Борис Пильняк - Том 3. Корни японского солнца Страница 22

Вдали на холме в степи видна красная, крашеная колода, около которой стаей лежат собаки.

– Что это такое? – спрашивает мистер Смит. Переводчик неохотно отвечает, говорит, что это монгольское кладбище.

– А, я читал об этом! – восклицает мистер Смит. – Монголы выкидывают трупы в степь, и собаки подъедают их. Эти собаки считаются священными псами. Поедемте посмотреть.

Автомобили идут к колодам, – собаки неохотно отбегают от автомобиля. Около колоды лежит человеческий труп, труп, почему-то без головы, труп раздет, труп изорван собаками. Мистер Смит усердно фотографирует и колоду, и труп. Мистер Смит просит мистера Грэя увековечить его, мистера Смита, около трупа – фотографией.

И опять стремительной солидностью мчат автомобили по степи. Холодно. Автомобили идут в Дауру, в столицу хошуна Шин-Барги, в Кувот-улан. Солнце долотит землю, широко раскидывает горизонты, но в автомобиле холодно, монгольское солнце – для англичан – имеет небольшое и злое сердце – надо потеснее закутаться в шубу, помолчать, – можно помолчать и подумать о тех тысячах километров, что полегли вперед, направо, налево, – о тех тысячелетиях, что прошли по этой пустыне монголами, аджиками, татарами, гуннами, золотыми и кровавыми эпохами, даже Александра Великого манившими в эти пустыни, которые когда-то были властительнейшими в мире и теперь уничтожены злым солнцем пустыни. Однажды – за путь автомобилей – вдали в степи возник всадник и исчезнул сейчас же в балке, и из балки тогда поднялся серый столб дыма; и далеко впереди тогда, чуть заметный, второе появился столб дыма: – кто знает, быть может, и в этой бестелеграфной степи эти дымы были телеграфами тысячелетий?

И через часы автомобили приходят в мертвую тишину степного хошуна. Должно быть, автомобили вступили сюда так же, как вступает чума, потому что в глиняной тесноте переулков, серых, как степь, умерла жизнь, ни человека, ни лошади, ни звука, – только на порогах лавок сидят безмолвные, невидящие купцы, поджав под себя ноги и остановив время неподвижностью. Выбитая тысячами конских и воловьих копыт и тысячами человеческих ног, прошедших здесь, скованная морозом земля улиц гудит под автомобилями, но улицы и глиняные дома не видят автомобилей, не хотят их видеть.

Автомобили идут к крепости, где живет гун. Вал из серого камня тяжелой стеной окружает крепость. Рвы, полные водою, ныне заледеневшей, окапывают крепость. Автомобили подъезжают к мосту, перекинутому к воротам через ров. Китайская стража англичан берет винтовки на караул. Обитые железом ворота – безмолвны, глухо закрыты. Переводчик, вместе с начальником дистанции, выходит из автомобиля первым, они идут к воротам с полудюжиной английских визитных карточек. Англичане выходят из автомобиля.

И тут англичане видят – –

– – на столбе, на колу, направо от перил крепостного моста – на кол надета человеческая голова. Голова, должно быть, только сегодня или сегодня ночью отрублена, потому что кровь еще не потемнела, еще не запеклась; лицо ужасно, с разинутым ртом, – лицо замученного человека.

Крепостные ворота уже открыты перед англичанами. – Лица англичан растеряны, мистер Смит стоит с открытым ртом, забыв о фотографическом аппарате.

– Господин Грэй, господин Грэй, – шепчет растерянно начальник дистанции, – я должен вам сказать – –

– Идемте, господа, – покойнее, чем следует, говорит мистер Грэй. – Вы потом мне доложите, господин начальник! – –

Впереди мистера Грэя идет – третий, философ бухгалтерии. Англичане идут мостом, под воротами, первым внутренним двором, вторым. – «Господин Грэй», – шепчет начальник дистанции. – «Вы потом мне доложите, господин начальник!» – кричит шепотом мистер Грэй. Англичане проходят второй двор, третьи ворота. Англичанам трудно видеть то, что вокруг них. Неслучайно – в машинальности – руки англичан в карманах, там, где револьверы. И – неслучайно в этот миг лица англичан похожи на те маски, в которых разыгрывались когда-то мистерии, зажатые в наморднике английской выдержки. Англичане идут, окруженные толпою монголов: кислый запах – национальный запах – монголов уже объял англичан. Англичане идут в масках. За третьими воротами стоит дом покоев гуна, где разостланы шкуры леопарда, на которых восседает гун. Англичане ничего не видят после глаз того, посаженного на кол: они не видят, что дом, где «восседает» гун, – такой, каких очень много в России, дом средней руки купца, под железною крышей, 12 на 24, с крылечком, где в галдарейку вставлены цветные стекла; они не видят, что небольшой дворик чистенько выметен, посыпан песочком, – что есть у дома заваленка, приспособленная для сиденья на ней. – Ступеньки крылечка покрыты коврами. На вышитом золотом ковре стоит гун, в шапочке мандарина, с усами, свисшими тоненькими седыми шнурочками, в голубом – небесного цвета – юбко-подобном халате. Округ гуна стоит толпа его придворных, его военноначальников, советников, министров, баронов, графов, бейле, бейсе. Мистер Грэй хочет увидать лицо гуна: оно сухо и выжжено, как камни пустыни, – и безвыразительно так же, как камень. Гун – безвыразительно – не глядя на гостей, – не-то от старости, не-то по чину – кланяется песками своего лица, одними глазами, которые смотрят долу и медленно закрываются. Англичане кланяются гуну в пояс. Толпа придворных отвечает англичанам поясным поклоном. Гун протягивает руку мистеру Грэю (– «как узнал гун, что он, мистер Грэй, старейший среди англичан?!» –), – гун протягивает руку, чтобы мистер Грэй в благоговении ее пожал, – рука гуна бессильна. Англичанам трудно видеть, и они не видят, что рядом с гуном, в свите гуна стоит тот человек, что был вчера у англичан в поезде помощником повара; он наряжен сейчас в лиловый кафтан, и за поясом у него косая сабля; он выступает вперед, кланяется и говорит переводчику англичан, тому, кто был вчера у англичан лакеем:

– Передай собакам англичанам, – говорит сладост-нейший монгол, вдвое складываясь в поклоне, – передай собакам, что повелитель Шин-Барги, восседающий на шкуре леопарда, просит англичан пожаловать в его покои на самовар.

Англичане не понимают, что говорит драгоман. Начальник дистанции смотрит на мистера Грэя умоляюще, – и вслед за ним, в толпе, идет в дом, в горницу, где на канах разостланы шкуры леопардов – –

…Можно было бы пойти по крепости, посмотреть замороженные века прошлого. Англичане не могут смотреть – перед ними глаза того, на колу. А можно думать о тех – или остатках, или зачатках государственности, феодальщины, которые, как в молекуле, отражают все и всяческие качества всех и всяческих государственностей; англичане прошли мимо первых ворот и заметили там только колья с человеческими головами, которые рубятся и вешаются судом и приказом гуна; гун живет за крепостными стенами, – не существенно, что эти стены развалятся от первого удара полевой пушки, – гун живет за охраной своей армии, – на конном дворе стоят скакуны гуна, – там его псарня и там холятся его соколы, те, с которыми он выезжает на соколиную потеху; во внутреннем дворе гуна есть подземелья тюрем, в подземелье есть закута, где пытают людей судом и приказом гуна, – и там, – случайно рядом с подземельем тюрьмы – стоит печатный станок, украденный из России в дни русской революции, станок, на котором печатаются деньги и приказы гуна; на третьем дворе – покои гуна, гарем, жены, дети; и на первом дворе, и на втором дворе, и в стенах крепости расположены казармы всадников гуна; за первыми воротами на первом дворе, где налево казармы, направо расположились в доме, похожем на рабочие казармы и обмазанном глиною, – расположились правительственные учреждения гуна, его судебные, податные, финансовые приказы, и там хранятся толстые фолианты, написанные по-китайски кисточкой – фолианты, в коих писаны и история Шин-Барги, и гуна, и предания, и грамоты войны и мира с соседними племенами, и перечни данников, и перечни родов и знати, и перечни подданных, и что с кого, с какого улаи-ну причитается гуну на суд, на войско, на правление, причитается деньгами, лошадьми, волами, трудовой повинностью… – здесь можно увидеть молекулу всяческих государственностей! – но англичанам невозможно думать, в наморднике из нерв – –

В приемной гуна, где лежит множество шкур леопардов, топится голландская печь, очень обрусевшая за годы своих скитаний по России от Голландии до Монголии, – в потрескавшихся кафелях, очень уютных, раскрашенных зелеными овечками и пастухами, в изреченьях на немецком языке. По стенам в горенке висит с дюжину стенных часов, из коих иные молчат, а иные тикают всеми голосами и басами. По стенам развешаны изречения великих людей Монголии и Китая. Гун восседает на леопарде. Англичане в толпе вельмож гуна стоят перед гуном. Слуги вносят стулья и круглый, почерневший от времени стол.

Мистер Грэй говорит через переводчика длинную речь, заготовленную еще задолго. Мистер Грэй говорит тихо. Вот начало этой речи: