенно невозможно. Когда Юра в прошлом году видел на улице, как высокий дядя с черной бородой сунул кошелек мимо кармана и обронил его, Юра подобрал с тротуара кошелек и, догнав высокого дядю, отдал ему. Нет, никогда и ни за что не взял бы Юра чужих денег… Но эти деньги были бабушкины — все равно они все пойдут в карман доктора Рида… А Юре позарез нужны были деньги — на дело, на серьезное дело, тайну которого сохранить поклялись они с Ванькой и Володькой не далее как сегодня ночью над могилой самоубийцы-парикмахера мсье Жоржа.

Кража могла быть обнаружена не раньше завтрашнего дня, когда бабушке понадобятся деньги, чтобы идти покупать свой дурацкий шоколад. Тогда Юры уже здесь не будет, а о том, что будет, когда его не будет, Юра не думал. Однако впереди был еще целый день, а до полудня, когда, получив от мамы разрешение на ежедневную прогулку, Юра сможет побежать в город за необходимыми покупками, еще долгих пять часов. Деньги, казалось, жгли ему карман, и Юра не находил себе места. Юра направился к своему столику, чтобы заняться «писаньем».

К «писанью» Юра обращался в минуты душевного замешательства и тяжелых переживаний. Только «писанье» могло отвлечь его и дать смятенной душе какое-то умиротворение и покой. Как Юриному отцу рояль или клумбы садовых цветов… Юра открыл чернильницу, взял в руки любимое перо «Наполеон» и раскрыл тетрадь.

Здесь — хочешь не хочешь — придется выдать самую большую Юрину тайну. Уже больше двух лет — с того дня, как, перечитывая пушкинскую поэму «Полтава», Юра постиг высокую ценность писательского ремесла, — Юра решил и сам стать писателем, таким, как Пушкин. Вскоре он и написал свое первое стихотворение. Несмотря на то что в ту пору стояло жаркое лето, Юру почему-то соблазнил зимний пейзаж, который и стал предметом первого в его жизни произведения. Стишок так и назывался — «Зима». Вот его первая строфа:

Бéло, бéло все кругом —Белой скатертью покрыто,Не прорубишь топором,Что под снегом скрыто.Мороз щиплет за нос,В будку спрятался Барбос.

Однако со стихами дело почему-то не ладилось. Юра решил, что причиной этому то, что он еще не всего Пушкина знает наизусть. Спрятав первое свое творение как можно дальше, чтоб никто его случайно не увидел, Юра стал учить на память Пушкина подряд по суворинскому изданию, а пока перешел на прозу. Он решил написать роман в трех частях — «Юрий Немо, малолетний Шерлок Холмс». Название было уже несколько раз переписано начисто, странички в общей тетради перенумерованы, свежие синие чернила «Ализарин» налиты и дюжина бронзовых перьев «Наполеон» куплена. На этом работа над романом почему-то застопорилась, и, несмотря на то что Юра каждый день добросовестно и терпеливо по два-три часа просиживал с пером в руках над раскрытой тетрадью, удивляя всех своим смирным поведением, ни одного слова на чистых, глянцевых, пахучих и волнующих страницах так и не появилось. Юра попробовал переписать заглавие зелеными чернилами, потом черными, потом красными, — дело, однако, не двинулось с места. Тогда Юра горько вздохнул и тетрадку тоже временно спрятал подальше.

Тем не менее с мечтой о писательстве Юра расстаться уже не мог. Он решил — раз пока не выходит взаправду, так надо хотя бы делать «как будто». Он раздобыл полстопы хорошей бумаги, № 6, фабрики Паскевича, тонкого картона, разноцветной глянцевой бумаги и обрезков черного коленкора. За день была сшита и склеена первая книжка — конечно, не такая красивая и аккуратная, как те, что стояли у папы в шкафу, но дело было не в этом, а в том, чтобы записывать и описывать все, что он сам видел и что слышал от старых людей. И вот Юра брал какую-нибудь книжку — не читанную еще и непременно «взрослую», а не детскую, — раскрывал ее, клал перед собой, обмакивал перо в чернила и начинал переписывать ее в свою самодельную тетрадь. Так были переписаны «Князь Серебряный» графа Толстого и «Всадник без головы» Майн-Рида. Это была замечательная игра! Во-первых, как невыразимо приятно водить пером по чистой, гладкой бумаге, да еще в книге, которую ты сделал своими руками! Как занятно выводить закорючки, сплетать из них кружевной узор и знать, что это не просто какие-то там немые рисунки, а слова, на которые стоит только взглянуть, и каждый сразу поймет то же самое, что, только что увидев и написав, понял и Юра. Это было удивительно!.. Кроме того, садясь за «писанье», Юра никогда заранее не читал приготовленную книжку, так что каждая новая строчка волновала его содержанием, манила дальше, вела вперед. Рука писала быстро-быстро, почти догоняя слова, на сердце становилось уютно, мило и спокойно. Блаженная радость заливала все Юрино существо — этакий приподнятый, патетический покой. Счастье, которое испытывал Юра от своей тайной игры, он не променял бы ни на что другое. Когда он писал, его нельзя было прельстить ни игрой в разбойников, ни свежим выпуском Ната Пинкертона, ни новой программой в синема. Книга, переписанная до конца, становилась уже не романом графа Толстого или Майн-Рида — она была Юрина.

Итак, Юра, примяв в кармане носовым платком принадлежащие бабушке двадцать три рубля тридцать две копейки, сел к столу и придвинул к себе тетрадь. Он писал правой рукой, а левой переворачивал странички и то и дело щупал карман с деньгами. Впрочем, через некоторое время он о кармане забыл. Рука быстро бегала по линейкам, слова выстраивались стройными рядами, корнет Печорин на коленях объяснялся в любви княжне Мэри, в Юриной груди ширилось и трепетало радостное вдохновенье. Он уже понемногу начал напевать, он уже ерзал на стуле, он уже порывисто и жадно хватал воздух. Он писал, он сам придумывал то, что было в книжке перед ним, он плавно и стройно излагал все эго словами на бумаге, он уже был писателем, Лермонтовым, графом Толстым, А. С. Пушкиным. Юра сам уже был «героем нашего времени». Княжна Мэри склонила Печорину голову на плечо, и Юра ее любил нежно и страстно — на всю жизнь, готов был на гибель, на самопожертвование.

Вместе с Печориным он протянул руку и положил ее Мэри на талию. Но правая рука его была занята пером, и Юра протянул и положил левую руку. По странной случайности, вместо того чтобы лечь на тонкую и трепещущую девичью талию, Юрина рука вдруг наткнулась на карман, на скомканный носовой платок и пачку денег под ним.