Алексей Иванов - За рекой, за речкой Страница 23

Загадочность дедовой судьбы нас интриговала. Иногда разговаривая о нем, мы склонны были считать, что, дескать, да, дед за что-то получил большой срок, мыкался потом на поселении. Но за что? Тут мы заходили в тупик, из которого дед и не думал нас выводить.

При всем при том мы не собирались наводить справки о его прошлом — идти в отдел кадров, смотреть документы. Мне, например, было хорошо с ним, и я часто радовался, что попал именно в эту комнату, а не в соседнюю, справа или слева.

— А что, дед, мы бы с тобой неплохо и в Якутии жили, — сказал я как-то ему.

— Вдвоем?

— Вдвоем. Ты да я.

Дед чуть сконфузился и ответил не сразу:

— Не, Левонтий, ты бы со мной запил.

Позднее, однажды сорвавшись, ввиду послабления сухого закона, он споткнулся о порог, упал и заснул на полу. Но, перепутав двери, он не о свой порог споткнулся — упал в чужой комнате. Я принес его на руках, уложил в постель. Он все рвался куда-то идти, я удерживал, он разозлился и принялся ругаться.

— Эх ты, дед, дед, — стал я его стыдить. — Я тебя на руках принес, а ты меня обкладываешь. Спасибо, дед…

Дед, притихнув, вдруг смешно захлюпал носом, расплакался. И сам поразился своим слезам.

— Левонтий!.. Что ты со мной сделал? — всхлипывая, забормотал он. — Сам убива-а-ал… Меня убива-а-али. Ни слезинки…

— Это водка, дед, сделала.

— Левонтий! — полежав с минуту молча, уняв всхлипы, снова забормотал. — Ты не знаешь, какой гад я, Левонтий… Какой га-а-ад…

— Перестань, дед. Перестань, — успокаивал я его. — Главное, ты сейчас не гад. А что было там, давно — наплевать. Жизнь-то длинная.

— Дли-и-инная, — икнув, согласился дед. — Ох, и длинная, Левонтий.

— А кто себя гадом считает, тот уже не гад.

— Не-е, кирюха, это ты брось. Это ты меня просто успокаиваешь, — в дедовой интонации сквознула недоверчивость.

— Да вот, ездил по делам на бетонный завод, — снова с порога будто возобновляя только что прерванный разговор, начинает дед. — Громоздят зачем-то склад инертных материалов. Под открытым небом будут укладывать змеевики. По ним пустят зимой пар. Ну и головы инженерские! Щебенка-то на полметра прогреется, не больше. А сверху — лед. Закоковеет. Пока ехал вахтовкой, придумал: склад не нужен. Надо ставить бункера подогрева. Выйдет дешевле и бетонный будет работать круглый год.

Дед маленько хитрит. После того, как случайно побывав на бетонном, он несколько раз ездил туда специально, даже делал обмеры.

Называет марки стали, профиля, сыплет «дюймовостью» труб. Мы с недоверием поглядываем на него.

— Да я уж в ПТО ходил, излагал.

— Ну и как?

— Пообещали подумать.

— Возьми в соавторы специалиста, — советует Андрюха. — Он тебе поможет рассчитать, чертежи грамотно оформить. А так проканителишься до белых мух.

— Хо! Да у меня уже и смета готова! — голова у деда на левом плече, глаза влажно потемнели.

Дед еще себя покажет, думаю я, а от порога доносится:

— Да вот пойду постираюсь маленько.

С этой поры дед стал нелюдимым.

— Не комната, а проходной двор. И ходят, и ходят, и суют свои носы… — ворчит он, сидя за столом, с непривычными очками на носу. Стол и кровать завалены политическими картами мира, купленными в киоске за неимением ватмана. На их обратной стороне он чертит свой проект.

Между делом рассказывает о своей тяжбе с конторой управления:

— Мне ж, говорю, полста два, а вы с меня за бездетность дерете. Все надеетесь, что ребятни наделаю, поощряете, так сказать, рублем. Два года как права такого не имеете. Справку, говорят, давай. Какую справку и от кого? От жены, от любовницы? И на какой предмет? Смеются. Ну, ладно, достал справку. Опять — ни с места. Я — прямиком в приемную. А он — стук пухлым кулачишком по столу: куда, мол, без разрешения лезешь. Разве так, говорю, стучать по столу надо? Смотри, говорю, как! Хрясь кулаком по столу. Все там, что лежало да стояло, поднялось, повисело в воздухе, и опять на свои места. Короче, никакого беспорядка не произвел. А вывели. Нажал на пуговку под столом, телохранители и явилися. Ладно… Захожу второй раз. «Примем меры», — это мне. А машинистке: «Текст тот же». Только не понял я, какие меры. По бездетности или за то, что кулаком поучил стучать. Значит, опять все заново…

Через неделю работа застопорилась.

— Уже змеевики варят. Меня не слушаются. Говорят, что тоже рацпредложение. И автор из ПТО. Вот гадство! С ними трудно спорить — начальство. Свое не выкинут, чужого не возьмут.

Потерзавшись несколько вечеров, снова сел за стол. Вера в жизненность своего проекта подорвана. Велика инерция там, на бетонном, чтобы начать перестройку по дедовым замыслам. Но он считает и чертит, потому что тоже во власти инерции, только творческой.

— Дед, ты где? — спрашиваю его, заметив отрешенный взгляд.

— Чего, ослеп?

— Это ты ослеп. Смотришь на меня и не видишь. Далеко ты сейчас отсюда.

Помолчал, очищая рейсфедер.

— Ты обладаешь психологической имбуленцией…

— Чего-чего? — удивляюсь я диковинному слову.

— Ну, увидел, что я ничего не вижу. А я, и правда, вспоминал разное. Да-а-а… Слушай, как назвать предложение? Реконструкция железобетонного завода?

— Дед! Не громко ли? Проектами реконструкции предприятий занимаются НИИ и КБ. А ты — один. Авторская скромность — делу помощница.

— Как предлагаешь? — чуть нервно спрашивает дед.

— Ну, допустим, «Предложение по строительству бункеров подогрева для инертных материалов».

— Нет, не то, — отметает дед.

— Почему?

— Это у меня уже есть… В тексте.

Спорим. Он окончательно укрепляется во мнении, что его вариант лучше.

Молчание. Дед пишет.

— Как правильно? — спрашивает он. — Внутрь или вовнутрь?

— Что в лоб, что по лбу.

— «Завозка инертных материалов производится вовнутрь здания посредством автотранспорта… — сдерживая торжественность в голосе, читает дед только что написанное.

— Напиши проще: «Самосвалы завозят щебенку в здание».

— Нет. Я уже написал.

Снова, уже с бо́льшим удовольствием читает свою фразу.

Дед сейчас в состоянии диссертанта: чем больше бюрократических оборотов, тем фундаментальнее.

Я не спорю. Он в эти минуты во всем прав.

Вскоре я уехал в командировку, а вернувшись через два месяца, деда уже не застал.

Новости о нем я узнал от Андрюхи. Дед был в отпуске, отгулял десять дней, по обыкновению никуда не уезжая. Потом вдруг уволился, засобирался в какие-то стариннорусские Великие Луки. Получил он оттуда письмо, будто бы от женщины, которая звала его к себе.

— Подлец я перед ним, подлец, — каялся Андрюха. — Ему на стрелку до попутки топать. Загорбник, чемодан… Я, скотина, не проводил. Ну, ты же знаешь, как я по утрам встаю. Он рано поднялся. А я — лежу. Так, лежа, и за руку подержался. Потом-то до меня дошло. Вскочил… да где там… Уехал уже дед — на материк! За двадцать лет… Ох, подлец, — мотал головой Андрюха.

Только мне этого сейчас не хватало — Андрюху успокаивать, сонную тетерю.

В гостинице

Смагину и мне опять повезло. Утром из узкого и тесного тамбура мы переселились в просторную комнату с широким окном и тремя настоящими железными кроватями. Сегодняшняя наша радость была сродни вчерашней: вчера нам удалось-таки проникнуть в эту гостиницу — длинный бревенчатый дом, срубленный в охряпку. После сезона мытарств с тяжелым рюкзаком на спине, как здесь говорят — загорбником, на таежных, но не пустынных сейчас дорогах и тропках, когда от усталости и бесприютности чувствуешь себя сиротой, и маленькая бытовая радость может сделать тебя счастливейшим из людей. Вообще иногда необходимо пострадать, чтобы почувствовать прелесть твоей, обыкновенной приевшейся жизни. Но вчера мы не успели понянчить свое счастье — мгновенно, как убитые, рухнули на раскладушки. Сегодня же, валяясь на белых простынях, выспавшиеся, с затихающим и потому приятным гудом в исхоженных по валуннику и бурелому ногах, мы вполне были готовы повторять безмолвно и бесконечно: «Как мы счастливы! Как мы счастливы!»

А радость в душе почему-то не засиделась, ушла, оставив вместо себя неопределенную немоту. Мы уже начинали пугаться новых, предстоящих мытарств и потому робко стали надеяться на радости внеочередные. Капризен и неблагодарен судьбе человек, когда он сыт.

Стукнула в коридоре дверь.

— Вот раскладушечка. Располагайтесь, — послышался молодой женский голос с интонацией радушной хозяйки дома. — Поселила бы в эту комнату, — дежурная, видимо, показала на нашу дверь, — есть там свободная коечка. Да бронь, знаете… Скандалу потом не оберешься.

— Ничего! — прогудел простуженный мужской голос. — Мне хоть где… Лишь бы отоспаться. А там — самолет.