Алексей Першин - Не измени себе Страница 23

— Настоящий аналитический ум, — констатировал не без гордости дед.

А бабушка вздыхала:

— Я в ее возрасте больше танцевала, чем сидела книгой, — и заключала печально: — Это все из-за руки.

— Но ведь уродства не видно! — протестовал дед.

— Ах, что ты понимаешь в заветных чувствах и тайных мыслях девиц в таком возрасте.

Право же, если бы бабушка узнала об этих тайных мыслях Софьи, она тоже бы пришла в замешательство от непонимания. В мыслях этих был неотступно Кондрат Пухов. Полуграмотный мужик, а какой острый ум. Впрочем, не об уме Кондрата она думала, не ум она вспоминала, а поцелуи и руки его, крепко обнимавшие, их первую и последнюю ночь, когда он тайно пришел ж ней. Соня задыхалась от нетерпения вновь увидеть его и теперь уже сожалела, что упросила повременить с женитьбой — ее пугала малограмотность Кондрата. Теперь вот семимесячная разлука заставила Софью дрожать от страха. Вдруг он не дождется и женится на другой? Не мог же он не понимать, как велик разрыв в их положении? Примет за блажь богатенькой барышни…

И вот она снова в Мазине. Занятие себе нашла быстро, организовала школу для бедных крестьянских детей, хотя отец и предупредил, что ее затея может провалиться, потому что дети в этих семьях рано начинают работать — и тогда уже не до учебы.

— Не спеши. Еще раз все продумай, — советовал отец. — Летом к тебе ходить никто не будет, подожди до осени.

— Но и я буду полезной. За это время они узнают так много интересного.

Эх ты, социалист-идеалист! — мягко укорял Соню отец. — Эти люди хотят выжить. Они должны думать завтрашнем куске хлеба. Разве ты не понимаешь, как голодно им живется?

Нет, пока что Соня не понимала этого и… потерпела поражение.

Кондрат нашел Соню и подавленной и растерянной.

А что касается женитьбы… Нет, Кондрат не женился, но у него появился приемный сын — усыновил мальчишку дальнего, но богатого родственника, погибшего случайно вместе с молодой женой. Первый раз в дом Турищевых Кондрат пришел тайно. А через неделю Софья была уже законной супругой Кондрата Пухова…

Отец не мог противиться этому браку. Он убедился, что дочь полюбила Кондрата искренне. Что же может быть прекрасней такого союза: сила, ум, уверенность, что земля основа жизни, — и культура, красота, сама нежность? Раз жизнь в деревне Соню не страшит, раз она в какой-то степени стала ей желанной — какие могут быть сомнения? Не он ли, эсер Турищев, в жарких политических спорах отстаивал этот путь? Пугала, правда, сгущавшаяся международная обстановка, пахло войной, а это могло отразиться на положении новой семьи, на их планах. Впрочем, Галактион Алексеевич видел, что Кондрат крепко стоит на земле. Чувствовалось: он воплотит в жизнь все его идеалы, создаст на селе такую образцовую семейную ячейку и богатое крестьянское хозяйство, по которым может и должна строиться будущая послереволюционная Россия.

Галактион Алексеевич приобрел молодым довольно приличную усадьбу с земельным наделом. Не забыл о домашнем скоте, инвентаре. Но действовал в разумных пределах, хотя мог бы не поскупиться и на большее.

Напутствовал молодоженов вещими словами:

— Живите! На вас Россия смотрит.

В положенный срок на свет появилась дочь. А чета с нетерпением ждала сына. В отношениях Софьи и Кондрата произошла хотя и крошечная, но все-таки трещина.

— Уж не могла поднатужиться на сына, — шутливо ворчал Кондрат.

— Полюбишь и дочь, — мягко улыбалась Соня. — Тем более сын уже есть.

На скулах заметно обозначались желваки, и все же Кондрат воздерживался пока от резкости. Бормотал сумрачно:

— Для наследника… своя и кровь должна быть.

Софье хотелось успокоить мужа: она с радостью родит ему и сына. Но что-то ее удерживало от этих слов.

Девочка росла здоровой, доброй матерью стала Соня я для приемного сына, ни чем не отличая его от своего ребенка. Вступление в счастливую пору материнства поразительно изменило Соню. Хорошенькой, темпераментной и непосредственной она была всегда. Но после рождения Жени она как-то незаметно превратилась в красавицу, полную достоинства молодую женщину. Софья не гнушалась никакой работы, но все же нелегко было ей привыкать к жизни в крестьянском, хотя и богатом, хозяйстве. В доме отца, так и не женившегося второй раз, жила дальняя родственница, тетя Глаша, по-матерински привязавшаяся к Соне. Глаша не захотела бросать Сонечку — на нее-то и легла большая часть забот по хозяйству, тем более что она привыкла заниматься этим.

