Юрий Гончаров - Волки Страница 23

Трое жонглеров, семья Христофоровых – отец, мать и хорошенькая девочка лет пятнадцати, – кидали в воздух яблоки и картошку, бутылки и шляпы, тарелки, кружки, ножи, мячи, обручи. Потом потух свет, в темноте вспыхнули факелы. Жонглеры стали перебрасываться факелами, подкидывая их под самый купол. Пламя зловеще гудело, по лицам скользили трепетные блики.

– Во дают! Во, гады! – стонал возле Кости плотогон, ерзая на скамейке.

А уж как старались клоуны! Один был в рыжем парике, другой – в зеленом. Их шутки были верные, испытанные временем. Они самоотверженно лупили друг друга по щекам, били по головам бамбуковой палкой, расщепленной на конце – чтоб громче был звук, длинными струями пускали из глаз водичку, спотыкались и падали, наступая на носки собственных башмаков.

– Ария Бизе из оперы Хозе! – кривляясь, объявлял Рыжий, доставая из кармана необъятных штанин крохотную губную гармошку.

– Я тоже хочу играть! – писклявым птичьим голосом кричал Зеленый, подскакивая и пытаясь отнять гармошку. Рыжий прятал ее в рот. Так они повторяли несколько раз. Вдруг Рыжий делал перепуганное лицо и хватался за живот: он проглотил гармошку. Она звучала теперь у него внутри, двигаясь по кишкам. С вытаращенными глазами Рыжий перехватывал руками по телу. Наконец освобожденный звук гармошки раздавался из его штанов, сзади. С радостным лицом Рыжий запускал назад руку, вытаскивал гармошку и подносил ее к губам – продолжить «арию Бизе из оперы Хозе».

– Ну, паразиты, дают! – почти падал со скамейки охрипший плотогон. Цирк шумел сильнее, чем бор под ураганом. Задние ряды молотили в пол подковами добротных юфтевых сапог.

Однако все это было только прелюдией. Зрители ждали главного. Ожидание это росло, копилось, угадываясь как некое электричество, разлитое в массе жарких, сдавленных на скамьях человеческих тел.

– Мам, а когда ж львы? Львы когда ж? – в бессчетный раз спрашивал сзади Кости вконец истомившийся мальчуган.

Львов «выдали» зрителям только в третьем отделении. Перед этим над плюшевым занавесом, из-за которого появлялись на арене циркачи, растянули плакат, синими буквами по белому повторявший то множество плакатов, что висели на цирке снаружи и были расклеены по городу: «Гастроли артистов Германской Демократической Республики». «Артистов» – это было небольшое невинное преувеличение со стороны администрации: в программе имелась только одна артистка, невесть почему попавшая в кугуш-кабанскую таежную даль, – укротительница фрау Коплих. Вполне возможно, что за «артистов» администрация кугуш-кабанского цирка считала также ее львов и шакалов.

Дюжина униформистов под командою облаченного во все кожаное, как бы закованного в броню немца проворно выстроила по окружности манежа сплошную металлическую сетку в два человеческих роста. Над решеткой на тросе подняли толстую сеть. Вышла громадная круглая клетка. Решетчатым туннельчиком ее соединили с закулисным помещением.

На скамьях среди зрителей шло нервное шевеление, заключавшее в себе две противоположности: возросшее до предела нетерпение и боязнь. Слесари из затона критически покачивали головами: клетка казалась им хлипкой, прутья тонки… Веревочная сеть наверху вовсе не внушала никакого доверия.

А цирковая прислуга еще больше нагоняла страху: из проходов подтянули и нацелили на манеж пожарные шланги с горящими медью брандспойтами, снаружи клетки на барьере разложили длинные, сплошь металлические, заостренные багры…

Фрау Коплих, протиснувшуюся в клетку через железно лязгнувшую дверцу, даже как-то поначалу не заметили: уже минут пять, как за кулисами, в тех недрах, вход куда закрывала пунцовая занавеска, раздавались страшно низкие, отрывистые, рокочущие звуки, похожие на то, как будто бы кто-то неумелый дул в большую оркестровую трубу, и цирк всем своим вниманием был в этих трубных басовых раскатах, заставлявших многих чувствовать внутри себя неприятный щекочущий холодок.

Первой из зверей на арене появилась пантера. Она скользнула по туннелю непонятным стремительным черным сгустком и, только выскочив на середину арены, в свет юпитеров, превратилась в зверя. Укротительница скомандовала ей что-то повелительное, выстрелила в воздухе бичом, и пантера, подрагивая верхней губой, угрожающе косясь на фрау Коплих, нехотя, с недовольством пошла в сторону и грациозно вскочила на деревянную тумбу. Хвост ее просунулся сквозь прутья, сидевшие в первом ряду кугуш-кабанцы откачнулись назад и в стороны, как будто из клетки высунулся не хвост, а ядовитая змея.

– А она по-нашему понимает? – допытывался сзади любознательный мальчик, дождавшийся наконец своего зрелища.

– Я ведь тебе уже объясняла – эти звери из Германии, а в Германии говорят по-немецки, значит, она понимает только по-немецки, – рассудительно, педагогическим тоном отвечала мать.

– А почему по-нашему не понимает? – как будто ничего не слыхав, снова допытывался любознательный мальчик.

Поджарые волки, рыжие лисы, выглядевшие меньше своих хвостов, мелко дрожащий от возбуждения шакал – все эти твари были основательно вышколены, знали порядок, свои места и, появляясь на арене, поспешно, под хлопанье бича, без путаницы занимали пестро раскрашенные тумбочки.

Оркестр, игравший попурри из штраусовских вальсов, по знаку фрау Коплих замолк. Один только ударник частил своими метелочками по барабанам, заставляя их звучать так, как будто бы на них сыпалось пшено. Так он передавал торжественный драматизм минуты.

Фрау Коплих, рослая мосластая женщина с подвитыми локонами Лорелеи, в традиционной форме укротителей зверей – в голубой венгерке со шнурами, умопомрачительно элегантных бриджах, – мелькая блестящими сапожками с желтыми отворотами на жилистых икрах, быстро отступила с центра арены, со звуком пистолетного выстрела щелкнула бичом.

Тотчас же за кулисами подули в басовые трубы, и в туннельчике показались медленно ступающие львы.

Львица и лев прошли без задержек, а третий, самый крупный, с роскошной косматой гривой, встал на полпути и страшно, раздраженно зарычал, открывая пасть.

Фрау Коплих крикнула по-немецки что-то резкое, выстрелила бичом несколько раз подряд. Униформисты, просовывая сквозь прутья палки, подпихивали льва, чтобы он шел дальше, на арену. Но лев, упершись и словно бы не чувствуя тычков, не шел, сердито рычал, изворачивая огромную голову, скаля почти равные по величине бычьим рогам клыки.

Костя посмотрел по тому направлению, куда он посылал свой гневный рык и грозный оскал клыков, и за куртками униформистов, среди других служителей, наполнявших проход, различил черный лик Арчила Авалиани…

Князь Авалиани передает тете привет

– Что будем заказывать?

Официант, надменный парень с четким пробором в набриллиантиненных волосах, в форменной чесучовой куртке, с блокнотом и карандашом в руках, даже не взглянув в лица, опустил свой безразличный взгляд в какую-то точку на мятой, в пятнах соуса и пролитого вина скатерти и равнодушно ждал. Весь его вид говорил, что он презирает свою профессию, презирает посетителей настолько, что у него нет даже охоты на них глядеть, что ему решительно все равно, закажут ли они что-нибудь или уйдут так. Пожалуй, даже лучше, если уйдут, столики ресторанного зала останутся пустыми и ему не надо будет ничего делать…

Авалиани пошуршал многостраничной книжечкой меню, захватанной и растрепанной, как библиотечный экземпляр романа «И один в поле воин», откинул разочарованно в сторону.

– Сациви неси нам. Коньяк грузинский. Вино грузинское. Напариули, гурджаани… Сир давай – чанах. Шашлыки давай. Из молодого барашка! Хороший кусок пускай, со спины. Хлеба нам не давай, лаваш давай…

– Всё? – надменно спросил официант, даже не притронувшийся карандашом к блокноту.

– Пока все. Потом еще скажем.

– Вам надо было идти в «Арагви».

– Что такое – «Арагви»? Где это – «Арагви»

– В Москве, на улице Горького…

– Зачем такие шутки? – рассердился Авалиани. Глаза его полыхнули черным пламенем.

– Итак, что будем заказывать? – не вступая в полемику и полностью игнорируя гнев Авалиани, спросил официант – уже с совершенным безразличием. – Из горячих блюд имеются только консервированные голубцы. Грузинских вин не бывает. Есть плодово-ягодные и «Столичная». Хлеб, предупреждаю, вчерашний.

– А сир есть? Сир чанах?

– Сыр только пошехонский.

– Это называется ресторан? Смотри, какая толстая книжка, библия! – с гневом толкнул Авалиани ресторанное меню в твердом коленкоровом переплете. – Зачем она лежит? Зачем в ней так много написано?

Покипев еще с минуту, Авалиани приказал, чтобы подавали все подряд, что перечислил официант: водку, пошехонский сыр, голубцы, салаты из лука.

– Голубцы кончились, – отошел и тут же вернулся официант.

– Как это – кончились? – с совсем детским удивлением воскликнул Авалиани. – Кончились! Пускай приготовят еще!