Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1 Страница 23

Через несколько минут они добрались до Силезского вокзала. Капитан выбежал на платформу. От огромного ажурного сооружения из железа и стекла остался только остов — голые, заржавленные рёбра. Пронизывающий осенний ветер гулял по перрону. На стене чёрный человек в низко надвинутой шляпе с таинственным видом всё ещё прижимал палец к губам, произнося: «Тсс!»

Капитан приехал слишком рано. Почти полчаса пришлось ему мерять шагами перрон. С большим букетом ходил он взад и вперёд по длинной асфальтовой платформе и думал о предстоящей встрече с Любой. Появились флегматичные железнодорожники, перрон постепенно заполнялся людьми, но Соколов, охваченный своими мыслями, никого не замечал.

Вдруг совсем близко зашипел паровоз, а потом мимо пробежали длинные синие вагоны экспресса. Когда в окне промелькнуло лицо Любы, капитану показалось, что эти проклятые вагоны никогда не остановятся.

Через минуту Соколов уже обнимал жену.

А Люба, немного оробевшая и бледная, обеими руками прижимала к себе букет, стараясь скрыть подступившие слёзы.

Они так долго мечтали об этой встрече, что теперь неожиданно растеряли все слова и лишь безмолвно смотрели друг на друга.

Люба была такой же, какой помнил и представлял её себе Соколов: ровная линия бровей, красиво очерченные губы. Тёмно-карие глаза глядели на него с нежностью. Ох, сколько раз видел капитан эти глаза во сне!

Наконец они заметили, что, кроме них, на перроне почти никого не осталось: поток приезжих успел схлынуть. Капитан легко подхватил чемодан и сказал:

— Ну, Любонька, вот и начинается для тебя Германия.

— Неприветлива она на первый взгляд, — поёжилась Люба, глядя на голые стальные фермы.

— Ничего… Сейчас поедем домой, отдохнёшь, осмотришься.

Они направились к выходу. Чёрный человек со стены погрозил Любе пальцем и предупредил: «Тсс!» Она снова поёжилась.

Навстречу шёл носильщик.

— Можно с ним поговорить? — спросила Люба у мужа, остановившись.

— Попробуй.

Люба, волнуясь словно на экзамене, впервые попробовала применить на практике своё знание языка. Как и многие молодые люди нашей страны, она изучала немецкий в семилетке, потом в техникуме, затем в институте, и всё ей казалось, будто она ничего не знает. Но это было не так, в чём она сейчас и убедилась.

— Скажите, пожалуйста, где помещается камера хранения? — спросила Люба у носильщика, с тревогой ожидая услышать в ответ «не понимаю».

Носильщик, видимо, отлично её понял, потому что тут же вежливо объяснил, где помещяется камера, и немедленно предложил свои услуги.

Люба обрадовалась. Камера хранения была ей совершенно не нужна, но она продолжала говорить с немцем уже более уверенно. Капитан мог поздравить жену.

— Ты у меня совсем молодец, — сказал он. — Это ты нам всем большой подарок сделала. А я-то думал, тебя здесь придётся учить…

Люба даже зарделась от такой похвалы.

Когда она садилась в машину, Ваня пристально рассматривал Любу, а потом заявил:

— Я так и думал, товарищ капитан.

— О чём ты думал?

— Что у вас должна быть правильная жена, — ответил он, включая скорость.

Люба улыбнулась, счастливая и немного встревоженная новизной впечатлений.

Всё ей было интересно. Ведь о Берлине ещё так недавно она лишь читала в газетах. И вот теперь этот город вставал перед ней во всём своём мрачном обличье.

По маленьким уличкам, осторожно пробираясь между воронками, они проехали на Франкфуртераллее. Нескончаемой чередой тянулись развалины. На протяжении нескольких километров этой длиннейшей улицы почти все дома были разрушены. Накренившиеся стены упирались в небо, как гигантские изломанные бивни. Вон там, точно ножом, отрезана часть дома и обнажились «чьи-то жилища, напоминая причудливую театральную декорацию.

Франкфцргераллее, прежде широкая, оживлённая улица, теперь в некоторых местах была совершенно непроезжей. Асфальт изогнулся, будто поднятый неведомой подземной силой. Стены нависли над тротуарами, грозя каждую минуту рухнуть, о чём предостерегали пешеходов большие надписи.

Обогнув какие-то пустынные кварталы, машина выехала на Алоксандерплац, где некогда был центр Берлина, Высокие, десятиэтажные здания и здесь рассказывали о последних боях. Наверху одного такого дома чудом уцелела большая вывеска: «Ионас. Готовое платье», а под вывеской на несколько этажей зияющая пустота. И со всех с трон смотрят чёрные глазницы — обожжённые пустые проёмы окон.

Они ехали быстро, и Любе не удавалось рассмотреть людей. На Александерплац их было довольно много, и казалось, что все они ничего не делают, так только, прохаживаются по тротуару.

Машина нырнула под виадук, проехала по тесной Кенигштрассе, и за стеклом мелькнула узенькая полоска реки, заключённой в тяжёлые бетонные плиты.

— Шпрее… — сказал Соколов.

— Такая узенькая речушка? — недоумевающе спросила Люба.

Соколов улыбнулся и кивнул в ответ. Они уже подъезжали к дворцу Вильгельма. Груда мешков с песком, досок и каких-то обломков возвышалась на площади.

— Под этими мешками спрятан фонтан — знаменитая статуя Нептуна. Это они от бомбёжек укрыли… А вот здесь остановитесь на минуточку, — сказал капитан, обращаясь к Ване, когда перед ними возник памятник Вильгельму.

У подножия памятника рычали четыре разъярённых льва. Пасти их были обращены на все четыре стороны света. Самый яростный лев, с мощными клыками и вьющейся гривой, смотрел на восток. Над этим зверинцем на тяжеловесном постаменте возвышалась фигура всадника в прусской каске. Осколок отбил у коня переднюю поднятую ногу, и сейчас она покачивалась в воздухе, повиснув на тонкой полоске железа. Всё это, обрамлённое полукружием высокой колоннады сооружение, пышно украшенное чугунными знамёнами, пушками и всяким средневековым реквизитом, показалось Любе нелепым.

— До чего же безвкусно! — заметила она.

— Это пугало может иметь смысл только как памятник прусской военщине, её жадности и её бессилию, — отозвался Соколов.

Они проехали дальше, мимо огромных мрачных зданий — собора и цейхгауза, — потом пересекли канал и оказались на знаменитой Унтер-ден-Линден.

Люба ожидала увидеть здесь большие, красивые липы, но вместо них по обеим сторонам росли лишь чахлые деревца, и оттого улица казалась удивительно голой.

— Где же всё-таки липы? — спросила Люба.

Соколов улыбнулся:

— Это прихоть Гитлера, одно из его сумасбродств. Он приказал старые деревья выкорчевать и посадить новые, в указанном им самим порядке. Они, видишь ли, должны были символизировать его долголетие…

Неожиданно возникли знакомые Любе по кинохронике Бранденбургские ворота. Но она только мельком взглянула на них, узнала несущихся во весь опор коней и посмотрела направо, на здание рейхстага.

Сколько мыслей, сколько воспоминаний было связано у наших воинов с этим зданием!

Люба тщетно искала глазами красное полотнище, реющее над куполом рейхстага, и в конце концов вопросительно посмотрела на мужа.

— Знамя уже давно сняли, — сказал капитан. — Оно теперь в Москве, в Музее Советской Армии. Сейчас это территория английского сектора. Не очень-то они любят красные знамёна!

Рейхстаг остался позади. Слева замелькали маленькие фигурки надутых полководцев, выстроенных на Зигес-аллее. Высокая колонна в честь победы над французами в 1871 году возвышалась посреди широкой ленты асфальта.

— У меня какое-то странное впечатление от всех этих памятников, — сказала Люба. — Теперь я немного начинаю понимать, что такое прусский военный стиль. Смесь хвастовства, самодовольства и напыщенности — вот что это такое! Чем массивнее, тем лучше; чем страшнее, тем эффектнее. Я уже устала от этого настойчивого высокомерия.

— Памятников больше не будет, — пообещал Соколов.

Они проехали через весь Берлин с востока на запад. Около высокой башни радиостанции машина свернула налево, и с предельной скоростью промчалась по «авусу».

Тут Валя показал своё мастерство. Деревни и городки словно отбрасывало назад. За стёклами машины пролетала осенняя Германия в багряных листьях клёнов и лип.

Уже смеркалось, когда они приехали в Дорнау. Во дворе комендатуры их встретил полковник. Он поздоровался с Любой, пожелал ей успехов на новом месте и сказал:

— Сейчас, Любовь Павловна, вам даётся два часа на отдых, а потом очень вас прошу прийти к нам. Дело важное и неотложное.

Отдыхать, конечно, не пришлось. В разговорах, воспоминаниях и расспросах время промелькнуло незаметно, и Соколов был искренне удивлён, услышав стук в дверь и увидев затем несколько смущённого Савченко.

— Вы уж нас извините, — проговорил майор, знакомясь с Любой. — Но там вас очень ждут.

Они направились в здание комендатуры. Не понимая, куда и зачем она идёт, Люба немного волновалась. Соколов загадочно молчал.