Сложным было отношение Кондрата к Соне. Он был покорен ее хрупкой красотой, ему хотелось оберегать ее, чтобы смело могла она опереться на его сильную руку. Но постепенно Кондрат стал убеждаться, что в Соне своя сила, невидная глазу, но зато пересиливающая его силу — сила ума. Что бы ни говорила она — так и сбывалось, и Кондрату, оказывалось, не стоило ей перечить. Но главное, ему постоянно мерещилось, что она надсмеется над ним, тыкает ему в нос свою образованность более того, есть у нее в душе такие тайные двери, в которые он не мог достучаться, как бы ни грохал кулаками, Соня после родов превратилась в Софью Галактионовну, он теперь казался себе приказчиком возле барыни, хотя видел, что Соня старается не подчеркивать разницу их образовании и работает с ним наравне. Но совершенно вывел Кондрата из себя и поселил в душу глухую неприязнь случай с офицерами.

Кондрат перед женитьбой перевез и собрал в Мазине добротный дом под цинковой крышей, принадлежавший когда-то родственнику. Цена дома в пятидесяти километрах от Москвы неизмеримо выше, чем за триста верст. Но тесть расщедрился на хоромы, а пятистенок стоял, зарастая паутиной и пылью.

— Пусть стоит. Ромку отселю, когда подрастет.

И вдруг разразилась война с Германией. В Мазине обосновалась интендантская служба, потому что рядом проходила железная дорога, имелись вместительные склады. Кондрат выгодно сдал в аренду пустовавший пятистенок и заключил еще более выгодные контракты на поставку армии зерна и кожи — и через полгода на этих поставках он набил порядочную мошну.

Однажды Кондрат устроил для офицеров званый обед.

Те же, напившись, стали вести себя в доме по-хозяйски. Терпению Софьи пришел конец, когда плюгавенький капитан вдруг обратился к полковнику на скверном французском языке:

— Вы не находите, Николай Игнатич… у этого сиволапого весьма пикантная женушка?

— О, да… действительно очаровательна.

Капитан ухмыльнулся и скосил глаза на Софью.

— М-да. Может, расщедрится на ночку-другую…

У Софьи отлила кровь от лица. Она поднялась со своего места и направилась к капитану. Отчеканивая каждое слово, Софья произнесла по-французски:

— Вашему хамству нет предела. Я щажу вашу потную, красную физиономию только потому, что вы мой гость.

Трое офицеров, сидевших во главе стола, онемели.

— Боже мой, что вы натворили, капитан?! — наконец обрел дар речи полковник — говорил он теперь по-немецки. — Что угодно, капитан… Инцидент должен быть ликвидирован немедленно.

— Да вы не просто хам. Вы негодяй! Жаль, что мне, женщине, недоступна дуэль. Я бы с наслаждением всадила пулю в ваш медный тупой лоб… О, как я вижу, вы можете драться и с женщиной? — заметила Софья, увидев, как рука капитана ищет кобуру.

— Подите вон, капитан! Вон! — в бешенстве выкрикнул полковник уже по-русски.

— Нехлюдов! Истомин! Отобрать оружие… И домой! Под арест!

Два поручика легко заломили руки капитану, пытавшемуся вступить с ними в борьбу. Пьяного увели. Полковник был обескуражен, искренне теперь опечален. Он долго извинялся, пытался как-то замять скандал, обещал строго наказать… Но вечер был безнадежно испорчен.

Кондрат за это время не произнес ни слова. У него был вид рака, ошпаренного крутым кипятком. Он ничего не понял, его оскорбляли в собственном доме, и он наливался злобой и молчал. Баба защитила его честь, вернее — свою честь, потому что какая может быть честь у мужика. С того дня он возненавидел Софью.

Слова о многотысячных доходах, явно преувеличенные, все же заставили Софью насторожиться. Не было сомнений, что Кондрат замешан в каких-то грязных махинациях. А между тем чувствовалось по всему, что война вот-вот может закончиться народным взрывом, который не пощадит и их дом. Ее любовь к Кондрату, рождение ребенка отодвинули от нее все происходившее на свете, она жила будто завернутая в вату. Но сейчас она пробудилась от спячки: стала выписывать газеты, перетащила в свой дом книги из библиотеки отца, попыталась как-то приобщить Кондрата, хотя бы к газетам, но его интересовали только биржевые новости да скандалы, связанные с военными поставками.

К осторожным просьбам Софьи поубавить жадность Кондрат оставался глух. Увидев однажды полугнилую кожу и проросшее зерно, скупленные им где-то по дешевке, Софья не сдержалась, расплакалась: